И еще была одна маааленькая love story — внутри большой. Как-то я позвонил Димону, и он велел мне приехать прям в тот же вечер. По пути завернуть в общагу за его однокурсницей, привезти ее и выдать за свою подружку. И непременно остаться ночевать, с ней — ну, операция прикрытия! Так partners друг друга cover в американских полицейских лентах.
Дина, которую я доставил — как охранник привозит проститутку на дом к клиенту, — была невысокая, пухленькая, это всё, как на мой вкус, так не очень — но зато у нее были кошачьи бляцкие глаза, и еще она считалась умной: Димон, совсем не дурак, у нее, а она была отличницей, списывал. Вот и на этот раз они как бы собирались в ночи готовиться к экзаменам. Ну, приехали мы, а там всё по накатанной колее — водка, картошка, вчерашний жидкий суп молодой семьи. Ужин закончился, хозяйка ушла спать, а я в гостиной за столом сидел на шухере, охранял покой юных любовников, которые уединились в дальней комнате. Если что, я должен был кинуться туда к ним, выкинуть Димона из койки и улечься на нагретое им место, приобняв Дину. (Если б так случилось, вышло б, что это мы с ним в койке вдвоем — если вывести за скобки и сократить подружку.)
Однако ж та ночь прошла спокойно. После счастливица мне говорила, что у нее с ним это было всего один раз. Ну да, про что-то такое девицы часто врут. После его похорон, через пару дней, мы встретились с ней почти случайно, когда я приехал в его старую общагу, чтоб, прежде чем начать въезжать в новую жизнь, которая после него, — предаться ностальгии по старой, которой не стало и больше не будет никогда. Меня тянуло допить эту чашу. Я по своей воле отдавался ужасу, накручивал себя — вот, он только что был здесь, но теперь его нет нигде, нигде на земле, и это навеки! Хотелось, насколько я могу припомнить, помучиться, пострадать, и к тому же так, чтоб еще и получить от этого удовольствие. Откуда могло взяться такое странное, противоестественное желание? Да хоть оттуда, что людям, почти всем, редко выпадает возможность испытать сильные чувства. Поводов для этого не так много — но только таким манером человек и может убедиться, что он всё еще жив. Кто-то умер, а ты нет, твоя жизнь идет, и всё у тебя с ней, с жизнью, в порядке, у тебя с ней серьезно! Некоторые именно поэтому любят ходить по похоронам даже и малознакомых людей. Это как бы приобщает к трагическому, к высокому, как у Шекспира — бедный Йорик и прочее в таком духе. Один мой знакомый на это подсел, у него была такая тема: в ночь после поминок овладеть вдовой. Ну да, он извращенец, один из многих, они кишат вокруг, поди еще наткнись на психически здорового человека…
Обычно после похорон, какое-то время, всё, что было связано с дорогим покойником, — кажется ооочень значительным, полным глубокого содержания. Случайная веселая подружка Димона казалась в этом искаженном околокладбищенском свете — большой любовью всей его жизни. И я с должным пиететом стал к ней приближаться, ведя с ней пьяные разговоры о том, что и я, и я тоже был для него важным человеком, а не только она одна. И теперь мы оба вроде как безутешны. Ну, вот примерно про всё это я ей, разумеется, излагал.
Если покопаться в памяти, то много наберется таких примеров — когда после похорон тянет на это дело. Это, возможно, естественная реакция — отодвинуться подальше от темы мертвечины и гниения. В сторону жизни.
Не удивительно, что нас хоть и слабо, но неудержимо потащило друг к другу. Всё это произошло безрадостно и скомкано, как почти всегда в таких случаях — если нет ни большого чувства, ни неземной красоты, ни выдающейся любовной техники, а только протест против могильных червей и ада. Там же, в койке, я между делом сделал ей предложение. Обещал — значит, всё! Железно! Так я тогда это видел. Зачем она была мне нужна? Я тогда остро чувствовал, что кругом — нестерпимый космический холод, 273 по Цельсию, и это смерть окружает нас со всех сторон, и снизу, и сверху. И надо как-то от этого спастись, согреться об кого-то теплую. Насколько я помню, расклад мне виделся таким. Да и многие, а то, гляди, и вовсе большинство — как раз так и женятся. Потому так всё и коряво и несчастно у людей, почти у всех.
Мы после еще с ней встречались — не затрагивая, к моему облегчению, матримониальной темы. Одна из встреч прошла у нас за префом — и оказалась последней.
Я вызвался тогда играть мизер. Расклад был неудачный, но шанс оставался — они ж не знали моего сброса. Противники долго совещались — и таки зашли с бубны. Я с улыбкой бросил карты на стол.
— Постой! — воскликнула Дина, сразу смекнув насчет моего сброса. Ну-ка, подними карты! Игра продолжается! Сейчас мы переходим. С пики.
— Но ведь игра уже сделана. Le jeu est faite. Вы зашли, я открыл карты.
— Так не годится! Если мы не переходим, то твой мизер окажется неловленым! А так нельзя. Это нечестно!
— Что значит — нечестно? Отчего же вдруг — нечестно?
Мы не могли понять друг друга, ну вот приблизительно как красные и белые.
