Выпрямившись, женщина разрешающе махнула рукой. Приблизившись, я поздоровался и тут же сделал ей комплимент по поводу давешнего молока, и она немедленно признала во мне одного из недавних покупателей.
– Но сегодня я уже всё продала, – по-женски всплеснула она руками, даже самим не осталось, – так что заходите завтра.
– Ничего страшного, – понимающе кивнул я, – но у меня есть ещё одно дело, с которым вы могли бы помочь. Не бесплатно, разумеется, – вытащил я из кармана заранее приготовленную купюру в 10 долларов.
Десять долларов для почти любого белоруса были тогда очень даже приличными деньгами. На этом строился весь расчёт, и он оправдался.
– Что же делать-то надо? – торопливо вытерла о фартук руки моя собеседница.
– Работы на час, не больше, – извлёк я из пакета только что приобретённый кусок ткани. Нужно быстренько пошить несколько мешочков… для образцов. Я бы их выкроил, а вы бы их мне прострочили…
– С этим невестка справится вмиг! – бросила моя собеседница быстрый взгляд на зеленоватую купюру. Проходите, проходите в дом! – толкнула она натужно заскрипевшую дверь.
Внутри довольно большой горницы было светло и чисто. Бросалось в глаза обилие белоснежных покрывал, наволочек, салфеточек и занавесочек, которые разом погрузили меня в мир почти забытого деревенского быта.
– При таком обилии вышивок, – подумалось мне, – проблем с какими-то мешками точно не должно быть!
Вскоре в комнате появилась молоденькая девушка с русой косой, перекинутой через плечо.
– Здравствуйте, – поприветствовала она меня лёгким поклоном головы, – меня зовут Анюта! Мария Леонидовна сказала, что вам нужно что-то пошить?
– Да не пошить, – потряс я перед ней тканью, – а сделать из этого пару десятков мешочков.
– С завязочками? – уточнила девушка, ощупывая дерюгу.
– Нет, – завязки не нужны, – мигом посчитал я возможные трудозатраты. Мешки нужны простые, прямые, незамысловатые. Просто и быстро.
– Какие выберем размеры? – мигом перенесла Анюта ткань на стоящий у окна стол.
Она ловкими движениями расправила полотно и приложила к нему длинную железную линейку.
– Если, как вы просили, резать выкройки по двадцать сантиметров, – вскоре заметила Анна, – то получится ровно двадцать мешочков. Но лучше давайте будет резать лоскуты по двадцать пять сантиметров.
– Это ещё почему? – не понял я причину её сомнений.
– Если вы хотите в них что-то засыпать, – пояснила она, – то горлышко нужно делать значительно шире!
Я, зная, что между кончиками больших и безымянных пальцев как раз двадцать сантиметров свёл пальцы рук вместе, образовав нечто похожее на круг. Действительно, получившаяся окружность показалась мне слишком узкой и неудобной, и я моментально согласился с предложением мастерицы. Девушка удовлетворённо кивнула и, вооружившись куском портновского мела, принялась размечать контуры будущих вместилищ для наполеондоров. Засмотревшись на её ловкие и уверенные движения, я чуть было не позабыл о второй цели своего посещения. И спохватился только тогда, когда юная мастерица сняла чехол со швейной машинки и уложила слева от неё пачку подготовленного кроя. Как раз в это время в комнату зашла хозяйка дома.
– Как вы тут справляетесь? – покровительственно положила она натруженную руку на плечо девушки.
– Сейчас прострочу и готово, – отозвалась та. Вот только какой шов – одинарный делать, или двойной.
– Тройной если можно, – мигом отозвался я, – чтобы покрепче держалось!
И почему-то перед моими глазами мигом всплыл наполовину пустой флакон одеколона «Тройной», стоявший у Болеслава Мартыновича на умывальнике.
– Да, э-э, – заторопился я, – Мария Леонидовна, один вопросик прояснить хотел. В прошлый раз вы вскользь упоминали какого-то «бирюка»…, предостерегали нас, чтобы мы у него на ночлег не останавливались. О ком, собственно, шла речь-то?
– Ах, это, – устало опустилась женщина на стул. Ну конечно, совсем упустила из вида то, что вы не местные. А бирюком мы тут зовём одного нашего электрика. Сам он из Местечка, живёт у самого озера, считай, что на отшибе. Фамилия у него странная, созвучная слову «бирюк». Биру, или даже Берун, толком уж и не помню…
– Чем же он так плох? – продолжал настаивать я.
– Сам, не сказать, чтобы особенно плох, хотя и точно, крайне нелюдим. Без надобности берлогу свою никогда не покинет. Но начитан он, не в пример многим. В нашей поселковой библиотеке почти все книги перечитал, да не по разу. Только само место, где он обосновался, считается здесь нехорошим.
– Оттого, что там был лагерь для военнопленных? – решил показать я свою осведомлённость.
– Нет, – покачала головой Мария Леонидовна, – не совсем пленных. Пленные там были во время оккупации. А как вернулись наши войска, там контрразведка быстренько организовала какое-то закрытое поселение для тех, кто добровольно перешёл на службу в Красную армию. Дезертиры всяческие, провалившиеся диверсанты, подозрительные иностранцы всех мастей… Были там конечно и оккупационные старосты и казацкие старшины… много всякого тёмного народа. Кого-то там из них готовили. Может быть, даже натаскивали их против бывших хозяев. Там и убийства даже были, да и не раз. Причём убитых закапывали прямо на плацу, там, где сейчас бирючий сад растёт. Чтобы, значит, оставшиеся в живых, каждый день топтали тела своих бывших сотоварищей и думали… Да и сам дом-то его, тоже дурную славу имеет, – добавила она после минутной паузы.
