Кинел не совсем была права. Если переводчик не только в совершенстве владеет иностранным языком, но к тому же обладает поэтическим даром, то стихи могут не только соответствовать уровню автора, но даже превосходить его. Известно, что перевод Лермонтовым с немецкого языка стихотворения Гейне «Сосна» («На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна») оказался выше по художественному уровню авторских строк.
Как ни старалась Дункан внушить читающей публике, что Есенин — гениальный поэт, его воспринимали только как спутника знаменитой танцовщицы. Есенин все время оставался в тени ее славы. Сознание этого углубило его душевный разлад и способствовало учащению болезненных приступов. Айседоре приходилось объяснять журналистам, падким на сенсацию, что его болезнь — это последствия контузии, полученной на фронте. В письме к Мариенгофу от 12 ноября 1922 года Есенин пишет: «Молю Бога не умереть душой и не потерять любовь к моему искусству Оно здесь никому не нужно».
Серей Есенин и Айседора Дункан
В Париже было несколько встреч с представителями искусства, с журналистами, при этом Айседора представляла Есенина как знаменитого поэта, гения. Не получив признания во Франции, разочарованный Есенин отправился с Дункан в Америку. Разрешение на въезд удалось получить после длительных хлопот. Только 4 февраля 1923 года Айседора с Есениным сели на океанский пароход «Джордж Вашингтон». В Америке тоже встретилось неожиданное препятствие: в Нью-Йорк их не допустили, задержали на пароходе с целью «проверки на лояльность». Дотошные журналисты нашли их и здесь. Великолепная Айседора с видом спокойной уверенности встретила их на палубе, стоя под руку с молодым супругом. Американский антрепренер и импресарио Соломон Израилевич Юрок предупредил Айседору, чтобы не произносила речей о Советской России и не пела «Интернационал», так как в Америке это сочтут за «красную пропаганду» и лишат ее возможности выступать. Айседора была возмущена и окружившим ее корреспондентам заявила: «Если бы я приехала как крупный финансист, мне был бы оказан великолепный прием, а меня приняли как опасного революционера. Я не анархист, но каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить след в мире».
В Америке, как и в Европе, журналисты проявили интерес к Дункан, а о Есенине писали не как о знаменитом поэте, а как о ее молодом супруге, восхищались его физическими данными, прочили спортивную карьеру Его поэзия их не интересовала. Остановилась чета в дорогом отеле, питались они в лучших ресторанах. Есенин был одет по последней европейской моде, но на душе у него не было радости и спокойствия. Своим друзьям в России он писал о впечатлении от Америки: «Сила железобетона и громада зданий стеснили мозг американцев, сузили его зрение. Человека я пока здесь не встретил и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, а на искусство начхать. Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, но зато у нас есть душа». Один из журналистов через переводчицу поинтересовался, как Есенин оценивает американскую помощь голодающим. Одно время американцы присылали в Россию пайки «АРА», но помощь была кратковременной и через какое-то время прекратилась. Более значительной оказалась помощь знаменитого норвежского ученого, исследователя Арктики Нансена. Много тысяч россиян он спас от голодной смерти. Советское правительство в благодарность наградило его Почетной грамотой.
Вскоре у Айседоры начались гастрольные поездки по стране. Есенин ее сопровождал. Они побывали в Детройте, Бостоне, Кливленде, в Канзас-Сити, в штате Индиана, в Филадельфии и вернулись в Нью-Йорк. Целью поездки Есенина было не только знакомство с достопримечательностями Америки, но и рекламирование своего творчества, а через него и своей страны, чтобы иностранцы взглянули на нее его глазами и полюбили ее так же, как он. Многим казалось, что он не интересуется Америкой, но его пытливый ум схватывал все, что попадалось ему на глаза. Америка в то время была уже высокоразвитой страной. Своим друзьям в России Есенин писал: «Мне нравится цивилизация, но я не люблю Америку, это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и лучшие порывы человечества».
Каждый день он просматривал газеты и журналы, в них много писали о гастролях Дункан, а о нем писали как о ее спутнике, восхищались его элегантностью, туалетами, внешними данными, и ни слова о его творчестве. Незадолго до отъезда его в отеле посетил один русский эмигрант, поэт Давид Давидович Бурлюк, уже много лет живший в Америке. В беседе он не спрашивал Есенина о его поэзии, о России, а предлагал свое посредничество в осмотре достопримечательностей Нью-Йорка. Из мемуаров сопровождавшего Бурлюка журналиста известно, что это предложение вызвало у Есенина вспышку гнева: «Он вскочил, пробежался по комнате и в категоричной форме заявил, что никуда он здесь не хочет идти, ничего не намерен смотреть и вообще не интересуется в Америке решительно ничем». Есенин понял, что Бурлюк решил рекламировать Америку, а Есенин хотел рекламировать Россию. Бурлюк, видя, что его предложение раздражает Есенина, поспешил прекратить беседу и покинуть гостиницу. Бывшие русские богачи, которые в России не удостаивали Есенина вниманием, теперь были эмигрантами и робко стучались в дверь его отеля.
