– Я хочу с ней поговорить, – сказал я. – Объяснить ей, что произошло у нее в теле, очень-очень глубоко в ее теле.
– И что, mijo? – Донья Флорес отвернулась, теперь я видел ее только в профиль: половину рта и один глаз, читавший меня, чего-то искавший во мне.
– Революция.
– Революция?
Я изложил донье Флорес свой взгляд на то, что произошло в наэлектризованном внутреннем космосе Таины. Я постарался описать донье Флорес квантовый мир, про который читал в книжках, смотрел по телевизору и узнавал на уроках физики, мир, построенный на парадоксах и иных измерениях. Что внутренний космос не следует законам нашего универсума. И то, что существует во внутреннем космосе, не привязано к другим пространствам или определениям. Я говорил об атомах, из которых составлено все вокруг; они обитают во внутренней вселенной, которая не подчиняется законам нашего мира. Земное притяжение в их мире не действует; то же касается света и скорости. У атомов, сказал я, даже может быть собственный Бог. Внутренняя вселенная в теле Таины – вот откуда родом Усмаиль.
– В ее теле шла война…
Меня оборвал смех доньи Флорес.
Она смеялась и не могла остановиться. Смеялась женщина, которая только что разговаривала со стенкой, но пусть.
– Таине нужно на УЗИ. – Я решил сменить тему. – Убедиться, что малыш здоров, проверить позвоночник. Еще Таине нужны курсы для будущих мам, например, а еще…
– Я ее родила и без всего этого, mijo. – В голосе доньи Флорес послышалось недовольство.
Я решил не развивать тему, потому что хотел, чтобы меня позвали сюда еще раз.
Донья Флорес опять что-то прошептала стене. Подождала ответа и, по-моему, его получила.
– Sólo Пета Понсе, – объявила она. – Узнать правду может только Пета Понсе. Правду о том, что случилось с Та-те. Sólo Пета Понсе puede[54], что случилось с Та-те.
– Кто это? – спросил я, но донья Флорес поднялась и забрала у меня чашку. Она вознамерилась выставить меня.
– Пета Понсе. Пета Понсе может сделать так, чтобы Та-те снова запела. Если хочешь видеть Та-те, Сальвадор объяснит тебе, как это сделать.
– Что сделать? – спросил я.
Донья Флорес громко вздохнула сквозь зубы.
– Посмотри вокруг, Хуан Бобо. – Она назвала меня именем дурачка из пуэрто-риканской деревни. Я огляделся, но не увидел ничего, кроме пустой темной гостиной. Донья Флорес закатила глаза. – Сальвадор сказал: ты можешь достать нам денег, чтобы мы смогли позвать Пету Понсе. Comprendes[55], Хуан Бобо?
И тут я услышал, как приоткрылась дверь ванной. Я встал и посмотрел в ту сторону. По полу протянулся тощий лучик света, словно кто-то нарисовал мелом желтую линию. Линия стала шире, и в полуоткрытую дверь я увидел Таину. На ней была побитая молью, прозрачная от старости ночная рубашка. Никогда бы не подумал, что на левом бедре у Таины крошечное родимое пятно. В благоговейном трепете я смотрел на круглый живот, налившиеся груди. Я чувствовал, как колотится мое сердце. Я не слышал музыки, но видел, как круги образуют круги и распадаются на луны и звезды. Все было так ярко, словно мне врезали в глаз, отчего из радужной оболочки посыпались искры. Наверное, все длилось пару секунд, но мои глаза сумели впитать все подробности. Таина повернула голову и взглянула прямо на меня – на меня, уставившегося на нее, как задрот.
– ¡Qué carajo mira, puñeta! ¿Qué? ¿Nunca ha’ visto chocha?[56]
И она захлопнула дверь.
Песнь седьмая
Выяснить, где обитает Вехиганте, оказалось несложно. В Эль Баррио многие слышали о высоком старике, который выходит из дому только по ночам. После недолгих расспросов я уже стоял перед одним из немногих уцелевших домов без лифта на углу 120-й улицы и Первой авеню. Я постучал в дверь цокольной квартиры, и, в отличие от двери доньи Флорес, эта отворилась быстро. Передо мной стоял Вехиганте – в шортах и футболке с надписью Pa’lante, siempre pa’lante[57]. Стоя передо мной в черных носках, он поедал из глубокой тарелки кукурузные хлопья. Просто тощий старик, который завтракал и был очень рад меня видеть.
Держа в одной руке тарелку, он другой заслонил глаза от света.
– А-а, papo, проходи. Проходи. Спасибо, что заглянул к viejo[58].
В темной квартире царил какой-то феноменальный бардак.
– Тебе нужен нож? Лом? У меня есть бейсбольная…
– Нет, Сальвадор. – Я назвал его по имени, потому что вся та история произошла с ним давным-давно. – Я вам доверяю, и вы знаете, зачем я пришел.
Все в его крошечной квартирке было каким-то блеклым. Пол косой, окон всего два, да и те чуть выше тротуара, и видны в них только ноги прохожих. В квартире, однако, приятно пахло лавандой, как в магазинах, где продают всякие снадобья. Короткий коридор соединял кухню с гостиной, у одной стены были свалены книги и сломанные телевизоры – без вилок, без переключателей. Телевизоры, поставленные один на другой, не были пыльными, как будто Вехиганте каждый день протирал их с «Виндексом». Еще здесь стоял сломанный диван, а на стенах висели пуэрто-риканские пейзажи. Но по занавескам с котятами, цветами и святыми я понял, что это место – дом его матери.
