о — сдуру — Днепропетровска (вместо, допустим, большого русского Ростова, военного город у границы с Украиной, а раньше там была морозилка для хранения неопознанных солдат, убитых в Чечне, еще на первой войне). Из Днепра (так его называли местные задолго до переименования города), думал я, быстро домчусь до родных мест — да просто в момент.
В пути я читал письмо от деда, которое он послал мне когда-то и оно валялось в кипе бумаг, и вот я его случайно нашел пару дней назад, попалось на глаза, это был точно знак, намек, предсказание. Письмо такое:
«… Всю работу по хозяйству ведем удвох с бабушкой.
У нас в этом году очень много винограда, но еще не спелый. Много помидор и хорошие, но спеют выборочно.
Если будешь ехать в Макеевку, приезжай прямо к нам, это будет лучше.
У нас всё хорошо, погода хорошая.
Здоровье неважное, без костылей не могу, падаю. И бабушка то же самое. Так что всё хорошо. Никому не нужны. Думали, хоть внуки что-нибудь помогут. Но некому. То далеко, а то некогда. А если что скажешь, то ответ такой: мы тоже старые и больные, так что надеяться не на кого. Правнука, Олегова сына, мы не видели. Так мы живем. Никто нами не нуждается а пока все будьте счастливы здоровы пишите.
Жизнь наша течет по-старому, материально обеспечены, без какой-либо посторонней помощи. В некоторой степени помогает нам наш так называемый „садик“, в котором выращиваем: клубнику, смородину, помидоры и др. культуры. В этом году хороший урожай на все виды продукции, выйду посмотрю и думаю: кому это нужно и сколько нам двоим нужно. Много было абрикос, более 10 ведер, раздали знакомым и незнакомым. И яблок должно много будет и груш, персиков, орехов, винограда. Потомки отказываются от всего т. к. забогатели, а что касается помочь в работе — никто не хочет. Приходится всё делать самим, а это для нас тяжело. Но будем помаленьку трудиться и решать продовольственную программу
В день Шахтёра у нас были почти все наши живущие в Макеевке. Обед был хороший, с шампанским. Всё обошлось нормально и хорошо. Говорят что заняты работой и своим бытием. Всё как-будто хорошо, всё необходимое есть, но до некоторой степени угнетает одиночество. И ничего не сделаешь — закономерный финал. К дню победы мне увеличили пенсию, добавили 20 рублей, теперь 140».
Я это читал и перечитывал, душа скупую мужскую слезу. И утешал себя тем, что перед смертью такой expirience, даже, небось, и хорош. И еще не лишне накануне отвала в никуда — еще и ослепнуть, чтоб уж точно не сокрушаться по поводу разлуки, расставания с этим миром, эх.
На подлете к destination выяснилось, что Днепр не принимает — там какая-то страшная метель. Посадили нас в Кривом Роге. Пассажиры выбрались из самолета… Заходим в темное мрачное здание аэропорта… А там — пусто, мертво! Как будто объявили карантин. Мир живых там представлял один-единственный человек — сонный мент. И больше ни души. В самом деле, что там людям делать, раз самолеты не летают?
— Скажи, служивый, а как до города добраться?
— Никак. Автобусы не ходят. Ни керосина тут у нас, ни бензина… Меня сюда забрасывают, и дежурю вахтовым методом, неделя через неделю.
— А такси вызвать как?
— Никак! Телефоны тут отключены.
— А по рации?
— Что — рация? Тебе ж говорят, нету бензина в городе.
— Так вызови ментовскую машину! Решим вопрос финансово.
Но я зря уговаривал и размахивал деньгами — ментам бензина давали по 5 литров на машину, в сутки. Сюда еще ладно, можно дотянуть, а на обратный путь бы топлива не хватило.
В задумчивости оглядел я зал аэропорта, в котором нам, возможно, предстояло перезимовать… И вдруг увидел странного человека, весь вид которого говорил об одном: он в полном отчаянии, в шоке. Выглядел он до того инопланетно, иностранно, что аж смешно было. Комедия! Подхожу к чудаку… По-русски ни бум-бум, английский где-то на том же уровне. Оказался человек немцем. Что делало его горе еще более безутешным. Он заплакал от щастья, когда я начал с ним шпрехать на его мове. Пунктом назначения бедного немца был как раз этот забытый Богом Кривой Рог! Там его земляки строили дома для русских офицеров, изгнанных из Германии и выброшенных в голую степь родины. Я понял, что немец этот — золотой. Он тоже ко мне проникся: надеяться ему было больше не на кого. И я стал спасать его: по милицейской рации — через УВД — удалось таки вызвать подкрепление с немецкой базы в городе. За немцем быстро прислали машину, на которой и я, и я тоже умчался из проклятого аэропорта, из этого города Zero! С завистью смотрели на нас бывшие соседи по самолету… Они ненавидели нас в тот момент. Как дальше сложилась их жизнь, не знаю…
Так часто бывает — спасаешь кого-то, а заодно, или даже главным образом — себя. А спасти всех — не получается, ну разве только в голливудских фильмах.
