Я повернулся к генералу, чтобы поздравить его с выздоровлением, одновременно потянувшись за перчатками, лежащими на столе, и в результате вместе с перчатками прихватил край полотняного покрывала, наброшенного на некий странный предмет в центре стола.
Я мог и не заметить того, что сделал, если бы не увидел свирепый взгляд, который метнул в меня больной, и не услышал сорвавшееся с его губ раздраженное восклицание. Я тотчас же обернулся и поспешно набросил соскользнувшее покрывало обратно, даже не успев толком разглядеть предмет, скрывавшийся под ним. По первому впечатлению эта штука более всего напоминала свадебный торт.
– Всё в порядке, доктор, – добродушно произнес генерал, осознав, по-видимому, что проступок мой был непреднамеренным. – У меня нет никаких причин, чтобы не позволять вам на это взглянуть, – с этими словами он протянул руку и вторично сорвал полотняное покрывало.
То, что я поначалу принял за свадебный торт, в действительности оказалось искусно выполненным макетом, представляющим собой цепь величественных гор, чьи покрытые снегом вершины и впрямь чем-то напоминали засахаренные остроконечные башенки и минареты.
– Это Гималаи, или, точнее, их Суринамский отрог, – пояснил генерал. – Здесь показаны основные переходы и ущелья между Индией и Афганистаном. Великолепный макет. Эта область представляет для меня особенный интерес, поскольку именно здесь разворачивались военные действия в ходе моей первой кампании. Вот перевал напротив Калабаха и долина Тхал, куда летом 1841 года я ввел войска для охраны продовольственных колонн и поддержания порядка среди африди. Это была не синекура, уверяю вас.
– А вот это, – сказал я, указав на кроваво-красную точку с одной из сторон перевала, о котором говорил генерал, – место действия сражения, в котором вы участвовали.
– Да, здесь у нас была стычка, – отвечал он, наклонившись вперед и вглядываясь в красную пометку. – На нас напали…
В этот момент он внезапно рухнул на подушку, словно сраженный пулей, и лицо его исказила точно такая же гримаса ужаса, какую я уже имел возможность наблюдать у него, когда впервые вошел в комнату. И в тот же миг раздался странный звук, идущий как будто откуда-то из пространства над кроватью, – звук резкий, пронзительный, звенящий, который я мог сравнить разве что с трелью, производимой велосипедным звонком. Впрочем, от велосипедного звонка этот звук тоже отличался, поскольку имел явно пульсирующий характер. Никогда прежде и никогда впоследствии я не слышал звука, который можно было бы спутать с этим.
В изумлении я огляделся вокруг, гадая, откуда мог идти такой звон, но не обнаружил ничего, что могло бы развеять мое недоумение на этот счет.
– Всё в порядке, доктор, – с ужасающей улыбкой произнес побледневший генерал. – Это всего лишь мой персональный гонг. Вероятно, будет лучше, если вы спуститесь в столовую и там выпишете мне рецепт.
Он столь явно желал отделаться от меня, что я был вынужден удалиться, хотя с удовольствием остался бы еще ненадолго в надежде узнать что-нибудь о происхождении загадочного звука.
Я покинул этот дом, исполненный решимости навестить еще раз моего интересного пациента и постараться выведать у него дополнительные подробности как о его прошлой жизни, так и о настоящем положении дел. Однако моим планам не суждено было осуществиться, ибо в тот же вечер я получил записку от самого генерала. В конверт был вложен щедрый гонорар за мой единственный визит, а в письме сообщалось, что мое лечение произвело на генерала самый благотворный эффект, так что он считает себя совершенно поправившимся и не видит нужды в моем повторном визите.
Это было первое и последнее сообщение, полученное мною от жильца Клумбер-холла.
Соседи и другие люди, заинтересовавшиеся этим делом, часто спрашивают меня, не создалось ли у меня впечатления, что генерал страдает умопомешательством. На этот вопрос я без колебаний отвечаю отрицательно. Напротив, из разговора с ним я вынес о нем представление как о человеке, который на своем веку прочел много книг и привык глубоко размышлять.
Однако во время нашей единственной с ним беседы я заметил, что у него слабые рефлексы, явно выраженный arcus senilis25 и атероматоз артерий, – все признаки того, что его организм находится в неудовлетворительном состоянии, и в любую минуту можно ожидать внезапного кризиса.
Глава 10О письме, которое пришло из Клумбер-Холла
Присовокупив к моему рассказу дополнительные сведения, могущие пролить свет на это дело, я продолжаю излагать отчет о своих личных приключениях и переживаниях. Я остановился, как, без сомнения, помнят мои читатели, на дате появления в Клумбер-холле свирепого бродяги, называющего себя капралом Руфусом Смитом. Это произошло в самом начале октября, и, сопоставив даты, я пришел к заключению, что визит в Клумбер-холл доктора Истерлинга имел место за три недели до того, или даже раньше.
Всё это время я пребывал в подавленном настроении, ибо не было никаких известий ни от Габриелы, ни от ее брата, с тех самых пор, как генерал раскрыл тайную связь, существовавшую между нами. У меня не было сомнений в том, что они оба находятся в своего рода заточении; и мысль, что это мы навлекли на их головы лишние хлопоты, была одинаково мучительна как для меня, так и для моей сестры.
