– Что ж, спасибо за честность, – развёл руками Одинцов.
Пожалуй, действительно не стоило раньше времени пугать компаньонов. Пусть узнают обо всём в последний момент, так будет спокойнее.
Когда Одинцов появился в зале ресторана, компания уже заканчивала ужин. Ева взглянула на него исподлобья, Мунин поспешил допить вино, а Клара улыбнулась.
– Куда вы пропали? Мы уже хотели вас искать.
– Знакомого встретил. – Одинцов улыбнулся в ответ. – Бывает же такое… О чём беседуете?
– Рассказали Кларе нашу историю в общих чертах, – сообщил Мунин. – И вот ещё какая штука. Броуди прав насчёт перстня и Джона Ди. Наш прадедушка-барон точно знал какой-то секрет. Иначе зачем было называть гостиницу «Бейт-Иеремия»? Уж чего-чего, а еврейских имён хватает…
После ужина молодые поспешили уединиться в номере. Одинцов остановил Еву, которая тоже хотела уйти.
– Объясни, пожалуйста: что происходит? От любви до ненависти один шаг, это понятно… Что я такого сделал? Чем провинился?
– Ты не провинился, – вздохнула Ева. – К дурацким шуткам я уже привыкла… ну, почти. А ненависть тут ни при чём. Я тебя боюсь.
Одинцов опешил.
– Во как… Это почему же?
– Вейнтрауб хорошо сказал… – Ева смерила его задумчивым взглядом. – Как раз когда ты прорывался через границу с Мексикой… Кошка Шрёдингера. Ты притягиваешь проблемы. Всё время то ли живой, то ли мёртвый. И я из-за этого тоже. Не хочу так.
– Погоди! – Одинцов помотал головой. – Вспомни, с чего всё началось. Ты же сама влипла в историю с флешкой…
– В твоей квартире, – перебила Ева. – Я помню, с чего всё началось. Ещё тогда, весной… У меня не было проблем, пока я тебя не встретила. Зато теперь проблемы каждый день. Я устала ужасно. И я тебя боюсь. Прости.
Она поднялась из-за стола и пошла к выходу.
52. Про куфунгизизу и загородную поездку
Утром восьмого августа Клара с Муниным опять опоздали к завтраку. Пока они усаживались за стол, Одинцов невозмутимо попивал кофе, а Ева с затаённой ревностью поглядывала на Клару. Девушка находилась в том цветущем возрасте, когда ещё не нужны питательные сыворотки, увлажняющие кремы или утренний макияж: достаточно умыться прохладной водой, чтобы выглядеть свежо и обворожительно…
– Мне Рихтер звонил, – щебетала Клара, сооружая грандиозный сэндвич из хлеба, сыра трёх сортов, листьев салата, ломтей ветчины и разрезанных пополам помидоров черри. – Спрашивал, почему я не выхожу на работу. Пришлось соврать, что лежу больная и не могу пошевелиться.
– Это я посоветовал, – признался Мунин.
– Чёрт с ним, с Рихтером, – сказал Одинцов. – Родителям ты что соврала?
Клара махнула рукой.
– Родители в Африке. Они психологи. В Зимбабве население четырнадцать миллионов, а психологов – двенадцать человек на всю страну… Знаете, что такое куфунгизиза? Это на тамошнем языке значит – слишком много думать. Куфунгизиза вызывает депрессию. Суицидов столько, что правительство стало приглашать медиков из Европы. Представляете? Думают они слишком много… Прямо как мы тут.
– Слышала? – Одинцов посмотрел на Еву и многозначительно повторил: – Куфунгизиза!
– Очень смешно, – буркнула Ева.
– Ничего смешного, – возразил Одинцов. – Предлагаю подумать: если Урим и Туммим – это всё-таки не камни, тогда что?
Ева продолжала сопротивляться:
– Откуда такая уверенность насчёт камней?
– Это не уверенность, – миролюбиво сказал Одинцов, – это сомнение. И мы все сомневались, если помнишь… Это должно быть что-то совсем простое.
– Что может быть проще двух каменных кругляшей? – с набитым ртом прошамкал Мунин. – Я уже голову сломал. Ничего на ум не приходит.
– Клара, ты же археолог! – Одинцов посмотрел на девушку. – Подключайся. Какие совсем простые штуки были в древности?
Клара пожала плечами.
– Я не очень хорошо знаю Ближний Восток… Давайте у Броуди спросим. Он же столько времени занимался Философским камнем!
– Да, он может что-то знать, – согласился Мунин.
– С Броуди лучше держите язык за зубами, – предупредил Одинцов. – Ловкий парень! Рассказывает про замороженную курицу, а сам выясняет, как мы добрались до Лондона: поездом или самолётом?
– Это был просто анекдот, – сказала Ева. – У тебя паранойя.
– Если моя паранойя поможет нам выжить, я согласен быть параноиком, – без тени улыбки ответил Одинцов. – До вечера из отеля не выходим. Все знают, что надо делать?.. Вот и хорошо. За работу!
Клара погрузилась в ближневосточную археологию. Мунин с весёлым азартом утюжил генеалогическое древо рода Одинцовых: всего две недели назад он был круглым сиротой, а теперь не только нашёл близких родственников, но и обрёл семью с четырёхсотлетней историей. Ева прикидывала, как холономный подход может помочь в расшифровке скрижалей Завета. Сам Одинцов, обнадёженный тем, что вчера нашёл Артура Ди в документах Зубакина, продолжил препарировать файлы группы «Андроген» и ждать, когда позвонит Дефорж…
…но первым ближе к вечеру позвонил Броуди.
