Но сначала укажем на ряд противоречий и проблематичных утверждений в его показаниях:
* Токарев явно ссылается на предыдущий допрос (433, 446), которого нет в нашем распоряжении. Почему – разве его нужно скрывать?
* На том предыдущем допросе Токарев несколько раз говорил о каком-то известном ему «постановлении Политбюро». (433, 435, 447; 468) Советские следователи с ним соглашались.
Кажется, речь идёт о чём-то невероятном. «Постановление Политбюро» хранилось в «Закрытом пакете № 1», обнаруженном только в конце 1991 года (по словам Горбачёва). Но Токарев уверяет (а советские следователи с ним согласились), что о постановлении ему сказали на предыдущем допросе, т.е. до 25 октября 1990 года
Считать, что Токарев солгал, нет оснований, тем более что следователи отвечали ему согласием. Выходит, о постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) кто-то знал задолго до того, как сведения о нём попали к Горбачёву или к его правой руке Яковлеву. Похоже, кому-то стало известно, что постановление вот-вот станет достоянием гласности.
Может ли быть такое? Судя по всему, подделка уже находилась в процессе фабрикации, и в какой-то момент подходила к завершению, о чём были осведомлены следователи. Поэтому перед нами ещё одно доказательство фальсификации документов из «Закрытого пакета № 1».
* Токарев признался, что знал о казни 14 000 польских военнопленных. Поначалу он утверждал, что так ему объявил Богдан Кобулов (435). Затем через несколько страниц он сослался на сообщение Сопруненко (447), но сам Сопруненко отрицал, что обладает сведениями о таких расстрелах.
* В своих показаниях Токарев дважды указывал, что ему известно о расстреле 6 000 польских полицейских в Калинине (462, 471). Он даже поспорил со следователем Яблоковым. Последний уверял, будто в Калинине расстреляно 6 287 поляков, но Токарев настаивал, что помнит о 6 295.
Как известно, многие осташковские военнопленные, этапированные в УНКВД Калининской области – т.е. под личное командование Токарева – расстреляны не в Калинине, поскольку их тела по результатам германских и советских эксгумаций обнаружены в Катыни и – в ходе украинско-польских раскопок – на Украине во Владимире-Волынском. Следовательно, Токарев лгал в надежде угодить своим следователям, настаивавшим, что все ос-ташковские военнопленные казнены в Калинине и похоронены в Медном.
Почему Токарев сказал неправду? Вероятно, его предупредили о возможных последствиях – уголовном преследовании – если он не даст нужных показаний, и, наверное, потому что ему заранее объявили о виновности советских властей. Как мы видели, Токарева поставили в известность о существовании постановления Политбюро ЦК ВКП(б) с санкцией на расстрел поляков, хотя во время первого допроса о постановлении ему ничего ещё не было известно.
Следовательно, допросу предшествовало нечто, принудившее Токарева признаться в том, что добивались от него следователи. Здесь самое время вспомнить о том начальном допросе, на который ссылается Токарев и который так и не стал достоянием гласности.
* Токарев дал показания (441-442) о прибытии в Калинин В.М.Блохина, штатного исполнителя смертных приговоров, вместе с которым «привезли с собой целый чемодан пистолетов [“Вальтер”]».
В книгах о Катыни иногда поясняют значение этих признаний: Блохин, дескать, не доверял оружию советского производства – пистолету ТТ и револьверу системы Нагана. Но, как указывалось ранее, Густав Геншов, оружейная фирма которого изготовила найденные в Катыни гильзы Geco 7,65 DD, сообщил об очень небольших партиях экспортных поставок в СССР после 1928 года – «всего 2-3 тыс. патронов», т.е. о действительно ничтожно малом их количестве. (Madden V, 1578-9)
Учитывая, что, по «официальной» версии, ещё больше пуль израсходовано в Катыни, то для расстрела 6000 поляков в Калинине-Медном им банально просто не хватило бы самих патронов!
Словом, сотрудникам НКВД незачем было использовать «Вальтеры», тем более их «целый чемодан». Но в том-то и дело, что в катынских захоронениях найдены гильзы только германского производства. Поэтому для придания «официальной» версии большей правдоподобности, по-видимому, и потребовалось сообщить о ещё одном случае использования «органами» НКВД оружия из Германии. Как известно, Токарев солгал о числе расстрелянных в Калинине польских военнопленных. Очевидно, что про «Вальтеры» он тоже сказал неправду.
* Следователь Яблоков, по-видимому, не знал, что к 1940 году Особое совещание НКВД не имело права выносить смертные приговоры.
Яблоков: Дмитрий Степанович, поясните, кто направлял дела на польских военнопленных, в основном рассматривать следственные дела до решения Особого совещания? Кто этим мог руководить? (445).
Яблоков: Дмитрий Степанович, вы знаете, такой порядок исполнения приговоров, что обычно зачитывают решение. Тогда было решение Особого совещания. Им зачитывали постановление Особого совещания? (446).
