Иногда выходили в кафе. Я начинал что-то говорить на языке аборигенов, делал заказ:
— Es gribu dzert! Atnesiet man ludzu trissimt grams degvinu!
И что же? Приносили, как я просил, триста водки. Подавали мясо в глиняных маленьких горшках, и оно после русских столовых с их запахом теплой мокрой тряпки — производило более убийственное впечатление, чем много позже foie gras, еще до того, как французские понты наскучили нам. Ну foie, ну gras, дальше что? Знакомый мини-олигарх как-то снял в провинциальном городке маленький отель с условием, что его свита будет пользовать всех сотрудниц в любое время дня и ночи, — и что? В первый вечер было весело, братва в восторге. Во второй успокоились и просто выполняли программу, отрабатывали номер. Третьи сутки «отдыхали» по инерции. Потом это всем надоело, расплатились и уехали, подальше от скуки — суета же сует, день и ночь одно и то же…
Другое дело — тогдашний рижский зоопарк. Там был диковинный зверь которого я не видел ни до, ни после: skudrulacis. Skudru — это муравей, в каком-то падеже, а lacis, как всем известно, — медведь. Итого, стало быть, муравьед. Зверь-красавец! Не зря такого по улицам водил на поводке сам Сальвадор Дали. Серьезное животное… От Дали один шаг до Пикассо. У него была замужняя подружка, на которой он обещал жениться. Как только она разведется. Она повелась и, соответственно, ушла от мужа. И, счастливая, приехала с вещами к, грубо говоря, жениху. Тот холодно сообщил ей, что раздумал жениться.
— А я теперь куда? — спросила наивная дурочка.
Тот пожал плечами:
— Мне какое дело?
Конечно, негодяй. Нам до него далеко. Мы можем только пародировать великих…
Инга высокохудожественно рассказывала мне про любовь, сперва на языке оригинала (латышском), после в переводе. Я слушал вежливо. Однако ни сами слова, ни ее пафосные интонации ее меня не грели. Было только разве что неловко.
Я попросил Ингу не употреблять при обсуждении нашей веселой гульбы расплывчатых терминов типа «любовь».
Но, конечно, тщетно.
Мы однажды заговорили с чего-то про немцев. Она засекла мой к теме интерес и рассказала еще пару историй. А потом выступила с заявлением:
— Да тут всё сделали и построили немцы! Тот же самый Домский собор.
— Как — немцы?
— Очень просто. И письменность немцы же придумали латышскую. Лет 100 с чем-то назад. Примерно в то же время появилась письменность и у чукчей.
— И не обидно это вам?
— Обидно. Латыши, конечно, неблагодарные…
— Что, что? Как ты сказала?
— Так я же — немка. Но только не говори никому. Иначе у меня будут неприятности. Могут быть. То есть, конечно, будут, если ты не сохранишь тайну.
— Значит, тут главные — немцы!
— Ну. Мы сюда пришли в XII веке — крестоносцы, купцы, миссионеры. А тут были одни крестьяне. Мы принесли им цивилизацию! Ну вот как русские — чукчам. Построили здесь города! Рига — это жемчужина, сам видишь. А после 1917 года, когда Латвия получила независимость, у немцев отняли почти все земли. А потом латыши стали закрывать немецкие школы… В 1939-м немцы стали выезжать в Германию, но вывозить нельзя было ни валюту, ни драгоценности, ни ценные бумаги… Моя бабушка спрятала свои бриллианты на дне банки с вареньем. Так на границе у нее то варенье отняли! Они тут все были большевики… Немцы выгнали латышских стрелков из Латвии, и они побежали в Россию — строить там коммунизм. Ну и построили. Потом их почти всех перестреляли, в 1937-м. Бог есть!
— Значит, ты немка… И даже язык знаешь?
Ну и дальше мы говорили на ее родном тайном языке. Все-таки ее русский был слишком незатейлив, и мне приходилось сдерживать себя и, так сказать, опрощаться. Ну или, сказав что-то и отметив ее недоумение, повторять адаптированно к ее уровню русского, который был basic. С нашим переходом на немецкий всё стало проще, шансы уравнялись — когда у испанца шпага короткая, он подходит к врагу на шаг ближе, только и всего. Красивая поговорка, кстати. Немцы ее переиначили в свое im Bett sind alle gleich, в смысле — в койке все одного роста.
Перед летними каникулами она написала мне, что готова прислать денег. Зная, что я на мели, как это со мной часто бывало. Я удивился, но ответил вежливым, даже нежным, отказом. Она обиделась и некстати сказала, что бросает свой универ и переведется в Россию. Всё равно куда. Лишь бы поближе ко мне. Новость меня не порадовала: нет вещи более бесполезной, чем влюбленная баба, которая тебе не нужна… Я надеялся только на то, что у нее эта истерика быстро пройдет и всё останется как было. Что-то похожее описано в «Швейке», там к поручику Лукашу с чемоданами приехала, как вы помните, знакомая дама, которую муж выгнал из дому, за блядство.