Однако наша тревога заметно улеглась, когда, пару дней спустя после моего последнего разговора с генералом, мы получили записку от Мордаунта Хэзерстоуна. Записку принес нам маленький сорванец, одетый в лохмотья, – сын одного из здешних рыбаков. Он сообщил, что это письмо передала ему какая-то старуха, стоявшая у главных ворот Клумбер-холла, – как я предполагаю, это могла быть кухарка. Вот что гласило письмо:
Мои дорогие друзья!
Нам с Габриелой горько думать, как вы, должно быть, обеспокоены, не имея возможности ни увидеть нас, ни получить от нас хоть какую-нибудь весточку. Дело в том, что мы вынуждены оставаться в доме. Вынуждены в силу причин не физического, но морального характера.
Наш бедный отец, который день ото дня становится всё более нервным, заклинал нас пообещать ему, что мы не выйдем из дому, пока не минет роковая дата – пятое октября. Желая успокоить его, мы дали требуемую клятву. В свою очередь он пообещал нам, что после пятого октября, – то есть, менее чем через неделю, – мы будем свободны, как птицы, и сможем уходить из дому и приходить домой, когда нам вздумается. Так что надежда у нас есть, остается только ждать.
Габриела говорит, что она рассказала вам про то, как сильно отец меняется каждый год после этой особой даты, когда страхи его достигают кризиса. В этом году у него, по всей видимости, больше, чем обычно, оснований ожидать, что роковая буря разразится наконец над нашим несчастным семейством, ибо я никогда прежде не видел, чтобы он принимал столь много предосторожностей и выглядел вконец лишенным присутствия духа. Кто бы мог подумать, видя его согбенную фигуру и трясущиеся руки, что это тот самый человек, который всего несколько лет назад охотился на тигров в джунглях Терайя, будучи пешим, и поднимал на смех всякого более робкого охотника, предпочитающего искать защиты от зубов хищника, укрывшись в паланкине на спине слона?
Вы знаете, что он награжден Крестом Виктории за отвагу, проявленную в боях на улицах Дели, и вот теперь он трепещет от ужаса и вздрагивает при каждом шорохе здесь, в самом тихом и мирном уголке на земле. О, как прискорбно, Уэст! Вспомните то, о чем я вам уже говорил, – что угроза эта отнюдь не воображаемая и фантастическая; напротив, у нас есть все основания считать ее более чем реальной. И, однако же, она имеет такую природу, что бесполезно пытаться ее предотвратить, бесполезно пытаться описать ее понятными словами. Если всё обойдется, то мы увидимся с вами в Брэнксоме шестого числа.
С глубочайшей любовью к вам обоим, остаюсь навеки, мои дорогие друзья,
Преданный вам Мордаунт.
Это письмо принесло нам огромное облегчение, поскольку мы узнали из него, что брат и сестра Хэзерстоуны вовсе не находятся под домашним арестом, чего мы так боялись. И всё же нас сводило с ума наше бессилие и невозможность постичь, какого рода опасность угрожает тем, кого мы полюбили больше, чем самих себя.
По полсотни раз на дню мы спрашивали сначала себя, а затем и друг друга, с какой же стороны следует ожидать эту таинственную опасность, но чем больше мы думали об этом, тем больше запутывались в своих умозаключениях.
Напрасно мы суммировали наши наблюдения и впечатления, припоминая каждое словечко, слетавшее с губ обитателей Клумбер-холла, в надежде, что такой тщательный анализ прямо или косвенно приведет нас к разгадке.
Наконец, утомленные бесплодными размышлениями, мы были вынуждены отрешиться мыслями от этой проблемы, утешившись соображением, что через несколько дней будут сняты всякие запреты, и мы сможем узнать обо всем непосредственно из уст наших друзей.
Однако мы опасались, что эти несколько дней вынужденного ожидания окажутся невероятно долгими и тоскливыми. Так и было бы, если бы не новое, неожиданное происшествие, которое отвлекло нас от наших забот и подбросило нашим умам новую пищу для размышлений.
Глава 11О том, как барк «Белинда» потерпел крушение
Словно доброе предзнаменование, третьего октября выдался на редкость погожий денек – яркое солнце и на небе ни облачка. Утром дул легкий бриз, и небольшие белые клочья тумана тянулись там и сям, подобно разбросанным перьям какой-то гигантской птицы. Но ближе к полудню ветер стих, воздух стал душным и неподвижным.
Солнце палило, нагрев воздух до весьма значительной для этого времени года температуры, и холмистые вересковые пустоши окутала легкая дымка, теряющаяся в отрогах Ирландских гор по ту сторону канала.
Волны лениво, как бы нехотя, набегали на берег, рассыпаясь пеной на песке, и с неясным, монотонным гулом разбивались в пыль на опоясанном скалами берегу. Человеку несведущему пейзаж показался бы мирным и спокойным, но тот, кто привык ориентироваться в природных явлениях и народных приметах, ясно прочел бы грозное предостережение, уловив его и в воздухе, и в небе, и со стороны моря.