ИС), тому старший из немцев сразу давал в морду. Наша переводчица, Лиза, пыталась ему объяснить, что у нас не положено так с рабочими обходиться. Но немец ее не слушал.
А был случай, забурилась вагонетка, и туда послали двоих — нашего и немца, сгрузить породу, чтоб вагонетку обратно поставить. Немец просит нашего: „Помоги, подать надо вбок“. Тот отвечает: „Зараза, сам ставь!“ Тогда немец подходит, да нашему ка-а-к врежет раз. Тот пошел пожаловался начальнику шахты, который, выслушав жалобу, разозлился:
— Что такое? В чем дело?
Вызвали немца. Тот объясняет:
— Он не хочет работать, вот я его и ударил.
И подходит, разворачивается, замахивается, — хотел наглядно показать, как бил.
— Не надо, не надо!
Начальник говорит нашему:
— Тебя, скотину, надо не раз было стукнуть, а десять раз! Животное! Почему не помог? Породу надо убрать скорей, шахту быстрей восстановить!
— Вот такой молодец оказался немец,» — вспоминал дед еще много лет после войны.
Какие бывают странные сближенья, да…
Случилось Райнеру поработать и коногоном. Раньше, как известно, в шахтах использовали лошадей, они там таскали вагонетки. Бедные животные, раз спустившись под землю, больше уж никогда не поднимались на поверхность — и без света на глубине слепли.
Интересно, что многие русские шахтные термины совпадают с немецкими, это ж немцы учили нас когда-то горному делу — штрек, маркшейдер и многое другое. А вот слово «вагонетка» мы у немцев не позаимствовали. Она у них называется иначе — der Hunt (не путать с Hund). В старые времена, когда мы перенимали у них опыт, вагонеток не было — уголь и породу таскали корзинами, прицепленными к поясу рабочего. Отсюда и расхождение в терминах.
Райнер отдавал лошади команды по-валлонски, иными словами, по-французски. Wieh ang pieh! (это в немецкой транскрипции, Райнер показал мне запись в своей тетрадке; как вы понимаете, письменного французского в шахте не было, только устный). Видимо, там говорилось что-то вроде: Viens un peu! «Трогай!» И еще была команда: Hooh! «Стой, проклятая!»
Ну да, на каком языке идет производственный процесс, на таком выучиваешь и рабочие термины. Когда я в студенчестве в ГДР подрабатывал на заводе Ventil, в Лейпциге, то использовал инструмент под названием Luftschraube — он висел над лентой конвейера на пружинах, я им закручивал четыре гайки сразу. Прибор этот работал на сжатом воздухе. Как эта хреновина называется по-русски, я и знать не знал — в России я с таким не работал. Щас гляну в словаре перевод… «Воздушный винт». Понятно, нет?
Когда шахтеры поднимались на гора, то, конечно, шли в баню, то есть в душевую — люди ж были обсыпаны черной пылью. Каждому выдавали по куску казенного мыла, даром что оно было страшным дефицитом, но другого выхода не было. И вот немцы экономили это скудное мыло, копили обмылки, лепили их после в куски побольше — и продавали коллегам-бельгийцам. Немецкая бережливость и практичность!
Однажды шахтеры — из местных, конечно — устроили забастовку. Против снижения расценок. И что вы думаете — через три дня начальство сдалось забастовщикам и выполнило требование пролетариев! Пленные, конечно, по своему статусу бастовать не могли, но, поскольку были заняты на вспомогательных работах, то вынужденно простаивали, помогать же некому — и в итоге как бы тоже бастовали.
Платили зекам особыми лагерными «деньгами». Которые отоваривали в лагерной столовой. К примеру, один трудодень — это бутылка пива. Или 25 граммов ветчины. Впрочем, большинство тратило всё заработанное на курево. (За вечер работы на вышеупомянутом Ventil наряд мне закрывали на что-нибудь в районе 30 восточных марок, чего хватало, например, на полтора литра доброго шнапса или простенького бренди, или на полтора ящика пива. Райнеру такое и не снилось на той его бедной шахте!)
Над зеками тогда взяла шефство CVJM (Christlicher Verein Junger Manner) или, иначе говоря, YMCA (Young men’s Christian association). Она прислала деньги на покупку инструментов для лагерного оркестра… А конголезский Красный Крест, какая красота! — присылал зекам сигареты Simba, что в переводе с суахили означает «лев», так назвали после персонажа модного мультфильма.
Прям райская у них была жизнь!
И вот от нее несколько зеков сдуру ушли в побег — через канализацию. Гуляли, они, впрочем, недолго: за помощь в их поимке объявили солидную награду, так что вопрос быстро решился. Да фашистов, небось, и даром бы выдали.
А вот воспоминание лагерные лирическое:
— В одном бараке жил прорицатель, из пленных — он сказал, что через полгода я встречу главную женщину своей жизни. И точно — я вскоре после освобождения познакомился с Ренатой! Мы прожили с ней долгую жизнь…
Главной темой был тогда все-таки голод. У Райнера на всю жизнь сохранилась привычка жрать суп со страшной скоростью. А потому что можно было успеть встать в очередь на раздаче второй раз и, если повезет, получить добавку!
Еда!
