Ну и ну! Не выдержав этого напряженного ожидания, я вновь нырнул в складки ковров, зарываясь поглубже. Там я и лежал, всеми фибрами души трепеща от ужаса, твердя про себя молитвы – все, какие я только знал, – и приникнув к благословенной дырке, сквозь которую я мог видеть, что творится снаружи. Я лежал, не сводя взгляда с двери, ведущей в комнату генерала.
Но вот наконец я услышал скрип поворачиваемой дверной ручки, и дверь медленно распахнулась. Комнату заливал яркий свет, и я мельком увидел нечто, что можно было принять за целую вереницу сабель, развешанных вдоль стены, но тут генерал вышел и запер за собой дверь. На нем был халат, на голове – красная восточная феска, а на ногах – пара туфель без каблуков с загнутыми кверху носами.
На мгновение мне в голову закралось подозрение, что генерал, возможно, ходит во сне, но стоило ему шагнуть вперед и приблизиться ко мне, как я заметил отблеск света в его глазах, а черты его лица были искажены, словно у человека, пребывающего в смертельной тревоге. Сказать по совести, меня и сейчас бросает в озноб, стоит мне вспомнить это желтое лицо и эту высокую фигуру, величественно и безмолвно бредущую по длинному, пустому коридору.
Я лежал, затаив дыхание, и пристально наблюдал за ним, а он подходил всё ближе к тому месту, где я прятался, как вдруг – ох, сердце чуть было не оборвалось! – тишину прорезал этот звук – тинг! – такой громкий и пронзительный, раздавшийся на расстоянии ярда от меня и переходящий в оглушительный звон и лязг.
Не могу объяснить, что это был за звук, и откуда он взялся. Быть может, источником шума был сам генерал, но как именно он произвел такой шум, я затрудняюсь сказать, ведь обе его руки, покамест он направлялся ко мне, были опущены. Определенно, звук шел в том же направлении, в котором двигался генерал, но мне показалось, что звук идет при этом откуда-то сверху. Впрочем, это был такой тонкий, резкий, пронзительный и сверхъестественно жуткий звук, что было очень трудно определить, откуда он идет.
Генерал запрокинул голову, но продолжил свой путь, и вскоре скрылся из виду. Я же, не теряя времени даром, выбрался из укрытия и со всех ног помчался в свою комнату, и никакая дьявольская сила не заставила бы меня высунуть нос наружу в эту ночь! Ведьмы могли устроить шабаш прямо под моим окном, но я ни за какие сокровища мира не вылез бы из своей постели, чтобы взглянуть на них!
Ни одной живой душе я и словечком не обмолвился о том, что видел, но про себя твердо решил, что не останусь долее в Клумбер-холле, хватит с меня. Четыре фунта в месяц – хорошее жалованье, что и говорить, но его явно недостаточно, чтобы возместить потерянный покой в душе, а уж тем более возместить потерю самой души, ибо, если сам дьявол начинает на вас охотиться, невозможно предугадать, какие ловушки он собирается расставить, и чего именно следует остерегаться. Хотя и говорят, что бог сильнее дьявола, лучше всё же не подвергать себя риску лишний раз.
Мне стало совершенно ясно, что и над генералом, и над его домом тяготеет какое-то проклятье, и было похоже на то, что он это проклятье вполне заслуживает. Он – да, но никак не праведный пресвитерианец, который никогда не сворачивал со своей тернистой стези.
Душа моя печалилась о юной мисс Габриеле, ибо она была такая милая и прехорошенькая, но я чувствовал, что мой долг прежде всего позаботиться о себе и, подобно Лоту, отряхнуть с ног своих прах нечестивых городов долины.
Этот ужасный лязгающий звук по-прежнему звенел у меня в ушах, став навязчивым воспоминанием, и я уже не мог в одиночестве бродить по пустынным коридорам и переходам особняка, ибо боялся, что вновь услышу его. Я только и ждал подходящего случая, чтобы объявить генералу о своем уходе и затем вернуться в мир добрых христиан, поселившись где-нибудь под сенью истинной церкви.
Но всё произошло с точностью до наоборот: не я сказал решающее слово, его произнес сам генерал.
В один из дней в начале октября я вышел из конюшни, где только что исполнил свои ежедневные обязанности, задав лошади овса. И тут я увидел здоровенного мужика, по виду неотесанного деревенщину, который стремительно двигался по подъездной аллее, сильно припадая на одну ногу. Он больше походил на огромную ворону с подбитой лапой, нежели на человека.
Едва заметив его, я подумал, что это и есть один из тех мошенников, о которых говорил хозяин, и, не раздумывая более, я схватил палку с намерением стукнуть ею бродягу по голове. Но он увидел, что я приближаюсь к нему, и, вероятно, в моем взгляде прочитал мое намерение, а может быть, догадался о нем, заметив палку у меня в руке, – не знаю, да только он вдруг вытащил из кармана длинный нож и поклялся страшной клятвой, что если я сейчас же не замру на месте, то он убьет меня.
О господи! Одних слов этого молодчика было довольно, чтобы волосы встали дыбом у меня на голове. Я просто диву даюсь, как это он не упал замертво, пораженный карой небесной, едва успел произнести такие жуткие ругательства и богохульства.
