Андрей задумчиво посмотрел на нее и – решился:
– Не одолжите ключи? Я бы хотел там все осмотреть. На всякий случай. А ключи мы вам вернем. Самое позднее – завтра.
Кира удивленно на него взглянула: откуда вдруг такой интерес к покойнику? Но через пару минут вынесла из другой комнаты ключи на тонком ремешке. И адрес написала на листке в клеточку, явно вырванном из дочкиного черновика. Потом подумала и приписала еще фамилию: Грибоедов.
– Кто это? – повертел листок в руках Андрей.
Кира отмахнулась:
– Да на всякий случай. Раз уж вы так глубоко копаете… Это Славиков учитель по литературе. Славик был с ним очень близок. Вот вы спрашивали про друзей, а Сан Саныч не другом был, а как бы это назвать? Наставником? В общем, у меня создавалось иногда такое впечатление, что Слава перед ним отчитывается, что ли. Он и домой иногда к нам приходил, девочкам всегда книжки приносил из списка внеклассного чтения. – Она улыбнулась. – Долго не сидел. Чаю попьет, задаст пару вопросов, будто беспокоится о чем-то… Одним словом, тут случилась странная история. Я, как вам уже говорила, после ареста и суда над Славой поменяла квартиру. И тут в супермаркете встретила старика Грибоедова – фамилию я его всегда помнила отлично, уж больно забавно, что у преподавателя литературы фамилия, как у русского классика. Так вот, обычно я сама от знакомых из прошлой жизни хоронюсь. А тут он, очевидно, заметил меня первым и неловко попробовал улизнуть, но свернул по дороге какую-то банку железную с карамелью, и она покатилась по полу прямо мне под ноги. Тогда он сделал над собой усилие и поздоровался, спросил, как дела у девочек. Сказал, что живет поблизости… Но удивило меня не это, а выражение его лица. – Она на секунду замялась, явно подбирая слова. – Оно было очень виноватым. Очень!
Маша
Маша не верила глазам: вот он, ее герб! Лазоревый и серебряный, чудесный в своей простоте. Она взяла лежащий на столе телефон и набрала номер Симона: пару часов они работали вместе, просматривая реестры со списком всех еврейских семей, но около семи он взглянул на часы и вдруг вскочил, покраснев, и не без смущения сообщил, что ему срочно пора на ужин. Впрочем, тут совсем близко, площадь Гран Саблон. «Свидание, – решила про себя Маша. – Ну еще бы! У такого, как он, свиданий должно быть по дюжине в неделю. Удивительно только, что он еще умудряется смущаться».
– Я оставлю вам свой номер, – торопливо проговорил Симон, застегивая идеально сидящий пиджак и приглаживая кудри, и так лежащие совершенной волной. – И поставлю входную дверь на сигнализацию – на всякий случай. Если что-нибудь найдете, сразу же звоните! Если ничего не найдете, тоже звоните! Я приду, сниму сигнализацию, дам вам выйти и запру музей.
Маша кивнула:
– Конечно, не беспокойтесь. Идите, Симон.
Хлопнула дверь, и Маша осталась одна в маленькой комнатке, единственное зарешеченное окно которой выходило во внутренний дворик, где и днем было немного света, а вечером только и видно, что белеющие в полутьме кадки под вечнозеленые кусты. Стены комнатки-кабинета директора (матери Симона, дамы, судя по всему, весьма светской, укатившей куда-то в Португалию, на побережье, отдохнуть и оставившей музей на попечение сына, в обычное время – студента одного из старейших в Европе Лёвенского университета) были увешаны крупными черно-белыми фотографиями. В перерыве между уже отсмотренным томом реестров и последующим Маша с любопытством их разглядывала. Это были изображения синагог со всего мира: римская, пражская, нью-йоркская, тель-авивская и даже питерская. Совсем разные здания разных эпох: одни горделиво возносят к небесам ребристые купола, другие тайные, спрятанные внутри стен гетто, больше похожие на пещеры, третьи абсолютно современные, из стекла и бетона.
Порадовавшись присутствию питерского колорита, Маша сняла с полки еще не обработанный том и, открыв его на первой странице, невольно задержала дыхание: подпись в виде герба, поставленная на изразцы четыреста лет назад, наконец обрела хозяина. Копия реестра была черно-белой, а текст – на фламандском и испанском языках, но ошибки быть не могло. Она нащупала телефон в кармане куртки.
– Да? – произнес Симон, в трубке слышался звук столовых приборов, тихая музыка. Маша смутилась. У молодого человека романтическое свидание, а тут она… Но радость от находки пересилила чувство вины.
– Симон! Я нашла его! Хозяина герба! Его зовут Абрахам бен Менакен! А все остальное я перевести не могу. Тут все малочитабельно, готическим шрифтом и…
– Подождите, Мария. – Он что-то быстро сказал на нидерландском, Маша услышала женский голос, а потом объявил: – Ждите нас! Мы сейчас будем!
И отключился.
Они появились в дверях музея действительно через пять минут: Симон и неизвестная высокая девушка в черном облегающем мини-платье, открывающем ослепительные ноги. К сожалению, лицо у девушки было длинным, чуть лошадиным, но только Маша это отметила, как она улыбнулась, и Маша поняла, почему Симон так волновался перед свиданием: улыбка оказалась чудесной, освещала все лицо и не оставляла возможности для критики.
