Более того, у работников особых отделов, призванных неутомимо искать и выявлять вражеских шпионов, всевозможные контрреволюционные элементы и предателей в частях Красной армии (чем надо было постоянно показывать нужность своей работы), факт исчезновения командира части должен был привлечь к себе пристальное внимание и вполне мог привести к расследованию, где главным был бы вопрос: а не мог ли пропавший без вести командир перейти к врагу?
Несомненно, что в силу особого рода своей деятельности начальник особого отдела корпуса, а также работники особого отдела Брянского фронта не могли не рассматривать и такую возможность. Попробуем проанализировать, какими соображениями они руководствовались бы при возможном разбирательстве дела о пропавшем генерале по линии их ведомства и насколько вескими могли быть их основания считать, что «в этом деле не всё ясно».
Генерал Лизюков исчез в самую тяжёлую и трагическую для него пору. Командир 2-го танкового корпуса, Герой Советского Союза к концу июля 1942 года был, по сути, в самой настоящей опале. Наступление 5-й танковой армии, которой он командовал и на которую в Ставке возлагали такие большие надежды, завершилось неудачей. Армию расформировали, а Лизюкова с понижением перевели на должность командира танкового корпуса. Для многих было очевидным то, что в срыве операции по разгрому воронежской группировки врага обвинят в первую очередь командующего 5-й танковой армией.
Ледяная директива Ставки о неудовлетворительных действиях 5 ТА[210], не выполненный личный приказ вождя взять Землянск[211] и последовавшие за тем отчуждение и пустота, возникшие вокруг Лизюкова, косвенно говорили о том, что в самое ближайшее время по действиям командующего армией наверху могут быть сделаны самые нелицеприятные выводы с последствиями, которые могут дорого обойтись бывшему командарму.
На уровне фронта такие выводы были уже сделаны. Политработники штаба Брянского фронта, посланные «усилить» армию, доносили о многочисленных безобразиях в ходе организации наступления, начальник штаба фронта разочарованно сообщал в телеграфных переговорах о не боевых настроениях в частях тов. Лизюкова[212], наконец сам командующий войсками фронта выехал в 5-ю танковую армию и при личной встрече с командармом при всех громогласно обвинил его в трусости…[213]
Но вот армию расформировали, и в спешно образованной оперативной группе Брянского фронта бывший командарм, а ныне всего лишь командир корпуса, опять увидел в качестве своего непосредственного начальника того самого человека, который уже однажды оскорбительно бросил ему: «Это называется трусостью, товарищ Лизюков!»
Какие выводы из всего этого можно было сделать? Какие чувства мог испытывать Лизюков к своему непосредственному начальнику — генерал-лейтенанту Чибисову? А может быть, к нему у него сформировалась глубокая личная неприязнь?
И вот новое наступление под началом того же грозного командующего и… новая неудача. Причём выходило, что корпус не только не выполнил поставленную перед ним задачу, но и из двух танковых корпусов действовал наихудшим образом, а в руководстве подчинёнными частями командованием корпуса был допущен ряд вопиющих безобразий! За это виновных следовало привлечь к ответственности, и в первую очередь отвечать должен был командир корпуса…
К тому же в его биографии была одна очень специфическая деталь, которая сразу приобретала особенное значение после исчезновения генерала: Лизюков в пору предвоенных чисток армии от «вредителей и шпионов» был арестован органами… И пусть его выпустили, но ведь за что-то же его взяли тогда… А может быть, с тех пор он затаил обиду на советскую власть и только ждал удобного момента? Так значит, исходя из всего этого, возможно было допустить, что у бывшего командующего армией с не совсем чистым прошлым и подмоченной репутацией в настоящем, к тому же пониженного в должности и, вероятно, затаившего личную обиду, имелись основания для того, чтобы оказаться у врага?
Исходя из известных нам сегодня документов и свидетельств, можно с большой степенью вероятности утверждать, что такого поворота в деле Лизюкова определённые работники из «особых» органов не исключали. Утверждения о гибели опального генерала «со слов очевидцев» не воспринимались ими как весомые доказательства его гибели.
Между тем расследование, проведённое штабом Брянского фронта, завершилось выводом о гибели Лизюкова. Полковник Сухоручкин, подготовивший докладную записку наркому СССР тов. Федоренко и военному совету Брянского фронта, однозначно написал в её начале: «Расследовав причины гибели командира 2 ТК Героя Советского Союза гвардии генерал-майора ЛИЗЮКОВА (выделено мной. — И. С.), установил…»[214]
Но, похоже, не все согласились с выводами полковника Сухоручкина. Вопрос о судьбе Лизюкова, будучи формально как бы решённым, фактически оставался не решённым ещё долгое время. Более того, Верховный Главнокомандующий, известный своей подозрительностью и недоверием даже к самому своему ближайшему окружению, вероятно, так до конца и не поверил в безупречность и честность генерала Лизюкова.
