— И наконец-то она свободна! — говорит мне Олексин с чувством.
Ветеран рассказывал мне, чем тогда занимался:
— Я за титовскими партизанами бегал по Югославии. Они не в силах были с регулярной армией воевать, так — взорвут что-нибудь или подожгут, а мы потом завалы разбираем или пожары тушим. По-настоящему я и не воевал.
Я смотрел в веселые безмятежные глаза старого эсэсовца Олексина: может, и правда не врал, не успел повоевать? И не убил никого? Могло такое быть?
— А потом — весна 45-го. Наша часть пошла из Югославии на Запад, в Италию. Понятно, что сдаться мы хотели именно союзникам. Интересно, что в Первую мировую мой отец тоже воевал в Европе — и тоже попал в Италию! После старик любил рассказывать, как копался там в мусорных баках, собирал картофельные очистки и жрал их. Вспомнил я эти его рассказы про итальянскую тогдашнюю нищету — и откололся от части, поменял маршрут, пошел не в Италию, а в Австрию. Там и сдался. Уехал в Америку. Выучился на инженера, всю жизнь работал…
Я подумал, что если б при Советах встретил такого дедушку и провел с ним беседу и кто-то б стукнул — меня затаскали б по допросам.
— А вот книги, что мы издавали, — хвастает ветеран СС.
Я рассматриваю кипы книжек, сваленные на полу в кабинете. Не разошлись тиражи. Неликвид. Про что та литература? Покопался в завалах. Вот, например, некто Олег Лысяк выпустил труд «Осколки стекла в окне» — про ветеранов СС. Ее можно было за 14 долларов получить по почте. Еще я там полистал пожухлую брошюру некоего Джорджа Федотова, 1955 года издания. Там автор дал весьма точное предсказание будущего СССР. Вот цитаты Джорджа этого Федотова из, повторяю, 1955 года:
«Если бы в России не было сепаратизма, он был бы создан искусственно… Разделение России предопределено… Теоретически есть шанс — и это единственный шанс — избежать новой войны: это крушение большевистского режима в России.
В то время как русский народ будет сводить счеты со своими палачами, большинство национальностей, как и в 1917 году, во всеобщем неизбежном хаосе будет требовать реализации своего конституционного права на отделение. В современном мире нет места для Австро-Венгрии.
… Россия потеряет донецкий уголь, бакинскую нефть, но Франция, Германия и многие другие страны никогда не имели нефти. Россия станет беднее, но, во всяком случае, та жалкая жизнь, которую влачит Россия при коммунистах, станет фактом прошлого».
Ванга нервно курит в сторонке — даже она не видела будущего с такой точностью! А книжку, надо же, не раскупили… Ленивы мы и нелюбопытны! И вообще, правду продать трудно. Много за нее на дадут, а по башке стукнуть — это запросто.
И еще кстати про немцев и партизан. У меня есть в Пскове знакомый поп, который в юности партизанил:
— Я был вторым номером. Говорил первому: «Иван, бери, ставь пулемет на плечо мое, но только так, чтоб пустые гильзы шли мимо лица моего». Это зимой, — не поставишь же пулемет на снегу, нужен упор. Сам же я не стрелял. Не то чтобы не хотел убивать и старался избежать этого — нет, в то время мыслей про это не было. Просто так получилось.
Юного партизана особист хотел расстрелять — заснул на посту, а кругом же немцы. Но жалко стало пацана. И настроение было у командира хорошее — как раз пришло сообщение, что ленинградская блокада прорвана. В лесу слышна была канонада, стреляли уже довольно близко. Отряд пошел навстречу армии. Под Гатчиной они вышли к своим, и вместо того, чтоб провинившегося мальчишку расстрелять, его наградили медалью — «За оборону Ленинграда».
Что ж толкнуло его тогда к партизанам? Страх: не ровен час угонят в Германию! А сегодня вон сколько народу мечтает устроиться на работу в Бундесе. Стоят в очереди за визой.
Стоял и я однажды вот так, и думал:
— Вот если б мои деды-фронтовики на том свете, в «стране иной», как-то узнали, что их внук стоит в очереди перед дверью немецкого посольстве в Москве! И за порядком тут следят русские полицаи — полицаи! Чтоб желающие поехать в богатую счастливую Германию не устроили давку! То что б подумали мертвые старые солдаты? В ужас бы пришли? Стали б спрашивать, кто в той войне победил? Хотя — точно всё они там знают. Никак не могу такого представить, чтоб не знали. Да уж точно как-нибудь да знают! И смотрят оттуда на нашу жизнь… Но лучше об этом не думать.
Поп-партизан, рассказывая мне про фашистов, говорит неожиданное:
— Немцы — толковый, умный народ. И благородный. Но в свое время они были подчинены гитлеровскому желанию — развязать войну. Россия была на волоске, понимаешь, от гибели своей. Да… Тогда они напали на нас. А теперь они воевать не будут. Немцы всё равно хотят хорошего. Если им будет хорошо — и нам будет лучше.
— Так что же, получается, немцев вы простили за войну?
— Да. Они не виноваты были. Когда мы были в оккупации, так немцы говорили, что это Гитлер развязал войну, а народ этого не одобрял. Воевать немцам не хотелось, но уж они пошли — на Сталина. Германцы приходили в нашу деревню — еще до того, как я ушел к партизанам. И мы с ними разговаривали. Если взять религию. Сатана — самый даровитый и самый от Бога почтенный. Это дух, который восстал против Бога. Мы этого не знаем в точности и не можем судить про это и говорить много. Но потом мобилизованы были небесные силы, и архангел Михаил сверг Сатану. Вот в акафисте сказано, что в одну ночь было истреблено 185 тысяч воинов от Царя Сирийского за страшное богохульство, — они кричали на Бога. 185 тысяч убитых! Есть высшие силы, а человек против них — просто лилипутик. «Гулливер и лилипуты» — я видел это в кино. Так вот мы все — лилипуты перед Богом.
