Я — иногда бывает как-то больно про это думать — даже выпивал с их фронтовиками. Просто мы оказывались в компании, эти люди были чьи-то родители или соседи. Ну не вставать же, не выходить, хлопнув дверью, получи, фашист, гранату на прощание — ну в самом деле! Ведь прошло много-много лет, много всякого утекло. И забылось.
Или взять Мюнхен.
Вспоминаю летние субботние утра там, бездельные и сонные, и солнечные, когда на улицах свежо и звонко. И вот в такое утро перед завтраком плывешь в бассейне, какие обыкновенно устраиваются на крышах богатых отелей, смотришь на город, раскинутый внизу, а там — чистая отмытая зелень, тихие деликатные трамваи, черепичные крыши, башни и башенки, соборы, страшно знакомые многим по Риге, выстроенной немцами же… И вдруг примечаешь вдали, над обрезом крыш, уже в небе — как будто облачка, тучки, в которых белое с почти черным. Но стоит присмотреться, понимаешь: ба, да это Альпы! Белое — снег, а темное, что казалось мрачной водой внутри тяжелого облака, — густая зелень сосновых лесов. В ясную погоду горы видны особенно хорошо. Альпы! Слово-то какое. Так и тянет к себе. А в чем проблема? Взял машину, сел, поехал — и, грубо говоря, через 40 минут ты уже в предгорьях, в баварской глубинке. Сельская местность, холмы и перелески, яркая глубокая зелень, шпили аккуратных сельских церквей, тут и там крестьянские здоровенные дома, крытые тяжелой красной черепицей, палевые бычки на пастбищах, отмытые до блеска новенькие трактора, сияющие автомобильным лаком что твои «мерседесы». Густой прозрачный воздух, крепкий запах трав и свежайшего навоза.
И самое главное — тут Альпы уж совсем близко, их почтительно рассматриваешь, глядя снизу вверх.
Гуляя по тамошним лесам, заглядывая в деревеньки, я как-то остановился у приметного темного обтесанного камня — большого, в человеческий рост. Всмотрелся… На камне — барельеф со страшно знакомой угловатой каской и штык-ножом, и двумя как бы мальтийскими крестами: один — здоровенный, другой — поменьше. Что ж это такое? Я подошел еще ближе и прочел: «Община Grainbach — павшим героям. 19141918». О как… Странно думать, что кому-то те немецкие солдаты, в сегодняшних терминах — военные преступники, агрессоры, убивавшие нас, — кажутся героями. Еще удивительней то, что немцы, оказывается, открыто об этом говорят. И выбивают эти слова в камне, и отливают их в металле. Гм. Еще мощней оказалась надпись на большом кресте: «В память о героях». Мощней — оттого, что тут же выбиты годы, в которые герои оставляли о себе память: «1939–1945». Похоже, тут, в немецкой глубинке, в стороне от модных туристских маршрутов, где все — свои и нет смысла притворяться и валять дурака, — местные решили позволить себе говорить, что думают. Нравится нам это или нет.
В ГДР ветеранам той большой войны, само собой, не позволяли вот так говорить о своем героизме, а разрешалось им только посыпать головы пеплом. Кстати, именно там, в Восточной Германии, про фашистов вспоминают с куда большей теплотой, чем на западе страны. Ну и?… Я не знаю, что «и». Но меня это задело. Слегка. Можно спросить: а отчего это я так нейтрально отнесся к немецкой памяти о героях Второй мировой? Честно скажу: не знаю. Может, оттого, что дальше слов у них это дело сейчас не идет? И интонация, с которой сказаны эти их слова, очень спокойна и ни к чему не обязывает? А может, и другие какие причины можно найти, если задуматься, покопаться в этом…
Меня же там больше впечатлило, раздосадовало все-таки другое. То, что на коротком этом отрезке дороги, всего-то пять километров, я насчитал 11 распятий! Деревянных, в человеческий рост и выше. Они тут и там стоят на этих проселках и тропинках, с интервалом примерно так в полкилометра. Кресты эти с Иисусом — бесхитростные, наивные, самодельные, простые такие, уж точно им далеко до художественной ценности. Куда там… Какие-то неизвестные крестьяне изготовили эти распятия и поставили их на виду. Вроде ж простые люди, деревенские — а откуда такая глубина? Что же это за вызов? Вызов кому? Message наверх? Шибает по мозгам! С чем это сравнить? Что может похожим манером пронзить путника на русском проселке? Поди знай. Ну не облезлая же статуя Ленина?
Как-то с экскурсией я попал в немецкую старинную крепость. Что это было, — Wartburg? А может, и не Wartburg. Ну, где-то на горе. И там кругом развешаны картины со сценами обороны крепости. Нападающих живописно скидывают со стен в пропасть. «А кто ж это на вас тут, интересно, нападал? Какие-то у них физии рязанские.» — спрашиваю. «Как кто? Славяне! Здесь же — ваши исконные земли. Мы их у законных хозяев отняли, а когда те попытались обратно отвоевать свое, мы агрессоров со стен и поскидывали.» Наши, стало быть, это земли у них там в Германии. Как мы всё разбазарили? Как так вышло? Конечно, Вартбург — это не Ситка, но тем не менее…
Сколько там славянских, русских мест и следов раскидано по Рейху! Взять тот же Баден-Баден — в него я заезжал не студентом, конечно, а позже, уже по работе. И осознал там, что город этот нам не чужой. Жены наших царей, Александра и Павла Первых — здешние, обе — баденские принцессы. Александр сюда заезжал пару раз по пути в Париж «по делу срочно», да хоть в 1812 году, — проведать родню. Вообще Баден-Баден трудно миновать русскому путешественнику — город же лежит на парижском тракте. Двор Александра в первый заезд остался городом доволен и после, в новых поездках, в нем зависал.