Ничего важней не было. Как-то один зек объявил братве, что у него украли значку — грамм 300 хлеба, а это треть дневной пайки. Тут же кинулись искать украденное — и таки нашли! Хотели сгоряча линчевать вора, но не стали — зато долго и с удовольствием били.
Под конец срока режим смягчился. Зекам — зекам! — разрешили слать домой посылки, с едой, купленной на трудодни. Потом выяснилось, что посылки таки доходили! В последние недели зекам стали побольше платить и привозили вещи на продажу. Райнеру его сбережений хватило, чтоб купить костюм и куртку.
Все-таки ГУЛАГ и Колыма — это какой-то особый русский путь. Смотрите, как трепетно относились в Европе к, грубо говоря, фашистам, а?
Однажды Райнер решился на серьезную трату: в лагерной столовой он купил не что-то, но карандаш. И стал вести дневник. Который дал мне прочесть весной 2014-го. Когда началась наша новая война.
«1 марта 1946. Дико болит зуб. Просто схожу с ума. Сегодня в лагерь должен был приехать зубной, и он таки приехал — но попасть к нему не удалось, он вел прием в стационаре и задержался там, до наших бараков не добрался! Придется терпеть дальше…
3 марта. Вчера все были в прекрасном настроении. По дороге из лагеря на шахту мы пели! И шутили! Хотя зуб мой всё еще болит, и щека страшно распухла.
5 марта. Сегодня пришла почта из русской зоны. Ребята читают письма из дома. Мне — опять ничего. Живы ли мои там? Где они?
Мне таки вырвали зуб. Без наркоза. Врач только сказал: держись за кресло крепче! Зуб раскрошился, пока он его тянул щипцами. Но в итоге удалось вытащить обломки. А боль все равно дикая. Я так стонал, что меня освободили от смены. Ребята поехали в шахту без меня. Воспаление точно перешло на ухо, потому что и оно болит страшно.
Вчера, кстати, местные рассказали, что изобретено средство, которое защищает от атомной бомбы. Это замечательно! (Про что это? — ИС)
В воскресенье вечером в столовой выпил с друзьями пива. На четверых — один стакан. Он стоил 10 франков, а нам в день платят 4,50 — тут не разгуляешься! Потом пошли в 16-й барак, там есть один парень, гипнотизер. Он может внушить что угодно. Человек, например, пьет кофе — но уверен, что это какао. Другой ел хлеб и рассказывал, что это — пирожное, причем очень вкусное. Третий смотрел на стену — а его убедили, что там висит портрет его подружки. Ну и так далее, в таком духе.
Пишу письма домой, а ответа всё нет… Будет он когда-нибудь или?…
И вот, наконец, письмо из дома! Мать и сестра живы, ждут меня! Писем от родных не было долго потому, что дом, где они раньше жили, снимали комнату, разбомбили — к щастью, когда их не было дома, — и они переехали на новое место. А с тех руин они даже что-то спасли — кровать, шкаф (правда, стекла в нем были выбиты) и даже швейную машинку. Это огромная ценность!
Бригадир пообещал прибавить мне жалованье — с 4,5 до 6 франков в день.
7 апреля 1946. Вот уж год, как я в плену… Нам выдали по 60 сигарет и в уплату за них списали с каждого по 18 франков. Правда, в день теперь платят уже даже не 6, а 7 франков! К Пасхе нам пообещали продать дюжину яиц — за 48 франков. По два яйца на человека получится.
Пасху в лагере я отметил точно лучше, чем мать с сестрой дома. Мне выдали полбутылки французского белого, четыре бутылки пива, две — лимонада, банку тушенки, 200 г плавленого сыра, два яйца, а хлеба и маргарина столько, что я даже всё не смог съесть в один присест. Более того — был десерт: два яблока!
На второй день Пасхи мы с ребятами сходили в фотоателье, снялись на память. А потом пошли в варьете! И вечером первого после праздника рабочего дня — опять в варьете!
Нам сказали, что на неделе привезут 75 итальянских пленных и еще сколько-то бельгийских эсэсовцев. А нас, может, отпустят наконец по домам! А то всё только обещают…
6 мая 1946. Маме сегодня 41. Эх, если б я был дома! Весной в плену просто невыносимо… Каштаны цветут… А у нас тут — что мы видим? Люди томятся. Боюсь, что, если это затянется, некоторые станут гомиками.
19 мая смотрели новое представление варьете — в театральном бараке, который недавно построили. Тут сцена повыше, всё прекрасно видно даже с последних рядов. Было великолепно! Ну, по нашим меркам. Артисты, которые играли женские роли, имели большой успех.
Две недели назад в лагере появился кинозал! Мы уже посмотрели две ленты — „Другой я“ и „Райская птица“.
Сегодня большой праздник — Вознесение. У нас по этому поводу выходной. Вечером выпью полбутылки вина. Показали фильм „Двое в большом городе“. Из него ничего не вырезали — никакой цензуры! После фильма в столовой еще послушал музыку. Там было много пьяных! Вот интересно — на какие деньги люди напиваются?
Мастер сказал, что в июне нас отпустят. Не верю! Они уж с января говорят, что освободят нас со дня на день…
10 июня 1946. Второй день Троицы. Выходной! Вчера нам на семерых дали 700 г маргарина, 930 г сахара, 250 г какао-крема, 7 яиц, два кило хлеба. А вечером мы еще получили 2