Захар Игнатьевич вдруг приподнялся на постели.
— Ты что это, Леонид? — спросил он совсем прежним голосом. — Куда собрался?
— Надо, дедушка. — Леня подошел к кровати, стиснул руку старика. — Верь мне, надо! Смогу — пришлю весточку.
Минуту оба они смотрели в глаза друг другу. Тане в этот момент показалось, что Леня стал совсем взрослым, будто и не шестнадцать дет ему. И что дедушка давно все знал о внуке, о его делах...
Старик с тяжелым вздохом откинулся на подушки. Дрогнувшим голосом сказал:
— Что ж, если надо, иди!
Таня опустила голову. Ей было страшно расставаться с братом. Но какое-то новое чувство гордости за таких, как Леня, как Настя, в то же время пробудилось в ней. «Отстаивайте же Севастополь!» Их маленький город был ведь тоже частью родной земли, которую отстаивали советские люди.
Леня вскинул на плечи вещевой мешок, обнял сестру.
— Яну тоже скажешь, что ушел менять вещи. Береги дедушку!
Дверь за братом закрылась. Таня сморгнула слезы, взглянула на дедушку. Захар Игнатьевич лежал спокойный и строгий.
Поздно вечером вернулся Ян. Молча выслушал рассказ Тани. (О листовках она не сказала ни слова.)
Так же молча Ян вышел во двор рубить хворост, принялся готовить ужин. Таня удивилась и обиделась. Неужели ему неинтересны подробности?
За последнее время мальчик вообще стал странно молчаливым, а после ухода Лени совсем замкнулся. Теперь он не ходил в лес, больше возился во дворе, учил Каро новым трюкам. Маша с любопытством глядела на обучение собаки из окна своей комнаты.
Как-то Ян и Каро ушли на прогулку. Наступил вечер, а их все не было. Таня вышла к калитке, и здесь ее встретила торжествующая Маша.
— Ты все маму ругаешь, — затараторила она. — Даже печенья нашего не берешь. А мама что — просто служащая! Зато Ян теперь в артисты попал. Его все главные немцы знают. И Каро с ним. Вот!
— Что ты такое мелешь? — холодея, опросила Таня.
— И ничуть не мелю. Ян был у коменданта. А я тоже с мамой была и все видела. Знаешь, кто новый комендант? Укротитель тигров, Отто Берген. Мама про Яна все узнала. Струсил твой поляк. Не вернется, не жди!
Таня не верила. Не мог Ян примириться с ненавистным ему Отто! И потом разве Ян, ее друг, ушел бы из дому без всяких объяснений, не сказав ни слова дедушке, который так много сделал для него?
Девочка не ложилась спать. Но Ян так и не пришел. Не вернулся он и на следующий день...
На этот раз Маша не выдумала ЧП, она действительно сказала чистую правду.
В то утро Ян подошел к комендатуре раньше Клавдии Матвеевны. Часовой сурово окликнул его:
— Хальт! Куда с собакой?
Ян по-немецки объяснил, что хочет видеть господина коменданта, что тот знает собаку. Мальчик улыбался.
— Каро, служи!
Пес поднялся на задние лапы. На часового это не произвело впечатления.
— Нихт! Подождешь на дворе. Господин комендант скоро выйдет.
Яна это устраивало. Лучше ждать здесь, чем в помещении. Кто знает, как поведет себя Отто? На дворе, в присутствии посторонних, он, вероятно, будет сдержанней.
Подросток сел поодаль на скамейку, не спуская глаз со входной двери.
Комендатура теперь помещалась в частном особняке, рядом с кино, в самом центре курортного городка. Ян заметил усиленную охрану: солдаты зорко следили за всеми входящими в здание, проверяли их документы.
«Опасаются нового взрыва, — решил Ян. — Пожалуй, не доберешься до Бергена».
Но вот двери распахнулись, часовой вытянулся. На крыльцо вышел комендант вместе с высоким худощавым офицером в пенсне. Отто пополнел, выглядел еще внушительней, чем прежде. Элегантный офицер, сопровождавший коменданта, показался Яну знакомым. Мальчик вгляделся — ну, конечно, бывший ассистент укротителя, господин Краузе!
Отто медленно подошел к ожидавшему его «оппель-капитану». Водитель услужливо открыл дверцу. И тут мальчик шагнул вперед.
— Господин Берген!
Комендант обернулся. Полное лицо налилось краской.
— А-а!..
Берген сделал движение к Яну. Окружающие расступились. Каро в страхе припал к земле. Бывший укротитель взмахнул стеком, который держал в руке. Но, как не раз случалось и раньше в цирке, Краузе перехватил поднятый хлыст.
— Подождите, коллега! Сначала узнаем, что хочет мальчик. Зачем ты пришел? — обратился он к Яну.
— Я... я хотел бы работать, снова стать артистом. Я ведь не мог тогда уехать в Германию. Я... я раскаиваюсь в своем поступке. — Ян заикался, глядя в бесцветные, водянистые глаза «ассистента». Он почему-то всегда боялся этого человека, хотя Краузе не раз защищал его от гнева Бергена.
— Раскаиваешься? — рявкнул Отто. — Грязная польская свинья! Теперь, когда твои покровители, русские, лижут пыль у ног фюрера, ты снова не прочь работать с нами, а?
— Я сказал, подождите! — Краузе не повысил голоса, но Берген сразу умолк. — Пройди в комендатуру, Ян. Мы скоро вернемся. Каро можешь взять с собой. О-о, песик! Ты по-прежнему умница. Будешь танцевать?