Трудно понять, почему А.Ю.Яблоков, следователь Главной военной прокуратуры, подполковник юстиции, не знал, что в 1940 году Особое совещание имело право приговаривать подсудимых к лишению свободы не более, чем на 8 лет?
* Токарев утверждал, что никаких трупов не видел. (458). Во что трудно поверить, если учесть, что на вверенном ему объекте совершилась казнь 6300 человек. Он сообщил, что ни одного офицера не расстреляли (448) и что почти никто из поляков не носил военной формы. (451) Под «офицерами» Токарев, возможно, подразумевал кадровых военнослужащих, что очень близко к истине, т.к. осташковские заключённые – не военные, а полицейские. Правда, они тоже носили униформу. За редким исключением все тела, эксгумированные нацистами в Катыни, имели обмундирование, тогда как в захоронении во Владимире-Волынском найдены обрывки польской формы.
* У Токарева спросили: высаживались ли деревья в местах массовых захоронений в Медном? (461). Вопрос задал Яблоков, вероятно, памятуя, что, в соответствии с отчётом нацистов, в Катыни обнаружены именно такие посадки. Яблоков, по-видимому, не знал, что, по заключению Бурденко, высаживание деревьев в местах массовых захоронений – характерная особенность «немецкой системы», выявленная им в ходе следственных действий (см. Главу 9).
* Во время допроса Яблоков использовал материалы из дел польских военнопленных, которых обвиняли, как он сам говорил, в совершении уголовных преступлений. Такие материалы имеют большое значение, ибо свидетельствуют об индивидуальном подходе к польским военнопленным, и противоречат представлению о том, что смертные приговоры выносились с минимальным расследованием либо же совсем без него. Но ни одно из уголовных дел не предано огласке.
При вдумчивом рассмотрении из всех рассмотренных признательных показаний ни одно не выдерживает критики. В одних случаях свидетелям угрожали, в других – они либо вспоминали даже больше, чем знали (Токарев), либо почти ничего не помнили (Сопруненко, Сыромятников). Многие вопросы так и остались без ответа: тексты предыдущих допросов не опубликованы; местонахождение оригинальных русскоязычных стенограмм не известно; множество противоречий и откровенных фальсификаций видны невооружённым глазом. Ими редко пользуются сегодня. Конечно, основываться только на них «официальная» версия Катыни не может.
ПРИЛОЖЕНИЕ 2: КРИТИКИ МОЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ: ГУРЬЯНОВ, КОНОПЛЯНКО, РОМАНОВ
Все три критика, о коих речь пойдёт ниже, имеют одну общую черту: они не заинтересованы в поисках истины. Скорее, их интересует только защита гипотезы о советской вине. Им не достаёт объективности, без которой невозможно отыскать истину и которую они фактически отвергают. Они игнорируют основные доказательства вины Германии и невиновности Советского Союза. Они пользуются тем, что большинство читателей не представляют, что такое веские исторические доказательства или как с ними работать.
В своей книге «Убиты в Калинине, захоронены в Медном», т.1 (2019), А.Э.Гурьянов пишет:
В ходе раскопок в насыпном «мусорном» слое (содержавшем различные поврежденные бытовые предметы) над могильной ямой с человеческими останками (вероятнее всего, людей, расстрелянных нацистами) был обнаружен полицейский служебный учётный знак с номером 1099/II, принадлежавший Людвику Маловейскому из г.Лодзь. Годом ранее украинские археологи нашли там же служебный учётный знак с номером 1441/II, принадлежавший другому узнику Осташковского лагеря – полицейскому из Лодзи Юзефу Кулиговскому.
Тот факт, что служебные полицейские знаки при эксгумациях во Владимире-Волынском были найдены не среди человеческих останков, а в насыпном слое над захоронениями, был в этих публикациях проигнорирован. (79)
Можно предположить, что в тюрьме у него отобрали его служебный учетный знак, который затем ему не вернули при отправке из Владимира-Волынского в Шепетовку, и знак так и остался в тюрьме, а после занятия тюрьмы немцами был ими выброшен вместе с другими ненужными предметами (поврежденной кухонной утварью) и попал в насыпной слой поверх массового захоронения расстрелянных. (80)
Документальных данных о дате и месте взятия в плен Юзефа Кулиговского, а также о том, где он содержался в качестве военнопленного до прибытия в Осташковский лагерь, в изученных архивных документах нет, но можно предположить, что он, как и многие другие польские военнослужащие и полицейские, в сентябре 1939 года попал в плен во Владимире-Волынском и его полицейский служебный учетный знак, вероятно, оказался в насыпном слое над массовым захоронением во Владимире-Волынском таким же образом, как и знак Людвика Маловейского. (81)
Гурьянов не ищет правду, а изо всех сил стремится взять под защиту гипотезу, согласно которой вина за расстрел польских военнопленных лежит на СССР. Если бы он был настоящим историком и стремился к максимальной объективности, тогда ему пришлось бы признать: