Однако англичане зашли не в лоб, а с тыла. И открыли огонь. Над головой Райнера засвистели пули… Конечно, можно было ответить огнем, проявить героизм! Но Райнер и сейчас помнит мысль, которая его пронзила тогда:
— Нет, мне жить еще не надоело! В принципе я был готов умереть на войне — но вот именно что «в принципе». Меня можно назвать трусом, но я не стал тогда стрелять по англичанам и бросил винтовку. Да, человеку свойственно цепляться за жизнь…
Английская пехота численностью в три человека подошла к бывшим зенитчикам и подняла их пинками. Те встали, сразу, как говорится, Hande hoch. Что пленных расстреляют на месте — такого Райнер от англичан не ждал, считая их тоже цивилизованной нацией. Впрочем, репутация британцев в его глазах сильно пострадала, когда их старший, сержант, начал обыскивать пленных в поисках часов. Не найдя таковых, сержант не сильно огорчился — у него и так на руке уже тикало четыре трофейных «котла».
— Не обижайся, пожалуйста, я сейчас одну вещь скажу, — деликатно предупредил меня Райнер и продолжил: — Вот такого я мог ожидать скорее от русских. Англичане-то вроде ж не имели проблем с часами.
Трофейные часы союзников интересовали, но при этом они, что удивительно, даже не обыскали пленных! Хотя в кармане у кого-то из них вполне могла быть спрятана, к примеру, граната.
— А еще англичанин отрезал мне погоны. Как сувенир, что ли. Там были звездочки, по три штуки на каждом, и он, небось, решил, что я офицер! А это просто вместо лычек у нас были звезды.
Когда те англичане брали в плен Райнера с его напарником, они громко ругались, что-то запомнилось — fucking bastards, к примеру. Яркое воспоминание, очень кинематографичное — как потом выяснилось, англосаксы не могут снять кино без этого своего fuck. Еще Райнера поразила мощь союзников — по дорогам катило сколько военной техники, что даже мысль о сопротивлении этой армаде казалась ему абсурдной. Куда уж там! Еще его неприятно удивили предательские белые флаги из простыней, которые свешивались из окон немецких домов. Некрасиво как-то получилось…
Как водится, на колонну пленных вышли пялиться зеваки, которых немало собиралось по обочинам. Причем некоторые смотрели на своих солдат даже и с ненавистью — оттого, что проиграли, или как? — а другие с холодным равнодушием. Еще было обидно видеть, с каким интересом штатские смотрели на победителей. Ну а чего они хотели, солдаты разгромленной армии? Небось, думали, что «крымнаш» — это навсегда! Я тут не столько даже про Судеты и Силезию, где вермахт, типа, защищал немцев, но и буквально про полуостров Крым, тот же какое-то время был под фашистами. И вот Райнер — что совсем не удивительно, да и что еще он мог сказать — чувствовал себя преданным и проданным (verraten und verkauft). Мир, в котором он вырос, рухнул, и это было ужасно — так он это сформулировал. И, конечно, это был удар по психике. Вот еще несколько часов назад ему хотелось жить, он страстно желал спастись — а теперь поведи его на расстрел, он бы только пожал плечами. Райнер еще рассказывал — как и другие воевавшие во Вторую мировую немцы — про болезненное чувство: вот, верили в систему, а оказалось, что их обманули, их использовали. Это чувство у них усилилось, когда пошла информация про концлагеря. Вот теперь не знаешь — верить этому или нет? Слова красивые, да. Но мы-то помним, сколько было внезапно прозревших в 1991-м у нас. Ах, они не знали! Ах, не догадывались! Совсем, что ли, тупые? Или придуривались, чтоб устроиться получше? Слаб человек…
Англичане в какой-то момент всё же додумались обыскать своих пленников — и с любопытством рассматривали найденные артефакты. К примеру, выписку из приказа о пятидневном аресте или повязку со свастикой — это всё было найдено в вещах Райнера. Повязку кто-то из англичан счел своим долгом бросить на землю и потоптать своим ботинком. Что у кого осталось мало-мальски ценного, всё забрали.
Пленных передавали из руки в руки, и на каком-то этапе очередные англичане забрали у них камуфляжные куртки — зачем? Апрель 45-го был довольно холодным, но куда уж тут жаловаться и ныть, после поражения — и тем более после сенсаций про (фашистские) концлагеря. Хорошо у Райнера остался весьма теплый спецовочный комбинезон, в таких артиллеристы чистили стволы орудий.
Когда пленных согнали на ночлег в хлев, они улеглись, прижавшись друг к другу, для тепла, и по очереди рассказывали истории про то, кто как провел свой последний день на войне. Оказалось, что коллеги с соседней батареи решили честно выполнить приказ — и разок пальнули по британскому танку. Так тот в ответ прямым попаданием накрыл противотанковый расчет. Так погибли немецкие патриоты, верные долгу и присяге.
Райнер вспоминает какие-то подробности, вроде и мелкие, но для него таки важные.
Пленных собрали в кучу и повезли, не сказав куда. Сперва на грузовиках. Потом — в товарняке. Гашек писал в книжке про Швейка, что тогда в вагон набивали 40 солдат. А вот Райнер запомнил, что их, немецких пленных, натрамбовывали по 50. Сидячих мест было только 15, так что сидели по очереди. Было тесно, душно, но никто не хотел стоять у окна — с улицы в него залетали камни: это местные хотели хоть как-то поквитаться с фашистами, ну хоть с безоружными, задним числом, пусть даже и не очень героически.
