окрытой красным китайским лаком шляпке она, глубоко задумавшись, медленно прохаживалась по переполненной платформе вокзала Виктория[48]. Неожиданное появление отца и его сердечное приветствие привели ее в замешательство.
— Что с тобой, Рут, как ты испугалась!
— Я не ожидала тебя увидеть, папа. Мы ведь с тобой попрощались вчера вечером, ты сказал, что на утро у тебя назначена деловая встреча.
— Ну да, так оно и есть, — сказал ван Олдин. — Но ты для меня важнее всех деловых встреч вместе взятых, вот я и пришел повидать тебя напоследок.
— Это ужасно мило с твоей стороны, вот бы и тебе поехать со мной!
— А вот возьму и поеду! — пошутил ван Олдин. И с изумлением увидел, как Рут покраснела, ему даже показалось, что в глазах у нее мелькнул страх. Она рассмеялась, напряженно и нервно.
— Я вдруг подумала, что ты и вправду собрался со мной ехать.
— Ты была бы рада?
— Ну, разумеется, — чересчур пылко заверила она.
— Ну что ж, приятно слышать.
— Все равно мы скоро увидимся, — продолжала Рут. — Ты ведь хотел приехать туда через месяц.
— Да, — безразличным тоном сказал ван Олдин. — Иногда меня подмывает пойти к кому-нибудь из этих знаменитостей на Харли-стрит[49] — пусть пропишет мне солнечные ванны и срочную перемену климата.
— Не будь таким лентяем, папа, — воскликнула Рут. — Через месяц на Ривьере будет намного приятнее. А сейчас у тебя столько неотложных дел, разве ты можешь их бросить?
— Не могу, — вздохнул ван Олдин. — Тебе лучше пройти в вагон, Рут. Где твое место?
Рут Кеттеринг мельком взглянула на состав. Возле двери одного из пульмановских вагонов[50] стояла высокая худощавая женщина в черном — ее горничная. Она посторонилась, пропуская хозяйку.
— Я поставила чемодан под сиденье, мадам, на случай если вам что-нибудь понадобится. Мне попросить пледы, или вы сами это сделаете?
— Нет, нет, мне ничего не нужно. Лучше идите отыщите свое место, Мейсон.
Горничная ушла.
Ван Олдин вошел в вагон вместе с Рут. Проводив ее до купе, он выложил на столик пачку газет и журналов. Место напротив было уже занято, американец бросил мимоходом взгляд на попутчицу: красивые серые глаза и отлично сшитый дорожный костюм. Ван Олдин задержался еще немного — поболтать с дочерью. Раздался свисток, он взглянул на часы.
— Пора. Прощай, моя дорогая. Не волнуйся, я позабочусь обо всем.
— О, папа!
Ван Олдин резко обернулся. В голосе Рут было нечто, столь не похожее на ее обычную сдержанность. Это был почти крик отчаяния. Рут сделала непроизвольное движение к отцу, но через мгновение вновь овладела собой.
— Увидимся через месяц, — сказала она ласково.
Двумя минутами позже поезд тронулся. Рут сидела неподвижно, кусая губы и изо всех сил стараясь удержать непривычные слезы. Ее охватило чувство ужасного одиночества. Она ощутила дикое желание выскочить из поезда и вернуться назад — вернуться, пока не поздно. Такая спокойная, уверенная в себе, Рут Кеттеринг впервые в жизни почувствовала, каково это — нестись по ветру точно оторванный листок. Если бы отец знал!
Безумие! Да, именно так, безумие! Впервые в жизни она поддалась эмоциям и решилась на такое безрассудство.
Рут была истинной дочерью своего отца и понимала, какую глупость она совершает, и даже осуждала себя. Но Рут унаследовала от отца и другие качества. А именно — железную уверенность в том, что она получит все что захочет и что, раз она что-то решила, ничто ее не остановит. С колыбели она была своенравна и все вокруг потакали ее капризам. И сейчас ее строптивый нрав безжалостно влек ее Бог знает куда. Жребий брошен! Дороги назад нет.
Рут подняла глаза и встретилась взглядом с женщиной, сидящей напротив. Почему-то ей показалось, что эта женщина знает, о чем она сейчас думает, в серых глазах промелькнуло понимание и, да… сострадание. Промелькнуло… и обе снова замерли с выражением благопристойного равнодушия на лицах. Миссис Кеттеринг закрылась журналом, а Кэтрин Грей повернулась к окну, наблюдая бесконечную череду унылых улиц и пригородных домов.
Рут никак не могла сосредоточиться на ярко иллюстрированной странице. Помимо воли мрачные предчувствия терзали ее. Какая же она дура! Дурой была тогда, дурой и осталась. Подобно всем холодным и рациональным людям, утратив привычную уверенность в себе, она совершенно растерялась. Слишком поздно… А может, еще нет? О, если бы поговорить с кем-нибудь, посоветоваться! Впервые в жизни она ощутила такую потребность; раньше ей бы и в голову не пришло довериться чужому мнению, но сейчас… В чем же все-таки дело? Паника. Да, именно так. Она, Рут Кеттеринг, охвачена паникой!
