На головах молодых охотников были маленькие шапочки с ниспадающими перьями, длинные густые волосы юношей доходили до плеч. Великолепные кони гарцевали под ними и рвались вскачь, но всадники сдержали их.
– Кажется собаки опять травят кого-то, – прислушиваясь к удаляющему лаю, сказал статный юноша с нежным овалом лица, обрамленного каштановыми волосами, слегка волнистыми на концах. Пристальный взгляд его синих глаз под черным изломом бровей светился азартом, щеки горели румянцем, алые губы приоткрылись, обнажая ровный ряд жемчужных зубов. Грудь юноши вздымалась от бурного дыхания.
Второй юноша, чуть старше первого, черноволосый, с гордым профилем горца, поднес рог к губам, чтобы вернуть псов.
– Подожди, брат Уильям, – с мольбой в голосе попросил самый младший охотник, золотокудрый мальчик, лишь недавно начавший принимать участие в подобной забаве. – Не зови собак. Как чудесно нестись за ними сквозь ветви, перескакивать буреломы и чувствовать себя сродни самому ветру.
– И правда. Уильям, – присоединился к мальчику юноша с каштановыми волосами. – Томас прав. Давай продолжим забаву. Ну, последняя попытка, сегодня нам не везет с добычей.
– Нет, Энтони, – мягко ответил ему Уильям. – Отец не любит, когда мы опаздываем к завтраку.
– Мы не опоздаем, – с жаром возразил ему Энтони. – Скажи же ему, Георг.
– Нет, похлопывая по горячей шее своего скакуна, проговорил четвертый юноша, как две капли воды, похожий на Уильяма. – Милый Энтони, солнце уже поднялось над тем утесом, самое время возвращаться. Нам не нужна сегодня дичь, на кухне полно мяса, да и кони устали. Труби, Уильям.
И воздух разорвали оглушительные переливы охотничьего рога.
На этот призыв из чащи появились собаки, недовольно ворча, что их погоню прервали.
Они встали, прижимаясь к земле передними лапами и упрямо не подходя к хозяевам.
– Сюда, Нерон. Сюда, Мидас, Астор, Гектор, – повелительно кричали охотники, так как псы на спешили приблизиться, раздираемые надвое охотничьим азартом и привычкой повиновения.
– Видишь, брат Уильям, даже наши собаки согласны со мной и желают продолжить травлю, – рассмеялся Энтони.
– Нерон, ко мне, – раздраженной, властно закричал Уильям и пегий пес с разорванным ухом и толстым рубцом на лбу, протяжно заскулил, опустил голову и, поджав хвост, приблизился, припадая на задние лапы.
У лошадиных копыт он остановился и, скуля, уткнулся в землю, выражая покорность. – Подлиза, – проворчал Уильям, легонько ткнув в согнутую спину пса рукояткой хлыста. – Но ты понял – и хорошо. Вперед, дружок, домой!
И собака, вмиг ожив, радостно взвизгнула и стрелой помчалась по полю. Остальные псы нагнали его. Охотники повернули коней и поскакали за ними, иногда руладами рогов подгоняя собак и веселя себя.
Вот впереди на срытом на половину холме показались острые, как пики, башни старинного замка. Глубокий ров с водой преграждал путь всем, кто захочет непрошенными явиться в это старинное обиталище грозных владетелей из рода де Бомонов, суровое и непоколебимое, как скала.
Молодые охотники, оказавшись перед рвом, призывно опустили мост, с лязганьем поднялась решетка, и охотники въехали во двор замка, огороженный двойной грядой каменных стен.
Набежавшие слуги подхватили под узды горячих скакунов, псари увели собак, и юноши пошли, перебрасываясь шутками и смеясь.
Они поднялись на невысокое каменное крыльцо и бегом пробежали через холл, спеша разойтись по своим комнатам для того, чтобы переодеться.
Энтони не успел скинуть легкий плащ «манто», как к нему в комнату быстро вошел парень, личный слуга мажордома лестерского графа, грум Денис.
– Приветствую вас, ваша милость, – слегка склонившись, начал молодой человек.
– Привет, дружище. Долго спите. Я посылал за вами, чтобы присоединились к нам на прогулке, но вас не нашли.
Денис ухмыльнулся.
– Я немного отлучился, – ответил он так, что даже непонимающему стала бы ясна причина отлучки.
– Тогда жалеть не о чем! – рассмеялся Энтони.
– Да, конечно. Ваша милость, вас просят прийти в зал, его светлость ждет вас.
– В зал? Что-то случилось?
– Не знаю. Только видел, что у его светлости гость, по виду – из-за моря.
– Меня одного зовут или с братьями?
– Мой господин приказал позвать вас одного.
– Э-э. Что-то мне идти расхотелось. Но боюсь рассердить дядю. Хорошо. Сейчас, поменяю котт и спущусь.
– Я так и передам.
Грум слегка поклонился и быстро вышел.
Энтони остался в одиночестве и крепко задумался, при этом быстро переодеваясь. Котт – так в те времена называлась верхняя туника без рукавов, надевалась на нижнюю – камизу, с длинными цельнокроеными рукавами. Их сверху подпоясывали поясом, с небольшим напуском. Котт, в которой молодые люди охотились, была короткая, выше колена. Новую, более нарядную и длинную, сшитую из шелка тунику, Энтони переодел быстро и без помощи слуги. Все сыновья лорда, так же, как и молодые прислужники имели в замке статус «Children», то есть: ребят и воспитывались хозяином замка в одинаковой строгости. Все они боялись и очень уважали своего владетеля и сюзерена.
