– Я нянчусь с собаками, пока их хозяева в отпуске, – объяснил я по-английски, потому что мама говорит на обоих языках, в зависимости от настроения, и иногда мешает английские слова с испанскими.
– С собаками не нянчатся, нянчатся с детьми, – сказала мама. – И сколько тебе заплатят?
Я назвал родителям цифру, которую велел мне говорить Сальвадор.
– Долларов пятьсот!
Отец присвистнул. По радио пел Леонардо Фавио.
– Даже не верится, – заметила мама и подпела Фавио. – Ты нашел работу, тебе повезло. Очень хорошо.
– Мама, богатые blanquitos[62] из Верхнего Ист-Сайда обожают своих собак и предпочитают заплатить мне, чтобы я о них заботился, чем сдавать их в собачью гостиницу. Вот они мне и платят.
– Está bien[63]. – И мама наконец поцеловала меня в макушку в знак приветствия.
Папа уже приготовил все к ужину. Отец готовил, но тарелок не касался. Все началось несколько лет назад, когда мать убиралась, а отец предложил помочь. Папа так плохо мыл посуду, что маме приходилось потом перемывать, и она сказала: «Лучшая помощь – это когда мужчина вообще не берется помогать». Отцу это не понравилось, и он ответил: «С этого дня я буду готовить, а посуду ты уж мой сама». А однажды, прямо перед ужином, когда родители думали, что я их не слышу, отец сказал маме – по-испански: «Я хочу, чтобы ты надела свою рабочую форму и так подала мне ужин». Мама ответила, что она прачка в больнице, а не французская горничная. А отец сказал, что взял в кладовке один из ее рабочих халатов и укоротил его и пусть мама ставит тарелки, нарядившись в коротенький халатик. В тот день свершилось чудо: мама дала мне пять долларов и велела пойти купить пиццу. А они пока побудут вдвоем. Так и повелось. Мой отец-эквадорец готовил, а мама-пуэрториканка подавала на стол.
– Раз ты нашел работу, значит, поможешь мне оплачивать счета, – сказала мама, раскладывая приборы и подпевая Леонардо Фавио. Оба они пели про женщину, которая услышит песню и, зачарованная, станет плакать, но не вернется вовремя, не вернется к своей любви.
Папа приготовил бобы с рисом и что-то, что пахло как chuletas[64].
– И смотри, чтобы она не лаяла и не будила меня. – Мама расставила тарелки.
– Я просто должен три дня кормить ее и выгуливать трижды в день. – Сальвадор сказал мне, что примерно столько времени проходит, пока хозяева обзвонят все конторы вроде Общества против жестокого обращения с животными и полицейские участки и начнут наконец расклеивать объявления о вознаграждении. – Она будет жить у меня в комнате, я буду ее выгуливать до и после школы. Не вопрос.
– ’Tá lindo[65]. – Мама посмотрела на собаку, и та умильно тявкнула.
– Страна мотов и транжир. – Отец сел за стол и недоверчиво покачал головой. – В Эквадоре никому в голову бы не пришло платить мальчишке, чтобы он нянчился с собакой.
– Помолчи, Сильвио. Слава Иегове, наш сын нашел работу.
– Страна мотов и транжир, – повторил отец.
No puedo enfrentar esta realidad / De no verte más, de mi soledad…[66]
– Я тебе рассказывала, что учинил твой отец, когда мы только-только поженились?
– Рассказывала не один раз, – сказал я, хотя знал, что мама все равно расскажет снова.
– Твой отец пошел в супермаркет и воротился уж такой радостный, он-де напал на золотую жилу. И говорит: «Я на доллар купил десять банок консервов из тунца. Десять банок, какая экономия, нам этого тунца на неделю хватит». – Мама изо всех сил сдерживала смех. – А я ему: «Да это же кошачьи консервы, дурачок».
– А я откуда знал? – стал оправдываться отец. – Откуда я знал? Я тогда жил в Америке всего несколько недель! Мне в голову не приходило, что еду кошкам можно покупать. Кому в Эквадоре придет в голову покупать кошкам еду? Там кошки подбирают всякие объедки. – Но мама уже безудержно смеялась, и собачке это понравилось. Пес запрыгнул ей на колени и стал лаять, чтобы привлечь мамино внимание. Собака явно не слишком скучала по своим хозяевам, лишь бы ее кормили, выгуливали и холили.
– А то, что на банке нарисована кошка, тебе ни о чем не говорило? – Мама рассмеялась еще громче.
– Я думал, это торговый знак. – Отец пожал плечами. – Во всяком случае, Эквадор – это не колония Соединенных Штатов, у нас независимая страна.
– Не начинай, – раздраженно сказала мама и сделала радио погромче, чтобы не пришлось затыкать отца самой.
– Вернусь минут через десять. – Я пристегнул поводок.
Отец, услышав, что я собрался уходить, сделал радио потише, до шепота, и, словно извиняясь, спросил маму:
– Ты не наденешь форму прачки, чтобы подать мне ужин?
Я глубоко вздохнул и отправился выгуливать собачку, которая должна была сблизить меня с Таиной. Мама, напевая, отправилась переодеваться.