– Вы очень красивая пара, – не выдержала Маша, и оба очень мило переглянулись и покраснели.
– Каролин, – представилась девушка и по-приятельски поцеловала Машу в щеку. – Симон меня заинтриговал: сказал, что вы расследуете загадочную историю.
– Да! – Маша развернулась и первая по-хозяйски прошла по коридору обратно в кабинет. – Вот смотрите!
И она протянула Симону и Каролин том, открытый на странице с гербом. Оба склонились над текстом и зашевелили губами. В какой-то момент смысл явно был двояким, и парочка, нахмурившись, кратко обсудила его между собой по-фламандски.
А потом Каролин вновь обратилась к Маше:
– Тут сказано, что огранщик диамантов и ювелир Абрахам бен Менакен приехал в Антверпен из Венеции!
– Ха! А туда он явно сбежал из Испании! – перебил ее Симон, но Каролин на него шикнула.
– Это реестр недвижимости, копия того, который должен находиться в антверпенском архиве. Здесь говорится, что у Менакена есть в собственности несколько домов в еврейском квартале в Антверпене. И один – в Брюгге.
– Я должна сделать ксерокс и еще раз съездить в архив, – возбужденно сказала Маша. – Изразцы наверняка родом из одного из этих домов.
– Подождите, Маша, – тронула ее за руку Каролин. – Я вам советую обратиться на алмазную биржу. Судя по обилию нажитого имущества, ваш Менакен был очень талантливым огранщиком. А при бирже существует библиотека по истории алмазной огранки.
– Что за алмазная биржа? – подняла голову от страницы с гербом Маша, а Симон и Каролин снова переглянулись.
– Мари, – ухмыльнулся Симон, – Антверпенская алмазная биржа – это наипервейшее место для любого огранщика и продавца камней. Она «материнская», объединяет чуть ли не тридцать подобных же бирж в Мумбае, Бангкоке, Нью-Йорке и даже Австралии. Плюс крупнейшая в своем роде, существует с 1947 года.
Каролин кивнула:
– У них оборот более пятидесяти миллиардов долларов. Там ежегодно обмениваются и покупаются сотни тысяч ограненных и неограненных камней.
– А огранка камней всегда была еврейским бизнесом, – подмигнул ей Симон. – Без рекомендации вас вряд ли туда пропустят, но моя мать, как основательница этого музея, имеет некоторые связи. Думаю, я смогу найти кого-нибудь, кто сумеет вас проконсультировать.
Едва ступив на улицу Пеликанстраат, охраняемую с двух сторон постами полиции, Маша поняла, что попала в другой мир. Пешеходная улочка была совсем коротенькой, голой, без единого деревца, застроенной современными серыми зданиями, и населяли ее явно особенные люди. Евреи с пейсами, индусы в чалмах и немногочисленные рыжие фламандцы быстро переходили от одного дома к другому, держа в руках черные кейсы (иногда пристегнутые наручниками к кисти).
Совсем рядом с Центральным вокзалом вдоль железной дороги грудились лавки, где продавали бриллиантовый «товар»: кольца, цепочки, серьги с разнокалиберными камнями зазывно блестели под яркими витринными лампами. Но лавок было так много, а драгоценности в них столь однообразны, что они казались ненастоящими. Маша, далекая от ювелирного мира, недоверчиво оглядывала ценники. И не испытала никакого девичьего трепета, вызванного желанием обладания.
Однако тут, на Пеликанстраат, все было иначе. Пугающе серьезно. За пуленепробиваемыми дверьми, ведущими во внутренние офисы, стояли неулыбчивые охранники, и по ним было сразу заметно: они здесь совсем не для декора. Мужчины с кейсами исчезали внутри, и все действо было окружено таинственностью и внушительностью. Сделки за теми дверьми проводились на миллионы долларов, а результаты этих сделок, выложенные в пластиковые коробочки, перетянутые банальными резинками, помещались в сейфы или в кейсы и отправлялись дальше по всему миру – в Сингапур, Тель-Авив, Париж, Лондон, Бомбей…
От Маши, позвонившей на входе, потребовали паспорт и сфотографировали в фас и профиль, после чего просканировали и ее саму, и ее сумку. Железный лифт захлопнулся, как сейф, и Маше показалось, что она сейчас задохнется. Но на нужном этаже дверь, к счастью, медленно раздвинулась. За стеклянной перегородкой ее ждал невысокий мужчина с крупными чертами лица: большим носом, большим же ярким ртом и темными живыми глазами чуть навыкате. Он пальцем указал ей на кнопку, установленную снаружи, у лифта. Маша нажала на нее, и две камеры с тихим жужжанием уставились прямо ей в лицо. Дверь со щелчком открылась, и мужчина подал ей полную руку:
– Самуэль Плаченик. Очень приятно.
Маша сделала шаг вперед и услышала еще один тихий щелчок: это за ее спиной закрылась дверь. Плаченик прошел вперед по коридору, одна стена которого оказалась тоже из толстого стекла. За стеклом располагался офис – несколько человек сидели над микроскопами. На разложенных рядом листах кальки сверкали под ярким светом простых «архитекторских» ламп на длинной коленчатой ножке камни разной величины. Осмотрев каждый, работники бриллиантового труда клали их пинцетом обратно, быстро заворачивали эдакой папильоткой и что-то писали простым карандашом…