Она была взбешена, мы обменялись еще парой реплик, слово за слово, и в итоге всерьез поссорились. Не, ну я б женился, если б она напомнила. Пожалуй. Обещал же. Какое щастье, что есть такая вещь, как преф. Мое предложение руки и сердца таким манером обнулилось как в сказке, как в водевиле. Что наша жизнь? Игра, да. Легкомысленная и дурацкая, как это часто и бывает в быту. Вообще жениться я тогда мог легко, это казалось плевым делом — на фоне моих планов жизни. Жизни и смерти. Все-таки я тогда всерьез подумывал о ненавязчивом, ни к чему не обязывающем самоубийстве. Главная загвоздка была в том, чтоб найти способ избавить живых от возни с такой отвратительной штукой как труп, в который я собирался совершить transfiguration. Думаю, эта вот забота — как бы не испортить публике настроение собой жмуром — многих удерживает от окончательного расчета. Готовность жениться, перед смертью-то — чем же плоха? Мне все равно, а девушке приятно. Так почему нет? Такое можно себе позволить, вполне. И даже нужно, по-хорошему-то! Таков мой message людям, которые подумывают о возвращении билета: надо позабавиться напоследок! Развлечь почтенную публику! И еще же будет шанс: развлекаясь, человек, гляди, и передумает — вслед за тем же мной.
Через какое-то время, через сколько-то дней после тризны я вдруг вспомнил про должок. Димону. Серьезная сумма — 100 рублей! И вот я пришел к его вдове. Сел молча за стол… Ингу было не узнать. Она потолстела в полтора раза с тех времен, когда у нас что-то было. Вместо денег я протянул ей золотое кольцо, из прошлой жизни.
Она взяла его в руку и сказала:
— Кольцо мне не нужно. Только деньги.
— Ну, давай, я продам его.
— Нет, ты его продай, а будет оно у меня.
— Как же я так продам? Заочно?
— Не моя проблема.
— Ты не веришь мне?
— Нет.
— Это хорошо…
Ну, потом мы с ней всё же разочлись. Кольцо у меня купили заочно, вот как щас по интернету. Я занес ей сотку, забрал товар. Была такая тема, что никто из нас друг другу не должен. По крайней мере, говорить нам с ней было не то что не о чем, но даже и — невозможно. Я от нее избавился второй раз, и опять это был новый укол щастья, радость легкой молодой свободы.
Через год или полтора на вдове женился третий человек из нашей компании, человек по кличке Джон. Мы с Димоном были такие два друга не разлей вода, высокие договаривающиеся стороны, а он при нас имел статус как бы кандидата в члены КПСС (с чего вдруг мне, всегда беспартийному, пришло в голову такое дурацкое сравнение? Может, потому, что когда-то в молодости подсознание уговаривало мой мозг таки плюнуть на всё — и вступить в ряды, и зажить богато и весело? При том что на уровне сознания я насчет этого дела ни сном ни духом!). Мы с Димоном допускали Джона в свою компанию и делали вид, что все в ней равны, — такое часто бывает в мужских стаях. И вот после того, что случилось, Джон заместил вакансию, теперь не разлить водой было нас двоих, но это были другие «мы», не те, что прежде. Опять эта странная тема — что мы через общих подружек становимся то ли роднёй, то ли как бы любовниками… На самом деле это чушь, которую я сюда вношу задним числом, через много лет, теперь, когда ЛГБТ тут правит бал. Мы, три друга и Инга, мушкетеры и Миледи, были вместе в ту трупную макаберную ночь, у Димона в съемной квартире. Долго пили водку… Я прилег на диван передохнуть… Проснулся от того, что меня теребил Джон:
— Димон пропал!
— А Инга где?
— В спальне. Спит.
Мы бросились на улицу искать его.
И.
Нашли.
Его пустую оболочку, из которой, освободившись, вылетела душа. В ад — как мне представлялось.
Я был уверен, что дальше жизни уже не будет. Мне — не будет.
Наши общие знакомые долго еще говорили о том, что всё не так просто, кто-то знал, что у нас у всех были запутанные отношения, которые после похорон стали еще мутнее. Тем более после каминг-аута Джона, когда он сперва объявил себя женихом, а потом так и вовсе женился на не чужой нам вдове. Общим местом были тогда намеки на то, что Димон не сам, что ему «помогли» и мотив тут очень простой. Я в бешенстве орал, что всё это чушь собачья. Что Димон всё сам. И никто ему в этом не помогал. Ну никто из нас. Близкие друзья всегда кажутся безупречными, особенно в молодости. Я не верил ни на миллиметр — в то, что Джон мог поднять руку на. И сделать это. Превратить теплого человека в мертвое мясо комнатной температуры. Мясо, мясо, мясо. Казалось бы, при чем тут человек?
Через много лет после похорон, после развода с Ингой — Джон пропал, перестал выходить на связь со мной. Как раз в те недели, когда я залег в больницу — помирать. Дела мои были совсем плохи. Речь шла вовсе не о неудачной попытке суицида, я про это совсем забыл и жил как все. У Джона тогда хранились какие-то мои деньги — у кого ж еще, я доверял ему на все 100. И эти деньги мне бы сильно пригодились, когда всё, что было у меня, стало в очередной раз разваливаться и крушиться. Я уже начал тогда привыкать — и почти привык — к мысли, что скоро мне прощат