Потом пленных выгрузили — как выяснилось, в Вестфалии, под Мюнстером — и погнали в пункте санобработки, а там посыпали дустом, вши же. Райнер было обидно, что после «обработки» всем ставили штамп за ухом, — ну как скоту на бойне. После выдали одеяла: по два на шестерых. А почему не одно на троих? Очень просто: на одно укладывались, поперек, а вторым укрывались, как раз хватало на шестерых. Пищевое же довольствие — а это важнейший ведь вопрос, что на фронте, что в плену — было такое: шесть (опять шесть!) галет на человека в день.
Дальше — дорога в Бельгию, в лагерь. В грузовики набивали 50 человек, больше просто не удавалось втиснуть. Понятно, ехали стоя.
Да, да, Бельгия, причем франкофонная ее часть! Я напомнил Райнеру, как мы с ним говорили по-французски, в России.
— По-французски? Не помню я такого.
Ну, забыл, и не удивительно, прошло 30 с чем-то лет. Да и говорили мы тогда по пьянке.
По прибытии в Бельгию английский конвой передал пленных местным охранникам, и те злобствовали, пытаясь показать, что они — победители в этой войне! Немцам это было смешно, но кто хихикал, тот быстро получал удар прикладом. Бельгийцы, что забавно, пытались копировать союзников и подавали команды на английском, тщательно стараясь передать произношение. Come on они выкрикивали как kamaan, отметил Райнер.
Особенно бойко охранники пинали и погоняли пленных, когда прохожие останавливались поглазеть на немцев и плюнуть в них, а то кинуть камнем. Менталитет победителя — опасная штука, отметил тогда еще Райнер. Позже ему показалось, что он понял причину этой нелюбви бельгийцев к немцам. Дело не только во Второй мировой, было и еще кое-что. В Бельгийском Конго при короле Леопольде колонизаторы легко могли в наказание за мелкую провинность отрубить туземцу руку, про это много где написано — кажется, даже у Марка Твена. И вот позже немцы повторяли этот фокус в Бельгии с местными. Такая получилась обратка. Короче, бельгийцы были тоже не подарок, те еще ребята — хотя, казалось бы, куда им против немцев! Но Африка и щас помнит колонизаторов, не забыла «безобидных» бельгийцев. Думаю, немцам было приятно, что не только их ненавидят во всем мире — но вот и бельгийцев, хоть чуть-чуть, ну хоть где-то — в Африке…
На новом месте Райнер как бывалый зек ухватил себе при раздаче аж два одеяла. Он тогда занял место не в бараке, а в одной из двух войсковых палаток — это считалось престижным.
Лагерь, он и в Африке лагерь! (Вроде ж там их и изобрели англичане, и мучили пленных буров.) Порядки те известные. Утром — построение, поверка растягивалась на час, а то и дольше — пока всех пересчитают и выкликнут! А после еще и политинформация, о положении на фронтах.
Победители доводили до сведения пленных приятные новости: вот союзники захватили всю Германию, найден труп Гитлера, далее — капитуляция, ура! После — раздел Рейха на оккупационные зоны. Атомная бомбардировка Японии. Конец Второй мировой, который охрана отметила салютом — беспорядочной пальбой в воздух, как положено. Но не только в воздух: один зек был убит шальной пулей в спину. То ли случайность, то ли решили в честь победы прибить еще одного фашиста? На другой день труп увезли, забросив его в кузов грузовика, как будто это была баранья туша, — Райнеру это показалось оскорбительным, ему было странно, что перед немцами никто даже не извинился. Я ж говорю вам, ох не в тех лагерях он сидел.
По окончании войны, с болью вспоминает Райнер, у пленных отобрали документы, какие еще у кого остались, — и деньги, с обещанием вернуть перед освобождением. Некоторые наивные поверили. Роптать же немцам было бы не с руки и просто глупо, они это понимали и сидели на жопе тихо. Неохота даже пытаться представить себя на их месте…
Опять же — как война кончилась, пищевое довольствие стало лучше: к шести положенным в день галетам добавили тушенку — банка в день на двоих. Тушенка, это в 45-м-то! Да у нас под конец XX века, при совке, я помню, это был дефицит! А тут фашистов кормили деликатесом — нормально?
Воды выдали для начала на палатку 10 литров, столько влезало в жестяной контейнер из-под тех самых галет. Освободившуюся тару использовали как парашу.
Поскольку на работы зеков первое время не гоняли, они после поверки подтягивались поближе к воротам, толпились там и ждали подвоза продовольствия, о котором — главные мысли. Немцы заинтересованно считали, сколько выгрузили мешков с белым хлебом, сколько — муки, сколько — мороженых баранов (!) из Австралии (они все шли на прокорм вохры), и гадали — осьмушку хлеба дадут или четвертинку? Какой суп сегодня — кипяток с парой кусочков брюквы? Или что погуще? Может, муки туда подсыплют? К супу давали белый хлеб, похожий на вату, чуть маргарина, кусок колбасы, сделанной в основном из сои, джем и черный чай. Белый хлеб! С джемом! Да, это вам не ГУЛАГ… Никак от это мысли не избавиться.