А потом мне стало утешительно думать, что все эти здания, полные людей, стоят так близко к реке. К настоящей реке, Ист-Ривер, и я почему-то зашагал к воде. Уже возле Ист-Ривер я впервые осознал, что район высоток от набережной отделяет только автомагистраль имени Рузвельта. Машины проносились мимо меня, шумя, как волны.
– Не пугайся, papo[25]. – Вехиганте перепугал меня. В руке он сжимал лом. Я медленно попятился и уже приготовился бежать, когда он перехватил мой взгляд, направленный на лом. Кажется, он смутился.
– Возьми, – Вехиганте протянул мне лом. – Возьми, papo.
Я выдернул лом у него из рук, зная, что не смогу ударить его, и приготовился замахнуться ломом, как бейсбольной битой.
– Надеюсь, теперь тебе не страшно? – Вехиганте выставил перед собой руки на случай, если я замахнусь. Старый, но высокий, он производил впечатление человека, все еще полного жизни. У него была светлая кожа, и по тому, как он называл меня papo, я понял, что он стопроцентный пуэрториканец, как моя мама.
– Меня знают немногие, потому что стариков мало кто замечает, – Вехиганте тихо усмехнулся. Между резцами у него была широкая щербина. Теперь я рассмотрел его накидку; она оказалась поношенной, ткань протерлась до основы. Длинные волосы, расчесанные на прямой пробор, удерживала резинка. В ту ночь я говорил с ним в первый раз; он напоминал мне сломленного Христа – оборванного, старого, падшего, Христа, которого бросили ученики.
– Чего вы хотите? – спросил я, хотя собирался спросить про Таину.
– Я? – Он горбился, как горбятся люди, чувствующие себя неполноценными из-за слишком высокого роста. – Я? Я хотел бы начать все сначала, papo. Но это невозможно.
– Ладно. – Я не знал, о чем он толкует, и покрепче перехватил лом – просто чтобы что-то сделать.
– Ты Хулио, да? Живешь в том же доме, что и Таина, этажей на восемь выше? – спросил Вехиганте, и я кивнул. – Я тебя иногда вижу. – Голос у него был хриплый, как звук навороченной кофемашины.
– И что?
– Да нет, ничего. Ты веришь, что Таина говорит правду…
– Она говорит правду, – перебил я. – Вы ее знаете и знаете, что она говорит правду.
– Хорошо-хорошо, успокойся, – призвал Вехиганте, я и не заметил, как повысил голос.
– Извините, – я заговорил тише. – Вы – отец Таины? – Он был слишком стар, но я все равно спросил.
– Нет-нет. Нет. – Вехиганте втянул голову в плечи, словно демонстрируя свое ничтожество. – Ты хочешь, чтобы эти женщины говорили с тобой? – Карие глаза на изборожденном морщинами лице все еще блестели.
Я пожал плечами, словно мне все равно.
– Не надо так. – Он знал, что я притворяюсь. Бодрюсь для вида.
– Я вам не доверяю, – сказал я. Было уже поздно, надо вернуться домой, пока родители не проснулись.
– Я тебя не виню. Доверять трудно, papo, но это ничего. Давай встретимся завтра. В это же время, напротив окна Таины, возле почтового ящика, и я расскажу тебе, что делать. Я расскажу тебе, что делать, чтобы они открыли тебе дверь. Ладно?
И он повернулся, намереваясь уйти.
– А лом вы не хотите забрать? – спросил я, и Вехиганте снова повернулся ко мне.
– Хочу. Может, сумею его продать.
– Вехиганте, – я отдал ему железку, – как вас зовут на самом деле?
– Меня? – Он взял лом и посмотрел в ночное небо, словно мог найти свое имя там, среди звезд. Потом посмотрел на бетон, на проезжавшие мимо машины и снова в ночное небо, словно не зная, с чего начать или что сказать. Наконец Вехиганте повернулся ко мне; глаза у него были большими, как на египетском саркофаге в Метрополитен-музее. Он сканировал мое лицо, словно сверхчуткий радар; он спорил с собой – говорить, не говорить?
– М-меня з-зовут Са-Сальвадор, – запинаясь, произнес он. – Моя мать, – он перекрестился, – звала меня Саль. А еще я прославился, когда был в твоем возрасте.
– Правда?
– Правда. Про меня писали во всех газетах, papo. В журналах «Тайм», «Ньюсуик». Когда я был в твоем возрасте, – проговорил он наипечальнейшим голосом, – я был Плащмен.
Вторая книга Хулио. Плащмен
Через пару дней за мной пришли.
Песнь первая
Мы с друзьями сидели в облюбованном нами уголке столовой. Сегодня на обед давали пиццу и мороженое. Я держал речь перед заинтересованными слушателями.
– Вы разве не видите? Что-то и правда, на самом деле произошло у нее внутри, и получились сперматозоиды, а не кровь, не кожа и не кости.
– Такого не бывает, – сказал П. К.
– Почему? Вроде как однажды такое уже произошло? – заметил я.
– Ну да, только там был Бог. – П. К. потерял руку из-за того, что вечно искал приключений себе на пятую точку. Его матери, наверное, хотелось бы, чтобы он просыпался попозже, за полдень, потому что тогда он не успевал бы влипать в неприятности.
– Бог тут ни при чем, – сказал я.
– В жизни кое-что случается только один раз, – сказал Сильвестр. – Я вот потерял девственность всего однажды.
– Как же! – заржали мы.
