Мы с сестрой отправились на послеобеденную прогулку, медленно фланируя вдоль края большой, продолговатой намывной косы, вдающейся далеко вглубь Ирландского моря, и омываемой с одной стороны живописным заливом Лус, а с другой – ничем не примечательной небольшой бухтой Киркмейден, на берегу которой и было расположено имение Брэнксом.
Было слишком душно для длительной прогулки, так что вскоре мы присели на песчаный бугорок, поросший пучками увядшей травы, – один из тех, что тянулись вдоль линии побережья и были созданы самой природой в качестве дамбы, защищающей берег от разрушительного воздействия океана.
Наше уединение довольно скоро было нарушено. Мы услышали шорох гальки под тяжелыми башмаками, и Джемисон, старый ветеран, о котором я уже как-то упоминал, появился на берегу, неся за спиной сеть с овальными ячейками, которую он обыкновенно использовал для ловли креветок. Завидев нас, он приблизился и сообщил в своей грубовато-добродушной манере, что он надеется, мы не сочтем за дерзость, если он доставит нам в Брэнксом целое блюдо креветок к чаю.
– Перед штормом у меня всегда бывает богатый улов, – заметил он.
– Так значит, вы думаете, что будет шторм? – спросил я.
– Ну, необязательно быть моряком, чтобы это предсказать, – отвечал он, закладывая за щеку здоровенный кусок жевательного табака. – Эти холмистые вересковые пустоши близ Клумбер-холла издалека кажутся совсем белыми от сидящих на них морских и исландских чаек. И что же, вы думаете, привело их на побережье, как не желание уберечь свои перышки от свирепого ветра? Помню, когда мы с Чарли Непье были под Кронштадтом, стояла такая же погода. Нас чуть было не вынесло под огонь береговых орудий, несмотря на наши мощные двигатели и гребные винты.
– В этих краях когда-либо случались кораблекрушения, вы знаете? – спросил я.
– Господь с вами, сэр, да это же известное место по части кораблекрушений! Вот в этой самой бухте во время войны с Испанией пошли ко дну вместе с экипажем сразу два первоклассных судна, принадлежавших королю Филиппу. Если бы эта широкая водная поверхность, да еще залив Лус, что по ту сторону косы, могли говорить, то они порассказали бы много веселеньких историй! А уж сколько честного народу поднимется со дна, пуская пузыри, когда настанет день страшного суда!..
– От всей души надеюсь, что пока мы здесь живем, никаких кораблекрушений не случится, – серьезно произнесла Эстер.
Старик покачал седеющей головой и с подозрением вгляделся в подернутую дымкой линию горизонта.
– Если задует с запада, – заявил он, – тем, кто находится на борту тех парусных судов, будет не до смеха, когда они застрянут посреди Северного канала без всякой надежды добраться до ближайшего порта. Взгляните-ка вон на тот барк26. Держу пари, его капитан был бы как еще рад, окажись он сейчас в безопасности где-нибудь в Клайде.
– Барк кажется совершенно неподвижным, – заметил я, пристально разглядывая корабль, чей темный корпус и поблескивающие на солнце паруса медленно поднимались и опускались, словно повинуясь ритму дыхания гигантского морского чудовища, спящего на дне океана прямо под судном. – Возможно, Джемисон, мы заблуждаемся, и никакого шторма вовсе не будет.
Старый моряк усмехнулся про себя с видом человека, которому открыто высшее знание, и зашагал прочь, шаркая ногами и волоча за собой сеть для ловли креветок, а мы с сестрой поднялись и направились к дому, медленно бредя по берегу, где по-прежнему царила духота.
Я поднялся к отцу в кабинет, чтобы узнать, нет ли у него каких-нибудь распоряжений, касающихся поместья, ибо он был поглощен своим новым трудом по литературе Востока, и вследствие этого обязанности по управлению поместьем были полностью переданы мне.
Я обнаружил старого джентльмена сидящим за своим квадратным библиотечным столом, заваленным книгами и бумагами так, что от двери отца за ними даже не было видно, если не считать пучка седых волос на макушке.