– Может, хочешь бобов? – Вехиганте поставил тарелку, сделал два шага и оказался на кухне, где и продемонстрировал мне запас армейских консервов.
– Нет, спасибо.
– У меня и сыр есть, есть порошковое молоко, можно добавить воды… Cделать тебе тарелку хлопьев? У меня есть… Есть… Ветчина! Хочешь сэндвич?
– Спасибо, ничего не нужно.
Вехиганте много лет провел в тюрьме и, наверное, голодал там. Может, поэтому он считает, что и другие вечно голодны.
Должно быть, по сравнению с камерой эта крошечная квартирка казалась ему громадной, как зев кита. Но жить в ней было не в пример лучше, чем там, где твои единственные товарищи – крысы, тараканы и клопы и где свет выключают в одно и то же время. Почти все место у стены занимало старое деревянное пианино; клавиши слоновой кости пожелтели, как старческие зубы.
– Вы на нем играете? – Я показал на пианино.
– Иногда. Музыка – это у нас наследственное, – с довольным видом сказал Вехиганте и поставил консервы на стол. – Хочешь послушать что-нибудь, papo? Я могу сыграть тебе. Оно не настроено, фа и ми западают, черные клавиши молчат, но в остальном оно вполне звучит. Хочешь, я сыграю тебе что-нибудь?
– Вы знаете, зачем я пришел, – сказал я, хотя мне хотелось послушать, как он играет.
– Ты насчет денег, да?
– Да. Как вы могли обещать им, что я добуду денег, я же еще школу не кончил? А матери Таины что пришлось сказать? Что я должен заплатить, чтобы увидеть ее дочь?
Украшением этой полуподвальной квартиры служил яркий красно-бело-желтый костюм vejigante. Он висел на двери чулана и был с нами, словно третий человек. Я припомнил, что видел именно такой костюм в прошлом году, на параде в честь Дня Пуэрто-Рико, потому что к нему был приколот все тот же значок с лозунгом ¡Puerto Rico Libre![59].
– Я не солгал тебе, papo. – Сальвадор сел на запселый диван, колени почти доставали ему до груди.
– Нет, вы солгали. Я это знаю, потому что сам все время вру родителям. – Я остался стоять, рассматривая костюм vejigante. Плащ и капюшон из пестрой ткани, большая маска с торчащими во все стороны рогами из папье-маше. Я мог бы поклясться, что костюм шевелится.
– Mira[60], papo, я знаю этих женщин, потому что Инельда мне сводная сестра.
– А Таина…
– Да, моя племянница. Так-то, papo.
– Какая она? – взволнованно спросил я.
– Она подросток. Совсем как ты.
– Это да, но что она любит? Из еды, например?
– То же, что и ты.
– Я пиццу люблю, – пожал я плечами.
– Значит, Таина тоже любит пиццу.
– Окей.
– Послушай, papo, все, что нужно моей сестре, – это сотня-другая долларов, чтобы покрыть то, за что нельзя расплатиться социальными чеками. Понимаешь, о чем я? – Сальвадор выглядел смущенным, он словно просил у меня прощения или не считал себя достойным внимания других людей. – У Инельды болит спина, ей нужна хорошая кровать. И телевизор, потому что Инельде нравится смотреть novelas. Но больше всего моя сестра хочет, чтобы к ней в дом пришла знаменитая espiritista из Пуэрто-Рико, а заплатить espiritista чеками не получится.
– Пета Понсе?
– Она самая. Пета Понсе – знаменитость, кучу денег стоит. Она истинная ценность.
– В каком смысле?
– Пета Понсе владеет даром смешивать время. – Он перекрестился. – Духи рассказывают ей все, они ссудили ей силу сворачивать и менять чувства. Изгибать грусть в счастье, завивать стыд в любовь.
– Как-то странно звучит.
– Нет, papo, все серьезно. Инельда знает ее, и твоя… ты точно ничего не хочешь? – Старик сделал два шага и заглянул в старенький холодильник, словно испытывал гордость и счастье от того, что у него есть еда. Потом он закрыл дверцу.
– Откуда донья Флорес знает эту espiritista?
Старик снова сел и глубоко вдохнул, словно ему необходимо было глубоко вдохнуть.
– Пета Понсе помогала моей сестре после беременности… и твоей… – Он облизал губы и передумал говорить дальше. Он постоянно обрывал себя на полуслове. Поэтому я снова спросил:
– «Моей» – что? Что «моей», Саль?
Однако в гостиной повисло молчание.
Я ждал.
И рассматривал его костюм vejigante – единственное, что связывало его со светом дня.
В первый раз Сальвадора увидели во время ежегодного парада в честь Дня Пуэрто-Рико. Сальвадор вышагивал, одетый в свой костюм. При его росте ему и ходули не требовались, а двигался он плавно и грациозно. Этот vejigante, такой настоящий, элегантный, легкий в движениях, шествовал перед зрителями, и люди подбадривали его криками и размахивали пуэрто-риканскими флагами. Все думали, что под костюмом и маской – молодой парень. Но когда парад закончился и Саль снял маску vejigante, зрители увидели старика. Все рассмеялись, Сальвадора это ничуть не задело, он смеялся вместе со всеми. А потом он стал достопримечательностью района, еще одним эксцентричным обитателем Эль Баррио: держится особняком и выходит из дому только по ночам. О его прошлом никто не знал. Знал только я, да и то потому, что он сам того захотел.