Самое, пожалуй, знаменитое в Бадене русское памятное место — дом с бюстом Достоевского, на втором этаже, над балкончиком. Михалыч, наш психиатрический страдалец, в этом городке написал — списал с себя — «Игрока». Там гордятся «нашими» виллами. В одной когда-то жил князь Гагарин, в другой — Меншиков (говорят, именно он придумал устраивать в этом городке скачки), в третей — Тургенев. Не забыть бы и про виллу «Аскона», в которой подолгу живал у своей подружки из местных знаменитый Горчаков, министр иностранных дел — почетный, кстати, гражданин Бадена. В перестройку на стене знаменитого дома хотели было установить соответствующую мемориальную доску, вот, мол, тут бывал большой русский дипломат — да вовремя спохватились: ведь сейчас тут размещено увеселительное заведение с девицами… «Здесь жил и работал российский министр.» Над чем же он, спросят, работал? Над кем? И — чем?
Не чужой нам и отель Europaischer Hof, в котором разворачивалось действие романа «Дым»; толком уж и не помню, про что там, — какая-то пафосная лирика, из школьной программы.
После, в начале 90-х годов ХХ века, город был заново открыт русскими — новыми знаменитыми путешественниками. Первым был, говорят, Собчак, а за ним — Ельцин, дальше — Примаков. Вслед за ними народу понаехало столько, что пришлось даже открыть в Бадене русский кабак. Который, впрочем, быстро прогорел, не кисель же ехать за столько верст хлебать.
И закрывая русско-баденскую тему. Не где-нибудь, не в Москве и не в Питере, а именно в Бадене Жуковский написал текст «Боже, царя храни», — в доме на Софи Аллее…
Немало я в Рейхе выслушал всякого про нашу с немцами общую старину. Один бывший эсэсовец — не немец и не в Германии, а украинец за океаном, куда такие вот ребята махнули в 45-м — рассказал мне драматическую трогательную историю.
Некий хлопец с земель, которые теперь числятся за Западной Украиной, как началась Вторая мировая, попал на фронт. Но не на ту его сторону, к которой привыкли мы, — а на другую, немецкую. И нес там службу в украинской дивизии СС «Галичина». После войны ветеран, по понятным причинам, не вернулся домой, к жене, от которой к тому же не было вестей. Вместо того чтоб поехать в Совок — он подался в Америку. Устроился там, жил, работал, учился… И вдруг в 91-м на Украине отыскалась та его давнишняя, довоенная еще, жена! Жива, здорова, свободна. Ветеран, весь такой счастливый, забрал свою старушку в Америку. Но та в Новом Свете быстро заскучала и уговорила мужа переехать на Украину. Репатриировались они и стали там жить-поживать на американскую пенсию, которая на Неньке, особенно в начале 90-х — сказочное богатство.
Легко можно себе представить, как оно всё там происходило.
Вот встречается этот возвращенец с друзьями детства, которые тоже воевали — но в Красной Армии. Они ему говорят:
— Ах ты тварь! Гад! Предатель! Зрадник!
Он искренне удивляется:
— Кто предатель, я? Вы меня с кем-то путаете. Никого я не предавал. Я проливал кровь под желто-голубым знаменем, на форме у меня был трезубец — заметьте, это теперь государственная символика нашей с вами родины. Я с оружием в руках боролся за независимость Украины, я освобождал ее от коммунистов и москалей — таки она теперь свободна! Я воевал за правое дело, и потому старость моя достойно обеспечена, я против вас — состоятельный человек. Это и есть справедливость. Ну а вы-то сами кто? За что воевали? Где то красное знамя, под которым вы шли умирать? Где та ваша Червона Армiя? Где ваши комиссары? И та мерзость, которую вы называли идеалами? Ленин/ Сталин? Где те коммунисты, которым вы продались и под гнетом которых стонала порабощенная Батькiвщина? А про Голодомор забыли? Теперь вы обижаетесь, что у вас пенсия нищенская и ее задерживают? Ни, сцуко, стыда у вас, ни блять, совести! Вам бы радоваться, что вас не повесили, как военных преступников, и даже не посадили в лагерь… За измену Родине — Украине. Ну да ладно, я всё прощаю и угощу вас, бедных дураков, так и быть… Да, я воевал за немцев, носил немецкую форму. А чем Германия плоха? Ее уважает весь мир. Фашисты вам не нравятся? Так их упразднили в сорок пятом и осудили в Нюрнберге. А что ваши коммунисты?… Ответили хоть за что-нибудь? За, к примеру, тот же Голодомор?
Наверное, бедные ветераны Красной Армии ему что-то отвечали…
В Штатах я вел разговоры с одним бывшим немецким солдатом — это Иван Олексин, бодрый старик лет 75 (в 1996-м году). Он в войну надел немецкую форму — нам так знакомы эти фуражечки, эти узкие петлицы, витые погончики… Взял в руки оружие и пошел помирать — как он говорит — за независимость Украины.