Фронтовой журналист А. Кривицкий приводит в своей книге описание сцены, произошедшей между Сталиным и одним «крупным военным», вызванным в Ставку вскоре после гибели Лизюкова. Кривицкий, писавший об этом в середине шестидесятых годов, по тем или иным причинам не раскрывает имени этого «крупного военного», но можно предположить, что это был командир 1-го танкового корпуса М. Е. Катуков. В книге самого Катукова довольно подробно описана встреча со Сталиным в сентябре 1942 года[215]. Обратимся к книге А. Кривицкого.
«У длинного стола, ссутулившись, стоял Сталин, курил трубку. Военный доложил о себе. Сталин, словно не замечая его, начал медленно и молча ходить вокруг стола. Ковровая дорожка скрадывала его шаги. Он сделал три шага в одну сторону и возвращался назад. Три шага в одну, три — в другую, всего шесть, потом так же медленно, не останавливаясь, прошёл почти до противоположной стены и оттуда, не оборачиваясь, спросил глуховатым голосом:
— Лизюков у немцев? Перебежал?
Этот голос донёсся издалека, словно из другого, непостижимого мира, и, перелетев огромное пространство, холодными звуками — каждым отдельно — мучительно впился в сознание военного. Тот похолодел, почувствовал, как что-то тяжёлое привалило к сердцу, не давая дышать.
— Почему не отвечаешь?
И тогда, преодолевая тоску и удушье, словно выбираясь из узкого каменного мешка, военный ответил и сам удивился и внутренне ахнул тому, как твёрдо, словно о железо, прозвучали его слова:
— Товарищ народный комиссар, генерал-майора Лизюкова я знал хорошо. Он был верным сыном народа, преданным партии и вам лично»[216].
Что ж, не зная всех обстоятельств этого не простого, судя по вопросу Сталина, дела, неназванный Кривицким «крупный военный» тем не менее не стал осторожничать, а прямо заявил, что верит в честность известного ему командира. Такой ответ вызывает уважение. Как пишет Кривицкий: «Все, кто знали Александра Ильича Лизюкова, любили и верили ему. Не верил только один человек»[217].
Сам же Катуков в своей книге об интересующем нас моменте разговора написал уклончиво, сказав лишь, что: «…выдержав большую паузу, Верховный назвал нескольких генералов и спросил, знаю ли я их. С большинством из названных я не был знаком и на фронте не встречал. А те немногие, которых я знал, были настоящие боевые военачальники и заслуживали только доброго слова»[218].
Вот так. Ни слова о Лизюкове. Правда, не забудем о том важном обстоятельстве, что книга Кривицкого вышла в 1964 году, на излёте хрущёвской оттепели, когда ещё можно было, за исключением имени «крупного военного», написать о таком разговоре. В резко «похолодавшие» семидесятые об этом уже не могло быть и речи. Вот и остаётся доискиваться правды, как в детективе, сопоставляя и сравнивая одно с другим и читая между строчек…
Книга М. Е. Катукова «На острие главного удара» была опубликована в 1974 году. С её появлением читатели, интересующиеся судьбой Лизюкова, неожиданно получили ясный ответ на не простой вопрос о том, что же случилось с этим генералом. Бывший командир 1 ТК представил читателям драматическую и героическую картину гибели Лизюкова и последовавших за этим событий, подчеркнув при этом свои решительные действия и важную роль соединения, которым он командовал. Через 30 с лишним лет после гибели Лизюкова он описывал произошедшее так:
«25 июля 1942 года Лизюков сел в танк и сам повёл боевые машины в атаку, намереваясь пробить брешь в обороне противника у села Сухая Верейка и вывести танковую бригаду из окружения. Одновременно пошла в атаку 1-я гвардейская танковая бригада 1-го танкового корпуса…(привожу текст с некоторыми сокращениями. — И. С.)
С волнением следил я со своего КП за этой атакой… Танк, в котором находился Лизюков, вырвался далеко вперёд. Но вдруг он словно споткнулся о невидимую преграду и неподвижно замер прямо перед гитлеровскими окопами. Вокруг него рвались снаряды, перекрещивались пунктиры трассирующих пуль.
Танк не двигался. Теперь уже не оставалось сомнений, что он подбит. Между тем другие машины, не добившись успеха, отстреливаясь, отошли назад. Танк командира остался один на территории, занятой гитлеровцами.
— Прошу соединить меня с командиром 1-й гвардейской бригады В. М. Гореловым.