– Хорошие новости, – сказал он. – Я доложил о нашем разговоре своим учредителям, и они изъявили желание лично встретиться с вами за ужином для обмена информацией. Еду к вам, с вашего позволения.
Весть о предстоящей встрече с Ротшильдами компания встретила с энтузиазмом. Шутка ли?! Это даже не уровень Вейнтрауба, это ещё выше – самый топ! Одинцов реагировал более сдержанно, чем остальные, хотя тоже был рад. Если Ротшильды всерьёз исследовали тему Философского камня и готовы поделиться сведениями, это могло многое прояснить и приблизить троицу к разгадке тайны. А поддержка таких тяжеловесов здорово упростила бы противостояние с Лайтингером.
К приезду Броуди компания расположилась на кожаных диванах в холле отеля. Респектабельный британец и здесь выглядел уместно: большой портрет королевы на стене за спиной подчёркивал его аристократизм.
– Прошу прощения, придётся ещё немного подождать, – сказал Броуди. – Мне пока не назвали точное место встречи.
Одинцов загодя напомнил, что лишнего болтать не надо, – пусть лучше говорит гость. Клара легко нашла тему: ей не терпелось узнать о тех, с кем предстоит встреча, и Броуди с охотой ответил:
– Извольте. Первым делом обычно спрашивают, откуда взялось богатство Ротшильдов. Они с давних пор были банкирами, но нынешним положением обязаны битве при Ватерлоо в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Наш герцог Веллингтон сражался тогда с войсками Наполеона. Его поражение поставило бы Англию в зависимость от Франции. Фондовая биржа трепетала. Есть много версий того, как Ротшильды сумели первыми узнать об исходе битвы. Но это не существенно. Главное, они получили информацию на сутки раньше, чем даже военные министерства, и спровоцировали панику на бирже. Ценные бумаги стали стремительно дешеветь – и были скуплены агентами Ротшильдов на минимуме. Спустя сутки выяснилось, что Веллингтон победил. Цена бумаг тут же взлетела выше вчерашнего – и семья стала богатейшей в мире. Эту блестящую биржевую операцию включили, по-моему, во все мыслимые учебники. Но никому ещё не удалось даже близко повторить успех Ротшильдов. Как сказал древнеримский поэт – si duo faciunt idem, nоn est idem. Когда двое делают одно и то же, это не одно и то же!
Чувствовалось, что Броуди готов бесконечно воспевать своих учредителей. Одинцов задал следующий вопрос, в котором таился подвох.
– Если Ротшильды настолько великие и недосягаемые, почему в последние годы они вышли из всех своих бизнесов? Почему вместо банковского дела стали заниматься искусством и культурой?
Одинцову была понятна логика Вейнтрауба, который основал Фонд и передал туда своё состояние вместе с коллекцией. Старик намеревался использовать Урим и Туммим, чтобы получить власть над Ковчегом Завета. Но зачем культурный Фонд нужен Ротшильдам – обладателям заоблачного богатства, у которых нет ни священных камней, ни бесценной коллекции? Вопрос был задан с подвохом, поскольку ответ мог прояснить причину активного интереса вчерашних банкиров к Философскому камню.
Броуди одарил Одинцова снисходительной полуулыбкой.
– Мои учредители владеют собраниями предметов искусства, достойными лучших музеев мира, – сказал он, словно читая мысли собеседника. – Но в первую очередь дело в том, что мир меняется, мистер Одинцов. Мы в Фонде любим притчу про старого коллекционера…
Сын известного галериста и собирателя живописи погиб на войне, спасая жизнь товарища. Спасённый солдат оказался художником-самоучкой. Он подарил старику портрет сына – милое любительское полотно. Коллекционер поместил картину в своё собрание, и посетителям галереи всегда показывал её первой: только после этого наступала очередь произведений знаменитых мастеров.
Когда старик умер, в соответствии с его завещанием коллекцию выставили на аукцион. Первым лотом был портрет сына. Покупатели не стали торговаться за работу любителя – их интересовала только великая живопись. Картину по грошовой стартовой цене купил дворецкий. Он много лет служил семье коллекционера и знал погибшего ещё ребёнком.
Участники аукциона приготовились к спору за самые ценные полотна, но неожиданно аукционист объявил, что торги окончены. По завещанию вся коллекция досталась покупателю первого портрета.
– Чему нас учит эта притча? – рассуждал Броуди. – Тому, что история экспоната важнее, чем сам экспонат. Дух важнее материи. Кусок холста, покрытый красками, стоит ровно столько, сколько стоят краски, холст и работа художника. Ни шиллинга больше. Именно история создаёт подлинную ценность. Эмоциональное берёт верх над рациональным.
– Ваби-саби, – сказал Одинцов, и Броуди наконец-то взглянул на него с интересом.
Так уж сложилось, что Одинцову скупая эстетика японцев была ближе и понятнее, чем трогательное европейское многословие. Ваби – это совершенство простоты, а саби – печать времени, архаическое несовершенство. Вместе они создают особое очарование, которое свойственно древним замшелым камням, старинному боевому оружию и потёртой мебели.