… На немецких блошиных рынках продают фашистские ордена. Меня умилило то, что в Мюнхене продавцы заклеивают свастики бумажками, а в Берлине — всё в открытую. А еще там широкий выбор антикварного серебра, награбленного в синагогах. Очень много семисвечников и фигурных указок для чтения Книги… Смотришь на них — и видишь костлявые трупы, сваленные в кучу посреди лагеря, и жирный дым из высоких труб… Всем известны эти кадры из хроники.
Серебро это через интернет не продают. А что так? Совесть мучит? Да, небось, кого-то и мучит, отчего бы и нет. Но, кроме совести и политкорректности, есть и бизнес-причина: серебра этого из синагог столько, что торгуется оно по цене лома. Та уничтоженная идиш-цивилизация оставила после себя огромное количество артефактов! А вот русское дореволюционное серебро — дороже еврейского. Это понятно: его намного меньше осталось. Потому что — еще до того как пришли чужие фашисты — русских серьезно пограбили свои родные большевики. (Да если б только пограбили — то ж и перевешали скольких, и перестреляли, как собак… Но кто про это у нас помнит, кто жалуется, кто требует справедливости и по этому поводу тоже? Прокляты и забыты, Виктор Астафьев, и никаких извинений. Типа чекисты — они сплошь хорошие, а нацисты — все плохие.)
Да, суров всё же этот мюнхенский антикварный базар…
А я еще я там встретил объявление — на часовой мастерской — совсем макаберное: «Куплю золотые коронки, можно прям с зубами». Или тут ничего страшного? Мало ли откуда у человека может взяться десяток-другой-третий человеческих зубов в золотой оправе? Не, понятно, что скорей всего от дедушки достались, а там уже провенанс замутняется…
Не то чтобы я себя уговариваю, что немцы — добрые и безобидные. Хотя отчасти, наверно, в этом что-то есть…
Глава 25. Ужасы любви
… После, когда прошло уже много лет, я под новым углом увидел подружек Димона. В ранней юности у него было несколько мучительных романов, которые доводили его до безумия, я читал в его глазах даже готовность убить ее (ну или их) и/или себя. Мне были известны некоторые оскорбительные и невыносимые подробности его романтических историй: две или три его первые подружки откликались на его чувства, но! Но!!! Не давали ему. Бесчеловечно отвергая ухаживания и посылая его, мягко говоря, на скипетр страсти. Что называется, «крутили динамо». Какая в этом была бессмысленная жестокость… Да, понятно, — провинция, предрассудки, племенная мораль, страх, ужас, совецкая угрюмость, про хорошие гондоны мы и не слышали, кругом — вранье выше крыши… И, может, самое главное — это мощная нота садомазо, что перекрывает все мелодии и партитуры на нашей огромной территории, которая хоть и стала чуть меньше, против Совка — но тем не менее… Конечно, такое может убить тонкого человека, страстного музыканта и великого (это с легким преувеличением) математика. Доведение до самоубийства — вот как это надо квалифицировать!
Мне повезло больше, может, потому я и выжил тогда. Теряя друзей и погружаясь то и дело в тоску, из которой не всегда хотелось выбираться обратно в легкую жизнь. Но, как бы то ни было, у меня вот это всё складывалось до счастливого просто: да — так да, а нет — так нет! Я был избавлен он изощренных женских пыток, доходящих, доводящих до мечты о смерти как избавлении.
Одним романом меньше — это таки лучше, чем одним романом больше, и так в архиве голых баб как в бане (это цитата из забыл какого поэта, не Евтушенко ли?). Грэм Грин, почти нобелевский лауреат, где-то признался, что у него было сорок баб, и из них стоящими и нужными ему были ну максимум четыре, и вслед за ним это могли бы повторить за ним просто миллионы вдумчивых и изысканных бабников. Которые любят мериться победами и хуями. Кстати, хер Димона я видел, однажды. При весьма смешных обстоятельствах. Помню, на диком пустынном пляже, возле брезентовой палатки (мы тогда выехали тесной компанией на побережье мелкого и мутного моря) он со своей подружкой из как раз тех, которые подвергали его пытке бесчеловечного воздержания, занимался поверхностным петтингом на снятом с оставшегося в городе домашнего дивана покрывале, брошенном на песок. Я взял в руки свой «Зенит Е» и начал создавать летопись их почти невинной любовной возни. Хороши были моменты, когда они начали в шутку бороться. И вот, когда он лежал на спине, а она на нем, как-то поперек, крестом, лицом вниз — он высвободил правую руку и дернул вниз (свои) купальные плавки, так, что обнажился его прибор. Я щелкнул пару раз, кадр получался смешной. Девчонка в мини, крашеная блондинка (я бы очень советовал дамам пользоваться пергидролью, а натуральным blond подкрашивать корни в темное, это дает мало с чем сравнимый бляцкий нимфоманский air) с некоторой негой — и сухой такой спортивный парень с суровым лицом и массивным — у меня компактней, интеллигентней — хреном. Зачем это было? К чему? Был тут, что ли, еще какой тайный знак? Некий новый тонкий слой нашей дружбы? Или просто невинная грубая шутка, из тех которыми мы обменивались непрестанно?