В Америке не могли понять, чего хочет этот русский мужик, чем он недоволен. Приехал в цивилизованную страну и отказывается от знакомства с плодами ее цивилизации. В тот период русские еще оставались загадкой для иностранцев, которые представляли их в виде диких медведей, живущих в берлогах, а тут вдруг увидели элегантно одетого молодого человека, своенравного, с высоким мнением о себе и о своей нищей родине, и не очень высокого мнения о богатой и сытой загранице. На него смотрели как на какое-то русское чудо, недоступное их пониманию. А для русского поэта Америка была «отколотой половиной земли», как он писал в одном из своих стихотворений, хоть и с высоким уровнем жизни.
За несколько дней до отъезда четы в Европу произошел неприятный инцидент в квартире поэта-эмигранта Брагинского Мани-Лейба, который уже много лет жил в Америке. Дункан с Есениным прибыли на квартиру поэта, в которой он жил со своей женой, поэтессой Рашель, когда там было уже много гостей. После рюмки вина, по свидетельству очевидцев, у Есенина случился болезненный приступ, позже его расценили ошибочно как «эпилептический припадок», хотя эпилепсии у него никогда не было. По незначительному поводу он придрался к Дункан, порвал на ней платье. Брагинский попытался успокоить поэта. Но тот уже не владел собой и стал выкрикивать оскорбительные и бранные слова в адрес Брагинского и его жены. Его связали и уложили на диван, а потом отвезли в гостиницу. На следующий день, протрезвев, Есенин ужаснулся своему поведению и поспешил извиниться. Он написал Брагинскому в записке: «Дорогой мой Монилейб. Ради Бога, простите меня и не думайте, что я хотел сделать что-нибудь плохое или оскорбить кого-нибудь. Это у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По и у Мюссе. Эдгар По в припадках разбивал целые дома. Что я могу сделать, мой милый Монилейб. Душа моя в этом невинна. Уговорите свою жену, чтобы она не злилась на меня. Пусть постарается понять и простить. Я прошу у Вас хоть немного ко мне жалости. Ведь мы все поэты-братья. Душа у нас одна, но по-разному она бывает больна у каждого из нас. Передайте всем мою просьбу, простить меня»[50].
Умный, выдержанный, интеллигентный Мани-Лейб Брагинский не стал афишировать инцидент. После получения извинительного письма от Есенина он понял его душевное состояние и сам пришел к нему в отель, чтобы успокоить его, и получил от Есенина в дар книгу его стихов. Но присутствовавшие на вечере журналисты поспешили сообщить об этом сенсационном событии. Есенин еще в ранней юности искал в себе болезненные черты, которые напоминали бы заболевание у других людей. И он пришел к выводу, что в проявлениях его болезни многие симптомы сходны с теми, которые были у Мюссе и Эдтара По. Французский поэт Альфред Мюссе (1810–1857), по воспоминаниям актрисы Аллан, «отличался невозможным характером. Минуты блаженства сменялись ужасными контрастами, когда он был одержим бесом жестокости, надменности, безумия, деспотизма и какой-то злобой, доходившей до мрачной экзальтации». Он пил «до чертиков». Но временами «был восхитителен и казался вполне достойным своих прекрасных сочинений». Французский писатель Альфонс Доде считал, что Мюссе умер от «тоски, отвращения к жизни и от абсента (спиртовая настойка полыни)». Итальянский врач-психиатр Чезаре Ломброзо (1835–1909) считал его психически больным человеком, страдавшим наплывом галлюцинаций.
Об американском писателе Эдгаре По (1809–1849), болезнь которого Есенин сравнивал со своей и находил сходство, писали, что он «производил впечатление человека тяжелого, с которым трудно было иметь дело и который постоянно провоцировал ссоры, не мог ужиться со своими близкими и часто расходился с ними. У него были приступы запоев (дипсомания). Алкоголизм осложнял его основную болезнь (аффективная форма эпилепсии) новыми симптомами — галлюцинациями и делириозными явлениями»[51].
С тяжелым чувством в душе отбыл Есенин с Айседорой из Америки в Европу. Когда они пересекали Атлантический океан, Есенин с борта теплохода пишет 7 февраля 1923 года поэту Александру Кусикову: «Тоска смертная, невыносимая. Чувствую себя здесь чужим и ненужным».
Через несколько дней они были во Франции. В Париже было несколько выступлений Есенина перед публикой. Парижские газеты пытались сделать дешевую сенсацию из его пребывания во Франции. В утрированной форме сообщали о болезненных приступах поэта. Одна из них писала: «Айседорин поэт впал в бешенство в парижском отеле. Он рехнулся, разбил мебель, разорвал шторы, разбил зеркала и был на три дня помещен в психиатрическую больницу». Журналист и переводчик И. И. Шнейдер писал по этому поводу: «Парижские газеты взбесились, набросившись на Дункан и на Есенина. Они приписывали Есенину дебоши, которых не было. Раздували в скандал каждое резкое высказывание Есенина». Вскоре Дункан занялась распродажей своей недвижимости, а Есенин начал изучать английский язык. В начале осени они стали готовиться к возвращению в Россию.