Несколько дней спустя начальник печати т.н. “Протектората” Вольфрам фон Волмар потребовал от меня, чтобы я сделал доклад о своём Катынском опыте для представителей печати в “Пресс-клубе”. Я так и сделал, однако опять же объективно, и по окончании доклада вышеупомянутых редакторов я упрекнул за манеру изложения, что недавно заявило Чешское информационное бюро (см. газету “Праце” от 11 июля 1945 года). Я тогда подчеркнул, что врач не должен обсуждать вину или невиновность обвиняемых, но обязан предоставить объективную экспертизу, относящуюся к области медицины. Редакторы ссылались на цензуру.
Гаека принудили подписать германский отчёт.
На третий вопрос, почему я подписал Катынский протокол, я ответил:
«Каждому из нас было ясно, что если бы мы не подписали протокол, который составили проф. Бутц из Бреслау и проф. Оршош из Будапешта, то наш самолёт ни в коем случае не вернулся бы».
В своей статье 1952 года Гаек добавил: когда, ссылаясь на болезнь, он пытался-было отказаться от поездки в Катынь, Министерство внутренних дел «Протектората Богемии и Моравии», марионеточного государства под гитлеровской оккупацией, пригрозило ему обвинениями в «саботаже» и отправкой в концентрационный лагерь.
Ещё Гаек указал, что ряд медицинских экспертов, вызванных нацистами в Катынь, плохо владели немецким языком Проф. Бутц написал отчёт по-немецки, прочитал его вслух, а остальные учёные его подписали.
Одной фразой своей книги Сэнфорд замечает, что члены польской делегаций в Катыни д-р Адам Шебеста и д-р Эдмунд Зейфрид после войны отказались от своих показаний. (p.206).
За сотрудничество Зейфрида с оккупантами послевоенное прокоммунистическое правительство взяло его под стражу. В статье Станислава Янковского о Зейфриде, на которую ссылается Ценцяла, говорится, что по просьбе нацистов тот сделал какое-то заявление:
Эдмунд Зейфрид признается, что перед тем, как покинуть место эксгумации, участники делегации “по просьбе немцев поделились своими впечатлениями…”142
4-м томе слушаний Комиссии Мэддена помещён документ польских подпольщиков, где говорится следующее:
Зейфрид, осмотрев могилы с разрешения немцев, произнёс речь, содержание которой подтверждено другим делегатом: “Я призываю вас, господа, снять шляпы, склонить головы и отдать дань уважения этим героям, которые отдали свои жизни за то, чтобы Польша могла жить”. Немцы отдали честь. Всё происходящее было заснято на киноплёнку, сфотографировано и зафиксировано в звукозаписи. Участники выразили своё мнение * * * выполнялась также звукозапись. (Madden, Vol. 4, p. 717; подтверждено на с. 846. Три звёдочки (* * *) стоят в оригинале).
Ни Ценцяла, ни Сэнфорд не дают ссылок на то, где можно познакомиться с опровержением Зейфрида. Было бы интересно прочитать, что именно Зейфрид сказал или сообщил как в 1943 году, так и в своём опровержении, написанном примерно в 1945 году.
В 1948 году Зейфрид, по-видимому, отбывал тюремное заключение. Мы не знаем, стала ли его роль в катынском деле единственным обвинением или ему инкриминировали ещё и другие эпизоды сотрудничества с гитлеровской Германией. Зато известно, что польские делегации, побывавшие в Катыни по приглашению гитлеровцев в апреле 1943 года, – по сравнению с нацистами – не располагали бóльшим числом доказательств советской вины. Как мы видели, даже спустя несколько месяцев после публикации «Официального материала», гитлеровцы какие-то дополнительными доказательствами тоже не обладали.
Сэнфорд любезно указывает на опровержение д-ра Шебесты (p.152 n.56). Но он утверждает, будто Шебесту «принудили отказаться от своих показаний времён войны». Тем не менее, Сэнфорд не приводит никаких доказательств в пользу такого «принуждения». Он лишь ссылается на интервью Шебесты польской коммунистической газете «Трибуна люду» от 20 марта 1952 года, имеющееся и в нашем распоряжении. В нём Шебеста признался, что нацисты, очевидно, потребовали от польских чиновников нанести визит в Катынь и инсценировали его как пропагандистский трюк.
Шебеста утверждал, что немецкие власти отправили его прямо в аэропорт, не позволив даже попрощаться с женой. Он заявил, что их группу постоянно сопровождали какие-то немцы, она всегда находилась под охраной и вообще не имела свободы действий. Фактически же, он признался, что в Катыни они пробыли всего один час! Нацисты постоянно твердили им, что только советские власти могли совершить столь ужасное преступление. Шебесте показалось особенно нелепым то, как сами гитлеровцы твердили ему, что нацисты не способны на такие массовые убийства!
Он рассказывает, как германский врач из их сопровождения сообщил, что калибр гильз, найденных в Катыни, совпадает с тем, какой использовался в СССР.
