Похоронены Шараф и Зинат в братской могиле».
И старики умеют плакать…
Как стало ясно из записей, сделанных пионерами аула Кызылъяр, Шараф и его боевые товарищи похоронены были в братской могиле, неподалеку от аула.
Место это стало священным не только для жителей Кызылъяра, но и для многих других аулов.
Братская могила находилась на кургане Кактау.
Отряд юных следопытов не мог пройти мимо этой могилы. Было решено возложить венок и сфотографировать курган для «Партизанской книги».
Девочки собрали цветы и сплели венок, мальчики купили ленту и сделали надпись:
«Героям гражданской войны от пионеров-следопытов аула Тальгашлы».
Солнце стояло низко, и Фатима решила перенести возложение венка на завтрашнее утро.
Курган Кактау был виден издалека. Он возвышался величаво, казалось, облака окутывают его, охраняя вечный покой павших героев.
Настроение у ребят было какое-то особенное, словно они и сами были причастны к великим событиям прошлого.
Один только Мидхат думал о своем. Ему по-прежнему не давали покоя мысли о кладе.
Подойдя к Фатиме, он сказал:
— По-моему, Фатима-апай, нам надо завести еще одну книгу.
— Какую?
— Ну, для записи всяких находок… Ну вот, нашли мы, например, куртку. Надо ведь как-то это записать. А все эти «С. 3.»? И о них запись должна быть. А код, который был в рукоятке ножа? Но, по-моему, надо заносить такие дела не в «Партизанскую книгу», а в отдельную.
— Ну что ж… А ты как думаешь, Иршат?
— По-моему, правильно. А где сейчас этот код?
Мидхат словно только и ждал такого поворота разговора. Ему все хотелось, но казалось неудобным прямо спрашивать об этом Фатиму, и, собственно говоря, он ради этого и затеял разговор с вожатой об «особой книге». Опередив его, Иршат, сам того не зная, оказал ему добрую услугу. И сейчас, воспользовавшись моментом, Мидхат задал вопрос, который его волновал уже несколько дней:
— А что мы будем делать с этим кодом, а, Фатима-апай? Куда девать? Солить?
— Солить не будем, — ответил Иршат, которого никто не спрашивал, — а хранить надо обязательно.
— А можно на него еще разок взглянуть? — продолжал наступление Мидхат.
— Смотри, пожалуйста, — пожала плечами Фатима. — Но что ты там поймешь? Написано-то арабскими буквами.
— Ну и что? Да ведь в любом ауле найдется старик, который знает арабский шрифт!
— Так-то так, но разве можно первому попавшемуся старику показывать такие вещи! — возразил Юлай.
— Но надо вспомнить места, где зарыт клад, — упрямо произнес Мидхат. — Ведь, может быть, он даже где-нибудь здесь, под нашими ногами…
— Да что ты, спятил? — захохотал Иршат.
— Сам спятил! — обиделся Мидхат.
— Ты не дуйся, — уже серьезно сказал Иршат. — Раз документ секретный, его в милицию надо сдать.
— Нет, пожалуй, не в милицию, а в Институт истории, — заключила Фатима. — Ученые во всем разберутся. На то они и ученые. У них опыт: они ведь и в экспедиции ездят, и раскопки делают.
Нет, нелегко было Мидхату слушать это! Отдай ученым! Им-то что! Все написано черным по белому. Все готово. Иди доставай клад, и, может быть, два или три! Горшок золотых монет… нет — два, три, четыре! Нет — целый бочонок драгоценностей! А когда спросят, кто нашел, ответ будет простой: профессор такой-то, академик такой-то! И во всех газетах будут портреты этих важных стариков, которые сами-то ничего не искали и не нашли! Где же справедливость? Ну ничего, Мидхат сам будет искать и сам найдет! Один, без всякой посторонней помощи! Пускай Фатима держит бумажку в своем чемодане. На здоровье! Впрочем, в конце-то концов можно будет взять с собой кого-нибудь из ребят. Ну, Иршата, например.
Когда все легли спать, Мидхат подошел к Иршату и прошептал:
— Сейчас я иду на курган Кактау. Айда со мной.
— Зачем? Ведь завтра утром мы все туда пойдем, — сказал Иршат и повернулся на другой бок.
— Эх ты, лентяй! — обиделся Мидхат. — Да ведь кто знает, может быть, здесь как раз то тайное место, о котором сказано в коде!
— Знаешь ты кто? — пробормотал Иршат. — Псих психаческий, вот кто! Рехнулся ты на этом кладе.
— Не пойдешь — и не надо. Как бы потом не пожалел! Об одном прошу: язык держи за зубами.
— Нужен ты со своими тайнами! Валяй рой землю! Носом!
Мидхат вышел из палатки и, дойдя до кургана Кактау, направился к его вершине.
Оказалось, что здесь не одна могила, а целое кладбище.
Мидхат никогда не боялся кладбища. Поэтому он шел меж могилами спокойно, как по улице.
Но вдруг замер.
То, что он увидел, заставило его вздрогнуть и попятиться назад. Перед одной из могил сидел старик, тот самый старик с клинообразной бородкой, который не раз ускользал от Мидхата. Сидел и… плакал.
Мидхат спрятался за каким-то надгробием и несколько минут не мог прийти в себя.
Опомнившись, помчался к Фатиме.