Песнь вторая
Проснувшись, я зевнул и с какой-то естественной уверенностью обхватил себя. Таина принимает душ и поет – такой образ явился мне, едва я проснулся. Я улыбался, счастливый, и представлял себе живот Таины и как шампунь пеной стекает по ее телу. Меня там не было, я ничего не делал с Таиной. Только, растянувшись на кровати, созерцал очертания ее нагого тела на потолке. Они были как белая тень, как тень Таины, выглядывающей в окно. Потом я вспомнил те немногие дни, когда слышал ее голос, и мне показалось, что она у меня в комнате и поет. Меня тряхнуло, как от электрического разряда. Восхитительные искры полетели вверх. Я не испытывал ни стыда, ни сожаления. Поднявшись, я нашел на полу носок и вытерся. Потом полез в комод за чистым бельем и обнаружил в ящике, на самом видном месте, журнал «Сторожевая башня»[67]. В заголовке говорилось о наркотиках и о том, как они действуют на сознание. Я знал, что журнал подложила мне мама. Ни у папы, ни у мамы не хватало духу спросить меня насчет наркотиков напрямую. Я только покуривал траву вместе с П. К., да и то время от времени. Я мало с кем дружил, и те, кто со мной общался, были не из тех, с кем я бы с удовольствием накурился. Читать «Сторожевую башню» я не собирался, но раскрыл журнал, постаравшись, чтобы корешок смялся. Тогда мама, может быть, решит, что я его читал.
Двое белых ребят в украшениях и с магнитолой, из которой с ревом изливались басы, подкатили к школе и припарковали машину у тротуара. Мотор парни заглушили, а радио – нет. Один из них вылез и принялся скакать, изображая бой с тенью; при этом на груди у него сверкали золотые цепочки. Парнем оказался Марио, и он двигался прямо на меня. Я отвел глаза от машины, чтобы не видеть его. Я ждал затрещины или оскорбления, но он прошел мимо – слишком крутой, чтобы меня заметить. Ну и отлично.
В начале урока мисс Кэхилл раздала нам старые учебники по физике. Пахли они, как молоко от гниющей заживо коровы. Мисс Кэхилл заметила, что кое-кто морщит нос, да ей и самой было неприятно.
– Я знаю, что они староваты, но это лучшее, что я смогла найти.
– Да они такие старые! – выкрикнул кто-то. – По ним небось король Артур учился, еще когда был принцем.
Класс грохнул.
– Рот закрой! – гаркнул кто-то.
– Сам закрой.
– Нет, ты закрой.
– Не закрою. Твоя мамаша-нищебродка бигмаки в «Макдоналдсе» в кредит покупает.
И понеслось.
– Правда? А твоя такая нищебродка, что пришивает тебе резиновые карманы, чтобы ты суп воровал.
– Что ты говоришь, подружка! А твоя мамаша-доминиканка думает, что президент Чили – это такой большой перец.
Мисс Кэхилл изо всех сил старалась восстановить порядок, но иногда сама фыркала от смеха, так что хаос и не думал утихать.
– А твоя думает, что менопауза – это кнопка на DVD-плеере.
– А твоя думает, что Монтевидео – это кинотеатр!
– А твоя – что «беззаконный» значит «без окон».
– Хватит, угомонитесь. – Мисс Кэхилл перестала смеяться.
– А твоя такая жирная и тупая, что Банановую республику искала на карте!
– Ну хватит, – мисс Кэхилл снова безудержно захохотала, – хватит.
– А знаешь, чем отличается водопроводная труба от десяти черных парней? Водопроводную трубу твоя мамаша не сможет взять в рот.
– Довольно! – Мисс Кэхилл больше не смеялась. Чтобы не расхохотаться снова, она прикусила щеки. – Мне они тоже совсем не нравятся. – Какой у нее милый голос! – Но в этих учебниках попадается очень полезный материал.
– Да, много от них пользы, рыбу заворачивать, – заметил Марио, попивая шоколадное молоко и листая комикс.
– Не будем начинать по новой, ладно? – в голосе мисс Кэхилл зазвучало раздражение, и класс утих.
– Химия – это сама жизнь, – начала мисс Кэхилл. – Электроны меняют орбиты, молекулы – решетку. Элементы соединяются, меняют структуру. Они живут своей жизнью. Меняются. Жизнь, смерть и снова жизнь. Все происходит в пространстве настолько маленьком, что нам его даже не увидеть и тем более – не попасть туда, но мы знаем, как оно устроено.
Я обрадовался, завидев у двери класса П. К., он махал мне. Я поднял руку и попросил разрешения выйти в туалет. Мисс Кэхилл отпустила меня, сказав прежде, что хочет поговорить со мной насчет вступительного сочинения. Я кивнул, взял пропуск и вышел. П. К. ждал меня возле лестницы.
– Я нашел, нашел! – И он вручил мне листовку. Я удивился, потому что прошло всего два дня, а Сальвадор говорил, что хозяева собак начинают расклеивать объявления лишь дня через три-четыре. Я прочитал объявление; оно было про нашу собаку.
ПРОПАЛА СОБАКА. НАШЕДШЕМУ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ.
Собаку в последний раз видели на углу 86-й улицы и Третьей авеню. Если вы видели мою собаку, пожалуйста, свяжитесь с Л. Слоун по телефону 212-555-8612. Собака отзывается на кличку Космо.
– Гляди, ее видели в последний раз в том же квартале, где мы ее украли, возле «Викториаз Сикрет». Хулио, это точно та самая собака.