Сопровождавший нас немецкий врач показывал различные простреленные черепа, объясняя, что калибр оружия соответствует тому, что используется в СССР.
Перед нами доказательство первоначальных нацистских планов объявить, что для расстрела польских военнопленных в Катыни использовалось советское оружие. Шебеста и другие члены польской делегации побывали там в начале апреля. И только в конце того же месяца нацисты решили, что им придётся признать: найденные в Катыни гильзы – германского производства.
Геббельс опасался: германские гильзы в катынских могилах способны убедить союзников том, что казни совершены нацистами. Но Геббельс ошибся! Вопрос о происхождении гильз беспечно обошли молчанием все, кто жаждал взвалить вину за Катынский расстрел на Советский Союз, начиная с польского правительства в изгнании. Геббельс явно недооценил антикоммунистическое рвение союзников.
Вместе с другими свидетелями Шебеста пришёл к убеждению: трупы и другие материалы из могил сохранились слишком хорошо, чтобы считать их погребёнными три года назад, т.е. в 1940 году. Замечания Шебесты об останках тел схожи с замечаниями Маркова и Гаека Ценцяла и Сэнфорд блефуют – а попросту лгут – о Зейфриде и Шебесте. «Принуждали» ли Зейфрида и Шебесту германские или советские власти к каким-либо заявлениям? Вызваны ли их отказы от показаний давлением со стороны нацистов или коммунистов? Или признания даны ими добровольно по их внутреннему убеждению? Объективное расследование могло бы выявить и проанализировать все привходящие обстоятельства чтобы определить, соответствуют ли истине хоть какие-то из сделанных ими заявлений, а если нет, честно признаться в этом. Но ни Сэнфорд, ни Ценцяла так не поступили.
Подполковник Генри Филлимор, секретарь Британского комитета по военным преступлениям в Нюрнберге, подготовил депешу на имя Патрика Дина, юрисконсульта Форин офис. Документ доступен в Интернете.143
Как Ценцяла, так и Сэнфорд записку Филлимора от 6 июля 1946 года обходят молчанием. Подобное небрежение, вероятно, связано с умозаключением Филлимора, что советское дело, представленное в Нюрнберге, внушает уверенность в его убедительности, особенно в изложении проф. В.И.Прозоровского из Комиссии Бурденко:
Третьим свидетелем стал главный судмедэксперт советского расследования [Прозоровский]. Несомненно, он – самый полезный свидетель, давший показания о том, что лично эксгумировал около 5000 тел в Киеве, Харькове, Смоленске и других местах. Он очень подробно рассказал о состоянии тел и о скрупулёзно проделанном расследовании. Его комиссия произвела тщательное вскрытие 925 тел, только трое из которых, по-видимому, формально обследовались ранее. Он объяснил состояние одежды, которая обыскивалась, и подробно рассказал о нескольких найденных документах. Сюда вошли квитанции, датированные апрелем и маем 1941 года, и письмо жены в Советский Красный Крест с почтовым штемпелем Варшавы и Москвы, проставленным в сентябре 1940 года, а также почтовым штемпелем Тарнопольского почтового отделения от 13 ноября 1940 года. Он лично обнаружил письмо, датированное 20 июня [1941 года]144. Владение подробностями документов у него было всеобъемлющим, а сами свидетельства представлены быстро и уверенно, но, очевидно, без вызубренной зауми. Он продолжил разбираться с гильзами, найденными в могилах, калибр которых, по признанию германских свидетелей, совпадал с калибром германских пистолетов и на которых, как он отмечал, стояла маркировка германской фирмы GECO. Эти доказательства были значительно усилены, представленным американцами трофейным документом – телеграммой чиновника генерал-губернаторства, датированной маем 1943 года и направленной по адресу польской штаб-квартиры подсудимого [Ганса] Франка [т.е. генерал-губернатора], в которой говорится, что члены Польского Красного Креста, посетившие Катынь по приглашению немцев, очень обеспокоены обнаружением гильз с маркировкой GECO, хорошо известной германской фирмы. Особенно убедительна связь между этим документом, показывающим германские гильзы, найденные в могилах в мае 1943 года поляками, и находками советской комиссией, сделанными годом позже – в январе 1944 года. Далее он назвал причины, почему тела не могли быть захоронены ещё в 1940 году, и в заключение сравнил метод убийства со многими другими случаями, которые он лично расследовал, когда деяния нацистов не оспариваются. В целом, доказательства – хотя, конечно, не неоспоримые – говорят в пользу советского дела, и германский доклад в значительной степени дискредитирован, а его доказательства маловыразительны.
Сэнфорд:
Самый важный свидетель советской стороны – доктор Марков, болгарский член международной комиссии, согласился со всеми наводящими вопросами прокурора Смирнова.109 Впоследствии его заявления о том, что международной комиссии были представлены уже эксгумированные тела и что протокол подписан только из-за давления Германии, были опровергнуты д-ром Навиллом и д-ром Трамсеном. (p.140).