Неприятность
После пристани Кызылъяр стала шире Караидель. А став шире, утихомирилась быстрая горная река, угомонилась, словно вырвавшись на свободу, на вольный простор. Тише стала, добрее.
Изменился и пейзаж берегов: вместо крутых отвесных скал все чаще стали появляться атласные полосы лугов, заостренные ели, а сосна уступила место вербе, липе и дубу.
Мирно текла теперь Караидель среди бархатистых лугов. Здесь трудно было ее узнать — настолько другим стал ее характер.
Извиваясь то вправо, то влево, словно выверяя и нащупывая свой путь, пройденный вместе с юными путешественниками, казалась она если не покорной, то, уж во всяком случае, гостеприимной и радушной. И словно раскрывала перед ребятами несказанное великолепие родных башкирских степей.
Однако умиротворенность укротившей свой норов реки все время нарушалась стрекотанием моторок и катеров, криками плотогонов, гудками пароходов, веселыми возгласами и смехом купальщиков.
Стоянка в этих местах обещала быть веселее, чем в других.
Едва причалив к берегу и встав на привал, ребята бросились кататься по траве, кувыркаться, бороться друг с другом, изображая борцов сабантуя.
— А ну, кто первым добежит до той березки? — закричал Мидхат и сам первым устремился вперед.
Ребята помчались за ним.
Бежали все без исключения, и некому было судить. Когда Иршат вспомнил об этом, никто не захотел быть судьей. Спорили, спорили, наконец Мидхат сказал:
— Есть же у нас капитан, вот он пускай и судит!
Проголосовали. Единогласно решили: Мидхат прав, судить будет Юлай.
Надо отдать справедливость Юлаю — человек он был покладистый, спорить не стал, а сразу приступил к делу и подал команду:
— Бег на сто метров! Становись!
…Пришли к финишу первыми одновременно двое: Малик и Сабит. Повторный забег тоже не определил победителя.
Тогда Юлай, пользуясь правом судьи, назначил соревнование по борьбе.
Девочек он, конечно, в число соревнующихся не включил. С его точки зрения, это было бы нелепо. И те сразу побежали жаловаться Фатиме.
Фатима сидела одна под большим дубом и думала о том, как хорошо, что Самбосаит оказался вовсе не посторонним, а тем самым, кто заботился, чтобы не было никаких недоразумений и чтобы, например, их отряд мог спокойно путешествовать. Тревога, которая в последние дни не отпускала Фатиму ни на минуту, улеглась.
Настроение у вожатой было поэтому хорошее. И когда Нафиса и Айгуль высказали свою новую обиду, она успокоила их не столько словами, сколько лаской и нежностью.
Девочки за время похода так соскучились по материнской ласке, что добрый взгляд Фатимы, обнявшей их и усадившей рядом с собою, сразу успокоил их.
— Пускай борются, на то они и мальчишки! — улыбаясь, заметила Фатима, когда почувствовала, что Нафиса и Айгуль утихли. — А мы зато поговорим о вещах серьезных и важных…
Тем временем на опушке, где собрались мальчишки, разгорелась борьба, пожалуй не менее серьезная, чем на сабантуе. Во всяком случае, самим мальчишкам казалось, что они — настоящие Самбосаиты, Закирьяны и Апуши.
Сперва Сабит уложил Малика. За это он получил от судьи Юлая звание «малыш-батырлиш», то есть «мальчик-богатырь», и, вытащив у него из кармана носовой платок, Юлай обвязал его вокруг головы победителя.
— Это что — полотенце? — спросил Мидхат.
— Конечно, носовой платок — вместо полотенца, — ответил ему Иршат, — а Сабит — вместо лошади.
Действительно, Юлай совсем забыл, что на голову повязывают полотенца только скакунам.
Посыпались шутки, остроты.
Но главным оставалась борьба.
С «мальчиком-богатырем» имел право сразиться только тот, кто тоже победил кого-нибудь. Юлай утверждал, что такова народная традиция.
— А почему же Апуш согласился бороться с Закирьяном, а Закирьян — с Самбосаитом? — допытывались ребята.
Не зная, как им ответить, Юлай сказал:
— Сами выбрали меня судьей, так теперь подчиняйтесь!
Эти слова подействовали, и борьба была продолжена на условиях Юлая.
— Подножки не подставлять!
— За нос не хватать!
— Э-э! Не по правилам!
Освоившись с ролью судьи, Юлай важно похаживал рядом с борцами, внимательно следя за каждым их движением. Время от времени он останавливал ребят, разводил и напоминал, как нужно вести себя.
В третий тур вышли Мидхат и Шакир. Борьба между ними должна была выявить абсолютного чемпиона, и претенденты сражались отчаянно. Мидхат, которого Шакир победил в первом туре, на этот раз повис на шее противника. Шакир вывернулся и с силой прижал Мидхата к себе, приподнял его, пытаясь перебросить через себя, но Мидхат подставил ему подножку, и Шакир шлепнулся оземь, таща Мидхата за собою.
Мальчишки так увлеклись, что забыли про обед. И только подчиняясь дежурным, прервали они состязание.
Шакир встал, когда все убежали обедать. И сразу ощутил острую боль в правом локте.
За обедом Фатима обратила внимание на то, что мальчик держит ложку левой рукой. Вывих? Перелом?