Рут украдкой посмотрела на попутчицу. «О, если бы среди ее знакомых был кто-нибудь похожий на эту женщину — такой же спокойный, сочувствующий. Вот с таким человеком можно было бы поговорить! Но довериться незнакомому человеку… Только этого еще не хватало! Просто смешно! Рут вновь уткнулась в журнал. В самом деле, нужно взять себя в руки. В конце концов, она все обдумала и сама пошла на этот шаг. Да и много ли счастья видела она в жизни? Разве не имеет она права на счастье? Никто ведь никогда не узнает», — твердила себе Рут.
До Дувра[51] время пролетело незаметно. Качки Рут не боялась, но не любила холода и с удовольствием укрылась в отдельной каюте, заказанной по телеграфу.
Рут была суеверна, хотя никогда не призналась бы в этом, и придавала особое значение неожиданным совпадениям. После высадки в Кале, устроившись со своей горничной в сдвоенном купе «Голубого экспресса», она направилась в вагон-ресторан. Сидя за маленьким столиком, она с изумлением обнаружила, что ее соседка — та самая сероглазая женщина, ее визави[52] из пульмановского вагона. Обе невольно улыбнулись.
— Надо же, какое совпадение, — сказала миссис Кеттеринг.
— Да, удивительно, — ответила Кэтрин.
Подлетевший официант прервал их и с замечательной расторопностью, которой всегда славились служащие международной компании литерных вагонов, поставил перед ними две чашки с супом. Когда был подан омлет, они уже непринужденно болтали, как давнишние знакомые.
— Какое счастье погреться наконец на солнышке, — вздохнула Рут.
— Я уверена, это будет замечательно.
— Вы хорошо знаете Ривьеру?
— Нет, я еду туда впервые.
— О, представляю!
— А вы бываете там каждый год?
— В общем, да. Январь и февраль в Лондоне совершенно невыносимы.
— Я всегда жила в деревне. Там в это время тоже не очень приятно. Самое противное — слякоть.
— Почему вдруг вы решили путешествовать?
— У меня завелись деньги, — сказала Кэтрин. — Десять лет я служила компаньонкой, и моих средств хватило бы разве что на покупку уличных башмаков. А теперь у меня целое состояние, как мне кажется. Хотя, возможно, на ваш взгляд, это совсем и не много.
— А почему вы говорите, что, возможно, на мой взгляд, это совсем не много?
Кэтрин рассмеялась.
— Сама не знаю, так мне показалось. Я сразу подумала, что вы очень и очень богаты. Может, я ошибаюсь.
— Нет, — ответила Рут, — вы не ошиблись. — Внезапно она помрачнела. — Мне хотелось бы знать, что еще вы обо мне подумали.
— Я…
— О, пожалуйста, не церемоньтесь, — выпалила Рут, не обращая внимания на замешательство своей собеседницы. — Я хочу знать. Когда мы только отъехали от перрона, я смотрела на вас, и у меня появилось ощущение, что вы… ну, чувствуете, что творится у меня в голове.
— Уверяю вас, я не читаю чужих мыслей, — улыбнулась Кэтрин.
— Нет, но, может быть, вы мне скажете, — прошу вас — что вы обо мне подумали?
Рут убеждала Кэтрин с таким жаром и искренностью, что та сдалась.
— Хорошо, скажу, если это не покажется вам бестактным. Я подумала, что вы чем-то сильно расстроены, и мне было очень жаль вас.
— Вы угадали. Так оно и есть. Я в ужасной беде. Я… я хотела бы кое-что рассказать вам, если вы позволите.
«Боже мой, — подумала Кэтрин, — всюду одно и то же! В Сент-Мэри-Мид мне вечно кто-то изливал душу, и здесь та же история, а я совсем не хочу слушать чьи-то жалобы».
— Конечно, расскажите, — вежливо согласилась она.
Они заканчивали ленч[53]. Рут залпом проглотила кофе и поднялась, не обращая ни малейшего внимания на то, что Кэтрин за свой еще и не принималась.
— Пойдемте ко мне в купе.
Она занимала два одноместных купе, соединенных дверью. Во втором расположилась худощавая горничная, которую Кэтрин приметила еще на вокзале: она в напряженной позе сидела на диване, крепко сжимая в руках большой красный сафьяновый[54] футляр с инициалами Р. В. К. Миссис Кеттеринг закрыла дверь, соединяющую купе, и опустилась на сиденье. Кэтрин села возле, нее.
— Я попала в беду и не знаю, что делать. Есть один человек, которого я люблю… в самом деле очень люблю. Мы были влюблены друг в друга в юности, нас разлучили жестоко и безжалостно. Теперь мы встретились снова.
— Да?
— Я… теперь я намереваюсь встретиться с ним. О, вы, конечно, думаете, что это нехорошо, но вы не знаете всех обстоятельств. Мой муж невыносим, он обращается со мной просто чудовищно.
— Да, — повторила Кэтрин.
— Вы спросите, что же меня тогда мучает? Я обманула отца… Это он провожал меня сегодня на вокзале. Он хочет, чтобы я развелась с мужем, и, конечно, у него и в мыслях нет, что я собираюсь встретиться с тем человеком. Он бы сказал, что это непростительная глупость.
А вы сами так не думаете?
— Я… думаю, что он прав.
Рут Кеттеринг взглянула на свои руки. Они дрожали.
— Но я не могу теперь повернуть назад.