Краузе жестом пригласил в машину Отто, сделал знак часовому. Тот посторонился, пропустил мальчика. На пороге Ян обернулся — вслед ему круглыми глазами смотрела Маша, держась за руку Клавдии Матвеевны. Краузе любезно козырнул рыжеволосой модистке. Та почтительно заулыбалась.
...Вскоре на столбе возле читального павильона появилась яркая афиша: «В представлении участвует юный дрессировщик Ян Славич со своим ученым пуделем Каро».
Тане пришлось рассказать дедушке о поступке Яна — все равно он мог бы узнать от Маши. Старик покачал головой, не проронив ни слова. Больше он не вспоминал о мальчике, будто и не было его никогда. Но, ворочаясь ночью без сна, Таня слышала тихий шорох и покашливание деда. Девочка знала: Захар Игнатьевич, как и она, всматривается открытыми глазами в темноту и думает, думает о Яне.
Не спалось и коту Никандрычу. Он сдружился с пуделем, привык греться в его курчавой шерсти. После исчезновения Каро, то ли от тоски, то ли от ночного холода, он не ложился, сидел у порога и сипло мяукал.
Таня поднималась.
— Спи, дурной! Не подавай голоса, а то влетит. Каро скоро вернется.
Однако дни проходили за днями. Ни пудель, ни его хозяин не возвращались.
Однажды на рассвете дверь сарая задрожала от тяжелых ударов.
— Цум тейфель! Открывайте! — требовал раздраженный голос.
Дрожа от холода, девочка вскочила, набросила пальто. Дверь от толчка ногой раскрылась настежь. Никандрыч с воплем умчался во двор. В сарай вошли немецкие солдаты.
— Ти есть гроссфатер, Захарий Крафцов? — спросил огромный ефрейтор.
В лицо дедушки он направил луч карманного фонаря — в сарае было темно.
— Да, это мое имя. — Старик приподнялся на постели, поглаживая худенькую руку Тани.
— Одевать себя! Вставай шнелль! Где есть твой сын, — ефрейтор заглянул в записную книжку, — Борис? Официр русский флот?
— Ничего не знаю о нем. Борис уехал, когда началась война. — Дедушка не спеша одевался.
— Где есть, — ефрейтор опять раскрыл свои записи, — внук, Леня Росинкейн? — запинаясь, назвал он трудно произносимую русскую фамилию.
Захар Игнатьевич покачал головой.
— Не знаю. Ушел менять вещи и не вернулся, пропал.
— Пропаль? — яростно завопил ефрейтор. — Ти пропаль, стари дурак! Разведка узнает, где есть твои. Партизанен, да?
Он размахнулся и наотмашь ударил Кравцова. Тот охнул и сел на кровать.
— Дедушка! — вскрикнула Таня. — Ой, что вы делаете? Он ведь больной.
— Будет здорови, фрейлейн, — загадочно пообещал фашист. Повернувшись к конвоирам, он резко приказал по-немецки: — Старика взять! Быстрее!
Солдаты вывели Захара Игнатьевича во двор, грубо втолкнули в ожидавшую машину, захлопнули дверцы. Таня, оцепенев, смотрела вслед.
Глава IX. По городу идут слухи
Наутро пришла настоящая зима. На горных склонах, в лесу в одну ночь выпал глубокий снег.
Горной тропой к городу спускались трое. Идти им было нелегко, особенно тому, кто шел впереди и, видимо, был ранен. Надетая на раненом телогрейка, из-под которой виднелась морская тельняшка, висела клочьями. Кровь с виска тонкой струйкой стекала по лицу. Он шатался, точно пьяный, спотыкался о корни деревьев, скользил, падал в снег.
— Шнелль! Вставать! — понукали двое других, держа наперевес автоматы.
Несмотря на тяжелую дорогу, солдаты были в прекрасном настроении. Один из них, длинный верзила, говорил:
— Не удивлюсь, Ганс, если за эту пташечку, — он кивнул на раненого моряка, — я получу внеочередной отпуск.
— Что говорить, тебе повезло, Карл! — с завистью откликнулся его приятель. — А что случилось с другим моряком?
Длинный засмеялся.
— Другого пришлось отправить к праотцам. Я недаром считаюсь снайпером. Но главное — было взять начальника.
— Думаешь, он не простой матрос? — спросил спутник Карла, которого в полку звали «коротышка Ганс».
— О-о! — снайпер свистнул. — По хватке всегда можно узнать командира. Я ничуть не удивлюсь, если он окажется тем самым лихим капитаном из Одессы, которого давно разыскивают наши. Впрочем, в гестапо разберутся. От Краузе ничего не скроешь.
— Как ты думаешь, Карл, моряки шли к партизанам?
— А куда же? И уж, наверно, не пустые — с важными сведениями...
Моряк споткнулся, с трудом удержался на ногах, охватив дерево. Карл, ругаясь, ударил его в спину. В этот момент за деревом что-то мелькнуло, затаилось. Солдат остановился, вытаращил глаза.
— Смотри, Ганс! Какая огромная кошка, да еще полосатая!
Коротышка Ганс вдруг попятился.
— Бежим, — хрипло выдохнул он. — Это тигр!
Забыв о пленном, конвойные кинулись вниз наутек.
Моряк отпустил дерево, сделал несколько неверных шагов и упал. Будто сквозь сон, он ощущал прикосновение шершавого языка, усердно лизавшего лицо. Потом мутная пелена перед глазами сгустилась.
Чьи-то заботливые руки, стараясь не причинить боли, укладывали раненого на носилки. Моряку чудилось, что его окликают по имени, виделось склоненное над ним знакомое лицо. Но, может, это в бреду?