– А именно?
– Этот дом и бараки при нём строили ещё при немцах. На работу, разумеется, согнали наших, езерищенских мужиков. И отец мой, Леонид Пантелеймонович, тоже там трудился. Он ещё молодым тогда был парнем, в армию-то его не взяли по увечью. Так на той стройке вроде как взрыв произошёл, несколько человек погибли. И он спасся только тем, что в тот момент нагнулся за чем-то. Что уж там рвануло, он мне доподлинно не рассказывал, но сызмальства помню, вспоминал он о том доме, крайне неприязненно.
– И что же он говорил? – уныло поддержал я разговор, уже осознавая, что мою осведомлённость он не увеличивает ни на йоту.
– Раз сказал, что в доме есть тайник. Но такой тайник, что отыскать его невозможно.
– Почему же?
– Я тоже у него спрашивала. Только смеялся в ответ. Говорил, мол, в такое хитрое место лазают всего два раза в жизни. Первый раз при постройке дома, а второй – при его сносе. Вот собственно всё, что и помню. Всё же давненько это было, когда мы в последний раз об этом говорили.
Так что покинул я гостеприимный дом не только с пачкой готовых мешков, но и отягощённый новой загадкой. Впрочем, на тот момент она меня мало занимала. Предстоящий ночной поход – вот что будоражило мою душу. Я будто ощущал, что те мешки, что без особого труда нёс в одной руке, уже наполняются вожделенным золотом.
Вечером того же дня мы заранее и исподволь начали подготовку к тайной поездке на Княжи. Небольшой термос, который предусмотрительно захватил из Москвы Михаил, наполнили крепчайшим кофе. Загодя собрали вещи и перезарядили свежими батареями фонарик. Оставалось лишь дождаться условленного часа и выступить. Чтобы занять время, мы после ужина принялись играть в подкидного дурака. Всех нас била нервная дрожь, и незатейливая карточная игра помогала как-то отвлечься. Хозяин дома какое-то время тоже играл с нами, но после трёх или четырёх конов начал протяжно зевать и вскоре, сославшись на усталость, ушёл на свою половину. Мы же остались за столом и ещё не менее часа шлёпали истёртыми картами по не менее истёртой клеёнке. Но потом они попросту вывалились у нас из рук и так и остались лежать на столешнице неопрятными кучами.
– Половина двенадцатого! – заметила Сандрин, взглянув на часы. Предлагаю спуститься к себе, сделать вид, что тоже спим.
– А заодно и попробуем открыть основную дверь сеновала, – заговорщически прошептал Михаил. Не хочется мне сегодня выходить через кухню, – указал он на пол пальцем. Вы заметили, что здесь все половые доски скрипят. Вот, – демонстративно наступил он на одну из досок, – слышите какой жуткий скрежет. Если мы среди ночи попрёмся прямо здесь, да ещё с вещами, на шум сбежится вся деревня!
– Но снаружи амбара весит большущий замок, – засомневался я, – а ключа у нас нет.
– Он нам и не нужен, – приподнялся Михаил со стула, – мы изнутри ту дверь откроем!
– И как же?
– Отвинтим гайки с одной из петель и всё. Так что замок останется на месте, а мы… исчезнем бесследно. Я те гайки керосином перед ужином смочил, так что отвернуть их будет несложно.
Переместившись на сеновал, мы завалились на уже хорошо спрессованное сено и ещё некоторое время лежали молча, чутко прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам. Но вокруг было тихо, и мы вскоре совершенно осмелели. Михаил достал из кармана рюкзака небольшие плоскогубцы и направился к распашным воротам, через которые, собственно говоря, сено и попадало в этот амбар. И болты и гайки, удерживающие стальную петлю на двери, хотя и заржавели, но сопротивлялись недолго. Вскоре прохладный приозёрный воздух мощным потоком хлынул в нашу душноватую каморку через образовавшуюся щель.
– Пошли скорее, – первым выскользнул наружу Воркунов, – только не зацепитесь за железки!
Он словно опытный вор осмотрелся по сторонам, выпихнул наружу рюкзак и только после этого призывно махнул нам рукой. Второй наружу выбралась Сандрин, за которой последовал и я. На улице стоял непроницаемый мрак, усугублявшийся низко висящими облаками. Затаив дыхание, и страшно опасаясь наступить на какой-нибудь сучок, мы прокрались мимо фасада дома и, опасливо пригибаясь, свернули к озеру.
– Слава Богу, – донеслись до меня приглушённые слова Михаила, – хозяйская собака опять куда-то убежала. А то бы точно шум подняла.
Внезапно я ощутил чьё-то прикосновение и через секунду понял, что это рука Сандрин. Ёё ладонь трепетала столь явно, что и без слов можно было понять, что ею постепенно овладевает паника. Чтобы как-то её подбодрить я крепко взял её за предплечье и осторожным нажатием большого пальца дал понять, чтобы она не нервничала. Так, крепко держась друг за друга, мы и спустились в овражек, где Воркунов наконец-то включил фонарь. Сложив вещи в «Казанку», мы вначале столкнули на воду её, а затем и вёсельную лодку. Затем, не обращая внимания на мгновенно промокшие ноги, поспешно связали оба судёнышка в своеобразный тандем.