… Осенью, вернувшись из всех поездок, с практики и с шабашек, я первым делом помчался в общагу к Димону. Мы переписывались всё лето, болтали про книги и водку и баб, но главное же — не темы, не новости, а обмен дружескими эмоциями. Почему, кстати, так много было разговоров и мыслей про водку? Тянуло изменить сознание, чтоб понять что-то новое про этот мир? Позже мне попалась умная книжка, автора звали, кажется, Маккенна, если я ничего не путаю, и там автор утверждал, что обезьяна произошла в человека только потому, что баловалась дикорастущими наркотиками, которых полно в Африке — на родине нашего биологического вида. Ее сознание от веществ типа расширилось, и вот вам пожалте. Ну а водка — тоже ведь вещество. Поскучней, конечно, чем «злые табаки», но уж какое было в ходу — да и есть.
Да, бескорыстная дружба мужская, в таком духе. Позже, через много лет, когда нас завалило умными и даже заумными книжками, я наткнулся на публикации про голубой подтекст мужской дружбы даже если речь про натуралов. «Ты меня уважаешь?» — это как бы зашифрованное признание в любви и ожидание ответного чувства. Похлопывание по плечу, по спине, объятия, поцелуи в стилистике сицилийских киллеров — это, настаивали яйцеголовые эксперты (купленные голубым лобби?), не что иное, как приглашение к сексу. Вроде как неважно, что — неосознанное!
Если так, то это было спрятано ооочень глубоко. Мы, дети рабочих окраин, были страшно далеки от этой балетной темы. В свете той трактовки я после окинул мысленным взором всю нашу дружбу с Димоном… Он был тощий и длинный, как и почти все, к кому я тянулся дружить. Но это бы еще ладно! Самое смешное — то, что и девчонки меня заводили (о, сколько смыслов у этого словечка) тоже сплошь длинные и тощие! Некоторые мои знакомые, с которыми мы виделись редко, полагали, что я уже много лет живу с одной и той же подружкой, хотя это были разные люди — но настолько похожие друг на друга, если особо не всматриваться, что человек рассеянный и близорукий мог их принять за одну-единственную! Это открытие поразило меня до такой степени, что я захохотал, чтоб скрыть свой испуг перед собой и перед жизнью, и перед приоткрывшейся бездной.
Вообще же когда речь речь заходит про баб, то в мужских компаниях тема излагается уж слишком лапидарно, дается только грубый каркас приключения: veni — vidi — vici, standard sucky-fucky. Внешность описывается одним каким-нибудь словом, ну или двумя — сиськи/жопа. А так нельзя, ведь тут важны детали. Наверно, первым про глубокие пристрастия к каким-то особенностям дамской внешности, тем или этим, заговорил Набоков… Впрочем, нет — сильно до него кто-то из античных авторов западал только на косых девиц. Один мой знакомый делал стойку всякий раз, когда жизнь подбрасывала ему даму с короткими ногами. А другой ни на кого не соглашался, кроме как на кореянок. Причем почему-то они непременно должны быть старше его. Какая странность! Да мы все ваще непростые. Извращенцы. Если копнуть и признаться в этом хоть себе…
Тот же я — долгие годы рассматривал всерьез, как известно, только блондинок, из которых первая в ряду была Таня Котова, покорившая меня в первом классе. Потом блондиноцентричность угасла — внезапно, ни с того ни с сего! Смена концепции застала меня врасплох. Меня просто выбросило на шатенок и брюнеток, и рыжих — так кита выкидывает из моря на берег. О чем думает в такие минуты кит? Интересно… Но это узнать еще трудней, чем мысли своих — человеческих — самок.
И — никак нельзя оставить без внимания рост. Да, да, конечно, как уже было сказано, в постели все равны, и длинные, и короткие: Im Bett sind alle gleich. Но всё же есть вещи, с которыми ничего не поделать. Тонкие материи! Самое мое разительное на эту тему переживание было такое. Однажды я зашел к товарищу, в контору — чисто повидаться и обсудить планы на вечер. Он усадил меня на диван. Я пил чай и курил «Приму», когда в кабинет зашла его подчиненная. Стройная, ну это дано, таких кругом полно — но необычайно длинная! Невероятно! Я со своего низкого дивана показался себе малорослым пареньком против нее. И вдруг я отметил, что меня это сильно завело! Чего я от себя не ожидал. Не рассчитывал на это. Это был сюрприз. Чтоб понять, достаточно ли сильно тебя тянет к даме, надо было, как правило, вести какие-то разговоры, выискивать общие вкусы, совпадения по любимым книжкам и кинолентам, городам и цветам, это всё — по старинной семидесятнической моде. А тогда и без этого рутинного занудства сразу что-то включилось. С первого взгляда. Бритва Обамы, то есть, пардон, Оккама рраз — и отсекла лишнее, как зубило Микеланджело отрубало ненужные куски мрамора.
— Это — молодой специалист, вот прислали к нам. Ее зовут Лидия Александровна.
Имя-отчество — это была шутка, шутка ни о чем. Она была слишком молода для такого обращения. А, может, это было о том, что начальник был короче подчиненной сантиметров на двадцать, то есть она была как бы большая, взрослая — при том что, конечно, младше нас. Потом, кстати, он уехал в Израиль — и там сгинул с радаров.
Я смотрел на Лидию эту Александровну снизу вверх и думал о том, что она — моя, непременно моя, любой ценой, и никаких в этом сомнений. Моя — точно! На три дня, на неделю, на 10 лет (то есть навеки, шанс дожить до 40 казался мне ничтожно малым, и им для ясности и реалистичности планирования следовало пренебречь) — неважно. Встреча с прекрасным не обязательно должна затягиваться до скучной бесконечности, до мертвой вечности.