Мы по-прежнему стояли друг напротив друга – он с ножом, а я с палкой, – когда генерал, выйдя на подъездную аллею, обнаружил нас. К моему изумлению, он заговорил с незнакомцем так, словно они были давным-давно знакомы.
– Уберите нож в карман, капрал, – сказал он. – От страха у вас, похоже, помутился разум.
– Провалиться мне! – воскликнул тот. – Вряд ли моему разуму пошло бы на пользу, если бы меня ахнули по голове этой здоровенной дубиной, – а так и было бы, не вытащи я вовремя свой кинжал. Вы не должны держать в доме таких старых дикарей.
Хозяин нахмурился и сердито взглянул на незнакомца, как будто выражая недовольство по поводу советов, идущих от столь сомнительного источника. Затем он повернулся ко мне…
– С сегодняшнего дня ваши услуги мне более не требуются, Израэль, – сказал он. – Вы были добрым слугой, мне не в чем упрекнуть вас, но возникли обстоятельства, которые вынуждают меня изменить планы.
– Очень хорошо, сэр, – отозвался я.
– Вы можете уйти нынче же вечером, – продолжал он. – И, поскольку вы не получили предварительного уведомления, я выплачу вам жалованье за месяц вперед.
С этими словами он повернулся, намереваясь пройти в дом, а человек, которого он называл капралом, последовал за ним, и с тех пор я больше никогда не видел ни того, ни другого. Мое жалованье было передано мне в конверте. Я сказал несколько слов на прощанье кухарке и горничной, намекнув им, что грядет день страшного суда, и разъяснив, что есть сокровища гораздо более ценные, нежели земные богатства, а затем навеки отряхнул прах Клумбер-холла с ног своих.
Мистер Фотергилл Уэст говорил вроде, будто я не должен распространяться о том, что происходило после, а должен изложить только то, что видел собственными глазами. Несомненно, у него есть на то свои причины, и я далек от того, чтобы подвергать сомнению обоснованность его предостережений, однако я добавлю к вышесказанному вот еще что: дальнейшее развитие событий нисколько не удивило меня. Произошло в точности то самое, чего я и ожидал, и об этом я сказал даже самому мистеру Мак-Сноу.
Вот я и рассказал всё, что знаю, и мне нечего добавить к моему рассказу, равно как нечего и убавить. Я бесконечно благодарен мистеру Мэтью Кларку за то, что он записал мой отчет, и если у кого-нибудь возникнет желание узнать что-то еще об этом деле, то меня можно найти в Эккльфехане, где я хорошо известен и всеми уважаем, а кроме того, мистер Мак-Нейл, агент по недвижимости из Уигтауна, всегда может сказать, где меня искать.
Глава 9Рассказ Джона Истерлинга, доктора медицины из Эдинбурга
Коль скоро я привел здесь отчет Израэля Стейкса in extenso12, я приложу к нему также краткие заметки, написанные доктором Истерлингом, ныне практикующим в Странраре. Это правда, что доктор побывал в стенах Клумбер-холла лишь единожды за всё то время, что там проживал генерал Хэзерстоун, но кое-какие обстоятельства, сопутствовавшие этому визиту, делают его необычайно важным звеном в цепи событий, и это снимает вопрос о том, представлять или нет данные заметки вниманию читателя.
Доктору удалось выкроить время и между вызовами своей оживленной сельской практики бегло записать свои воспоминания, а мне остается только присоединить их к остальным отчетам, что я и делаю.
Мне доставило невыразимое удовольствие снабдить мистера Фотергилла Уэста сведениями о своем единственном визите в Клумбер-холл, и это не только в силу уважения, которым я проникся по отношению к этому джентльмену с тех самых пор, как он поселился в Брэнксоме, но также и благодаря моему убеждению, что факты в деле генерала Хэзерстоуна имеют весьма необычный и своеобразный характер, и потому чрезвычайно важно представить их общественности в наиболее точном, соответствующем действительности изложении.
В начале сентября прошлого года я получил записку от миссис Хэзерстоун из Клумбер-холла, в которой она просила меня нанести профессиональный визит ее мужу. Его здоровье, писала она, последнее время находится в крайне плачевном состоянии.
Мне уже доводилось слышать кое-что о Хэзерстоунах и о том странном уединении, в котором они жили, так что мне предоставлялась прекрасная возможность свести с ними более близкое знакомство, и потому я, не мешкая, согласился удовлетворить просьбу миссис Хэзерстоун.
Я знал Клумбер-холл еще в прежние дни, когда в нем жил мистер Мак-Витти, и потому я пришел в изумление, подъехав к главным воротам поместья и увидев все те изменения, что произошли там за это время.
Сами ворота, некогда стоявшие гостеприимно распахнутыми, ныне были наглухо заперты, и высокий деревянный забор, утыканный по верху гвоздями, окружал поместье со всех сторон. Подъездная аллея была усыпана прошлогодней листвой и имела весьма заброшенный вид. Везде царила гнетущая атмосфера запущенности и упадка.
Мне пришлось постучать дважды, прежде чем служанка отворила дверь. Через темный холл она провела меня в маленькую комнату, где сидела изможденная пожилая дама, которая представилась мне как миссис Хэзерстоун. С ее бледным лицом, седыми волосами, печальными бесцветными глазами, она как нельзя более гармонично вписывалась в свое меланхоличное окружение.