Наверх Энтони поднялся как мог быстро и с некоторым трепетом из-за неизвестности. Дядя молодого человека, Роберт де Бомон де Бретёй, четвертый граф Лестор, и наследственный главный стюард Англии сидел в кресле, недалеко от камина и о чем-то тихо разговаривал с гостем, полным мужчиной, одетым в дорожный, но очень нарядный костюм.
Старый гордый граф вел свой род от Роберта, графа де Мортена, сводного брата Вильгельма Завоевателя. Он твердой рукой правил графством, доставшимся ему в наследство и народ, который не считал себя даже англичанами, подчинялся ему, гордившемуся своими норманнскими корнями. Был он строг, тверд и храбр. Лоб его прорезали морщины длительный раздумий, впалые смуглые щеки пересекали шрамы от рубящих ударов, которые он скрывал в густой седеющей бороде. А тот, кто сидел рядом с ним, был полной его противоположностью. Пухлый и белокожий, холеный и изнеженный, сидел он в жестком кресле с высокой спинкой и мечтал о мягкой подушке.
– Познакомься, сын мой, Энтони, – начал старый владетель после того, как юноша вежливо поздоровался с гостем. – Это мэтр де Леруа. Сядь на табурет и слушай, что тебе скажу.
Юноша привык уже, что дядя его называл на французский манер, а кузены – по-английски. Он сел на низкий табурет, стоявший тут же, и дядя его продолжил:
– Я ждал и боялся этого дня, сын мой. И он пришел, – Роберт де Бомон протянул руку, взял с низкого столика лежавшее письмо с разломанной печатью и протянул юноше.
– Прочти, дитя мое.
Юноша принял письмо, развернул и начал читать, вспомнив все уроки своего учителя.
«Уважаемый дорогой мой сын, Антоний. Я нахожусь в преддверии вечности по причине горестей и болезни, причиненных мне гонениями и гибелью вашего батюшки, а моего любезного и почитаемого супруга доблестного герцога Симона де Монфора. Клянусь перед Богом, перед судом которого я уже стою наполовину, и душой моей, готовой расстаться с телом, что вы, мой сын, являетесь единственным и неоспоримым наследником вашего достославного батюшки, всего его владения и имущества. Вашего отца и господина сгубило предательство и алчность нашего сюзерена. Того, кто позорно носит на голове славный венец потомков достойнейшего короля Гуго Капета, но не является ни доблестным, ни славным продолжателем сего рода. Этот бесчестный повелитель обманом и хитрыми посулами заманил моего Симона на войну, обещая отдать весь юг, который не объехать и за неделю верхом, а отдал только жалкую Тулузу, Безье и Каркассон, разрушенные его рыцарями и непомерными поборами и контрибуцией. А когда ваш славный отец, а мой благословенный супруг возмутился и потребовал продолжить битву, его все покинули, бросили: и церковь, и государь. И мой дражайший супруг погиб, оставшись один и без поддержки. Погиб не от меча в открытом бою, а от гнусного яда, выпив из кубка, поднесенного ему подданными из сокровищницы виконства Альби. Все верные рыцари вашего батюшки были заколоты или отравлены в их домах, а он сам умер в долгих мучениях, жестоко отравленный, когда он пил вино во славу Христа и его десяти заповедей. И я, несчастнейшая из жен, не была даже при последнем вздохе моего дорогого супруга, хотя и находилась рядом от него. Я производила на свет вас, дражайшее мое дитя, и придя в божий мир вы так горько рыдали, словно знали уже о вашем несчастном сиротстве. Вам сейчас не исполнилось и десяти дней, а я тоже ухожу от вас. Одна моя надежда на добросердечие моего брата Роберта де Бретёя, которые поклялся беречь и охранять вас на пальце святого Иеронима, полученным мной в наследство от дорогой моей матушки, Петрониллы де Гренмесниль, да хранит ее господь. Я умираю, любя вас, дитя мое и с благодарностью к дорогому Роберту. Так же прощаю всех недругов и гонителей ради спасения своей души, а не по какой-то другой причине.
С вечной материнской любовью, ваша несчастная родительница Амиция де Бомон. Письмо сие записано со слов госпожи графини де Монфор ее секретарем Уильямом, по прозвищу Юнг.
Дочитав, Энтони поднял вопросительный взгляд на своего дядю.
– Да, дитя мое, это письмо твоей досточтимой матушки, моей сестры. Вот ты и узнал историю своего рождения. Как бы мне не хотелось открывать перед тобой эти завесы. Но я вынужден. Сейчас в далеком Лангедоке тяжело болен старший сын твоего родителя и первой его супруги Алисы де Монморанси, граф Амори. Бедняга бездетен. И ты должен принять титул виконта и наследника рода де Мофоров. Ты должен уехать во Францию, в Лангедок, в Тулузу, забывшую бога. Я с болью отрываю тебя от сердца, но ты больше не принадлежишь мне.
Энтони молчал, глядя широко открытыми глазами на дядю и опекуна.
– Хочешь ты или нет, но тебе надлежит ехать. Собирайся немедленно, время не ждет.
Энтони молча кивнул, но с места не сдвинулся.
Граф тяжело поднялся.
– Приди же в последний раз в мои объятия, любимое дитя.