И вот наконец я в городе. Какое это было на тот момент щастье — добраться до, кому он нужен, Кривого Рога! Париж так не обрадует, как это захолустье, когда в него попадаешь из мертвой снежной пустыни… Но это еще не всё, пока что спасен был только один человек — залетный немец. А мне из города Zero выбраться было сложнее! Я всё еще оставался в ловушке! Поскольку оказалось, что не только самолеты застряли в этом проклятом месте, — но и поезда с местного вокзала не отправлялись никуда! Как будто вернулась молодость дорогого мне покойника, к которому я мчался, чтоб проводить его в последний путь, вернулась со всей разрухой и мерзостью запустения времен Гражданской войны… (Никто не знал тогда, что это сигнал и знак, и предупреждение — о том, что скоро настанет новая разруха! Разруха 2.0. По крайней мере в тех краях, ну для начала — в тех.) Там, на холодном вокзале, в городке, из которого поди еще выберись во внешний мир, да к тому ж он еще и иностранным стал, я подумал, что Москва — не самая выигрышная точка для наблюдения за трагедией, то есть за развалом великой империи. Из столицы СССР не видны были живописные детали вот этой катастрофы.
Что мне было делать? Я ходил по вокзалу и по площади, смотрел по сторонам, мечтая о том, чтоб мне выпал какой-то шанс. Я как будто оказался внутри какого-то фантастического рассказа не Грэхема, но Александра Грина. И в какой-то счастливый миг я увидел проблеск надежды — в виде старинного битого «жигуля», может, из самых первых, собранных еще из итальянских деталей. Возле этого предмета антиквариата стояли два весьма подозрительных типа, потрепанные жизнью и — с виду — сильно пьющие.
— И что вы тут торчите? Седока ищете?
— А тебе куда ехать?
— У Макеевку.
— Ого!
Старший назвал цену. Я пожал плечами. А потом, не понимая, дорого это или нет, кивнул, соглашаясь. Мужики — оба — довольно улыбнулись.
— Токо у нас бензина в баке литра два, наверно.
— До Макеевки, пожалуй, не хватит. Так заедем на заправку! Зальемся!
— Так они закрыты все, бензина ж нету.
— И что делать?
— А мы заедем к ребятам, тут не очень далеко, и там зальем полный бак. У них бочка в гараже припасена.
Я вздохнул. Скорей всего, это кидняк. Дай этим романтикам с большой дороги денег, отправь их за бензином — и… Поехать с ними в мутные криворожские трущобы — вариант не лучше; там, гляди, и бритвой по горлу… Но всё же просто кинуть или прям зарезать — это две большие разницы. Мне казалось, тогда, что убить человека — это страшная вещь, на которую мало кто отважится.
Я болтал с теми незнакомцами, которые, похоже, убивают путешественников и после продают на базаре чебуреки из человечины… Кого это ужаснет? Вон Голодомор же не задевает пипл. Ну было — и было, мало ли…
И тут к нам подходит симпатичная пара — длинный тощий парень, как потом выяснилось, начинающий кооперативщик, и с ним красавица на каблуках — жена этого юного бизнесмена.
— Можно, мы с вами?
— А вам куда? — спросил я.
— Да все равно, лишь бы оттуда поезда ходили в сторону цивилизации. Туда, где не такая разруха.
— Ты уверен, что хочешь путешествовать в таком составе? С красавицей? — пытался отговорить его я. Но ему надо было скорей к своим ларькам, любой ценой… Я понимал, что шанс добраться до какого-нибудь места, в котором жизнь не угасла окончательно, — был, хоть и небольшой. Я честно/безуспешно отговаривал кооперативщика, но все-таки рад был подкреплению: махновцев двое, и нас двое! Так-то оно лучше.
И вот пара бедных, плохо одетых бандитов повезла нас в трущобы, где мы под бешеный собачий брех — «и лают псы до рвоты» — таки залили полный бак! И, выехав из тех шанхаев — на что я надеялся не 100-процентно, — умчались в ночную заваленную снегом степь. Я дремал, укачанный мягкими жигулевскими подвесками.
Ровно в три часа ночи меня разбудил резкий звук — ну точно выстрел! Навскидку — автомат, одиночным.
— Началось… — подумал я без удивления, но с некоторой досадой. Но это было не то, что я подумал, а — другое: лопнула покрышка левого переднего.
— Ну, щас возня начнется, колесо менять, — подумал я, сладко зевая. Однако выяснилось, что запаску мои бандиты обменяли на пять кило сала еще осенью… Мы выскочили из машины, осмотрелись, слегка заляпали снег желтым, янтарным — и быстро залезли обратно. В салоне грелись впрок, наслаждаясь теплом напоследок — бензина оставалось всего-то литров 30. Поскольку мы знали, что у других его вовсе не было, помощи не ждали. Ниоткуда. А на дворе минус 25. Типа — путешествие в Антарктиду…
Но спасение, хоть его и не ждали, всё ж пришло — в виде фуры с немецкой (!) гуманитарной помощью. Это были просроченные бундесверовские пайки. Фура, вы будете смеяться, остановилась. Не испугалась! В глухой степи, среди которой стояли четверо подозрительных мужиков на фоне убитой машины. А с ними непонятная девица — для привлечения внимания? Типа «Омерзительная восьмерка». Я сторговался тогда с дальнобоем — и уехал из дикой морозной степи, приблизительно в такой замерзал ямщик. Конечно, прихватив с собой семью отмороженных кооперативщиков.
А наши верные бандиты отказались ехать. Они долго нам махали вслед. Ржавый «жигуль» — это всё, что было в их жизни ценного. Как же его бросить? Что с ними было дальше?