На самом деле Сильвестра звали Элвис, но когда он разговаривал, ты как под ливень попадал. Он заплевывал все вокруг. Поэтому все звали его Сильвестр, как кота-плевуна из мультфильма. Мы с ним не особо дружили, потому что обедать рядом с ним совершенно невозможно, но парень он был неплохой. А еще он никогда не возвращал одолженные карандаши, а если и возвращал, то в погрызах.
– Слушайте, я только хочу сказать, что вот матери таскали нас в церковь по воскресеньям, а там же рассказывали о чем-то подобном. И вот в наше время вся эта история повторилась.
– Во псих, – сказал П. К.
– Все знают, что ее изнасиловали, – выплюнул Сильвестр. Мы прикрыли подносы.
– Нет. – Я вытер обрызганную руку. – Ее мать говорит, что никто на нее не нападал. Мать с нее глаз не спускает круглые сутки, все семь дней в неделю, так что она-то знает. И я знаю, потому что ездил к мужику, который нападал на девушек.
– Чепуха. – П. К. готовился сунуть руку в карман за пакетиком «Джолли Ренчер».
– Это правда. Я разговаривал с ним в тюрьме, и он сказал, что он тут ни при чем.
– Ага. Все осужденные так говорят. – Сильвестр еще не успел прожевать мясную запеканку. – Они все говорят: «Я тут ни при чем». – Изо рта у него вылетело несколько комочков.
– Я же только что сказал: я с ним разговаривал…
– И как ты туда добрался? – спросил П. К.
– Меня папа отвез, и я заходил в тюрьму. Там все было, как в телеке показывают: толпа скинхедов, неонаци. Кровь, чуваки в татуировках тягают железо, все дела. Совсем как в «Копах». – Хорошо, что они мне поверили.
– Ну ладно, ладно, – сказал Сильвестр, – но он же здесь не единственный насильник. Может, еще другой был.
– Не может!
– Слушай, в ее toto кто-то залез. Точка.
– Не понимаю, почему вы, доминиканцы, называете это toto, – плюнул Сильвестр в П. К. – Она же должна быть totа?
– Фак ю, иди плюйся где-нибудь еще! – огрызнулся П. К.
– Нет, почему вы, доминиканцы, называете ее toto? – Сильвестр отхлебнул молока. – Как будто она мужской орган. У нас в Пуэрто-Рико это называется chocha, и это по-женски. – Нас окатило молоком.
– А не могли бы вы, ребята, заткнуться? – призвал я.
П. К. здоровой рукой выкопал из кармана «Джолли Ренчер».
– Хотите?
Мы взяли по леденцу.
– Вы же знаете, как Таина поет? Знаете? – спросил я.
– Я был в зале, – сказал П. К. – И слышал ее.
– Ты там был? – Я страшно разволновался. – П. К., ты мне не говорил.
– Мы с Сильвестром оба там были. Мест в группе компьютерного набора не осталось, пришлось отправить нас в хор. Чума! – засмеялся П. К. – Когда Сильвестр вошел в зал, народ утек к противоположной стенке.
– Ерунда! – Защищаясь, Сильвестр обрушил на нас целый дождь. – Я умею портаменто[26], слышал, ты?
– Точно, бро, но ты же как пожарный кран, – сказал П. К. – И все это знают. А Таина единственная не двинулась с места. Просто сидела и ждала, когда ей надо будет вступать.
– А дальше? – Надо же, мои друзья были там; мне захотелось услышать подробности. – Что дальше было? Что?
– Ничего, – пожал плечами П. К. – Она запела. Красиво. Вот и все. И после этого я не слышал даже, чтобы она разговаривала.
– Да? – спросил я. – А мисс Кэхилл столько наговорила про ее голос.
– Да не, она просто пела, и все.
– «Просто пела» – это потому, что ты ни черта не разбираешься в музыке, П. К., – сказал Сильвестр. – Я, может, и плююсь немножко, но я…
– Немножко? Да у тебя изо рта цунами выхлестывает.
– Пусть договорит, П. К., – сказал я, потому что Сильвестр тоже слышал, как пела Таина. – Пусть доскажет.
– Спасибо, Хулио. Потому что П. К. ни хрена не сечет в музыке, а я секу. И я понимаю, почему, когда та девочка запела, рядом как радио включили и все сбежались – и мисс Кэхилл, и все прибежали послушать. У них такие лица были, типа «мать моя, а гадкий утенок-то оказался лебедем».
– Таина не гадкая, – сказал я. – А дальше что?
– Она сексту берет, как не фиг делать. – Сильвестр взглянул на П. К. – Ты хоть знаешь, что такое секста?
– Ага. Это когда твоя мать сексом занимается.
– А дальше, Сильвестр? Дальше что?
– Ох, как же здорово она пела. А потом рот на замок, и все. Я от нее больше слова не слышал.
– Она больше не поет?
– Она больше не разговаривает, – сказал Сильвестр.
Тут мы все напряглись.
К нам направлялся Марио Де Пума, мы этого итальянца знали с детства. Сейчас ему уже стукнуло двадцать, старшак-переросток. Через год ему исполнится двадцать один, и система бесплатного образования сможет выкинуть его на законных основаниях. Марио был похож на Невероятного Халка из комиксов, которые он вечно читал. Приземистый, но весь сплошные мускулы, а его руками, наверное, можно было разорвать надвое телефонный справочник. Жил он на Плезант-авеню, возле ресторана «У Рао» – последнего оплота старой Маленькой Италии в Испанском Гарлеме. Все знали его отца, потому что он походил на Марио – человек-глыба, умом не блещет. Поговаривали, что отец Марио в свое время был одним из громил Джона Готти