– Мой дорогой сын, – сказал он, когда я вошел, – то, что ты несведущ в санскрите, весьма прискорбно и достойно всяческого сожаления. Когда я был в твоем возрасте, я мог свободно говорить не только на этом благородном наречии, но также и на тамильском, гангском, тайском и малайском диалектах. Все они относятся к разным подгруппам одной и той же урало-алтайской семьи.
– Я искренне сожалею, сэр, – отвечал я, – что я не унаследовал ваших необычайных способностей полиглота.
– Я поставил перед собой задачу, – пояснил отец, – которая, передаваясь из поколения в поколение до тех пор, пока работа не будет закончена, могла бы обессмертить имя Уэстов. Это не что иное, как публикация английского перевода буддистских дхарм, с предисловием, представляющим теорию о том, что Шакьямуни27 предшествовал брахманизм28. Приложив определенные усилия, я самолично мог бы закончить часть этого предисловия до того, как умру.
– Бога ради скажите, сэр, – вопросил я, – сколько понадобится времени, чтобы проделать всю эту работу?
– Сокращенное издание, находящееся в Пекинской Императорской библиотеке, – потирая руки, отвечал отец, – включает в себя триста двадцать пять томов, средний вес тома составляет пять фунтов. Далее предисловие, которое должно охватывать часть Ригведы, Самаведы, Яджурведы и Атхарваведы с брахманами29, едва ли может быть втиснуто в десять томов. Итак, распределив по одному тому на каждый год, получим, что работа будет закончена примерно к 2250 году. Двенадцатое поколение закончит работу над переводами, а тринадцатое может заняться составлением алфавитных указателей и каталогов.
– И на что же наши потомки будут жить, сэр, – с улыбкой поинтересовался я, – пока им придется выполнять эту великую миссию?
– Вот в этом твой главный недостаток, Джон, – с раздражением воскликнул отец. – В тебе нет ни капли практичности. Вместо того, чтобы уделить внимание разработке моего грандиозного замысла, ты начинаешь выдвигать всевозможные нелепые возражения. Стоит ли останавливаться на незначительных деталях типа «на что наши потомки будут жить», коль скоро они должны будут трудиться над дхармами… А сейчас я хотел бы, чтобы ты навестил Фергюса Мак-Дональда и посмотрел, в каком состоянии его соломенная кровля; да еще Вилли Фуллартон написал, что его молочная корова больна. Ты можешь зайти к нему по дороге и узнать, как идут дела.
Перед тем, как отправиться по этим поручениям, я бросил взгляд на барометр, висящий на стене. Ртуть в нем упала до феноменально низкой отметки в двадцать восемь дюймов. Очевидно, старый моряк не ошибся в своем толковании примет погоды.
Когда я вечером возвратился с вересковых пустошей, ветер дул короткими, яростными порывами, а на западе у линии горизонта громоздились мрачные, темные тучи, рваные края которых, подобно длинным зловещим щупальцам, тянулись вверх, к зениту.
На этом темном фоне хмуро и грозно выделялась огромная, бескрайняя масса неопределенного цвета – поверхность моря менялась, становясь то серовато-стальной, словно разлитая ртуть, то зеленовато-желтой, как трава в парке. Низкий, жалобный гул исходил откуда-то из глубин океана, как если бы водная стихия знала, какие волнения сулит ей недалекое будущее.
Вдалеке, в водах канала, я приметил одинокие движущиеся объекты: быстроходное судно с паровым двигателем, направляющееся в сторону Белфаста, и огромный барк, за которым я наблюдал нынче утром. Барк по-прежнему шел в виду берега, пытаясь продвинуться к северу.
В девять вечера задул резкий, сильный ветер, к десяти он усилился до штормового, а в полночь разразилась самая неистовая буря из всех, что случались на моей памяти за время нашего пребывания на этом побитом ветрами побережье.
Какое-то время я сидел в нашей маленькой, обшитой дубовыми панелями, гостиной, прислушиваясь к исступленным завываниям ветра и доносящемуся из окон грохоту перемещающейся массы гравия и гальки. Мрачный оркестр природы играл старую, как мир, пьесу с диапазоном, колеблющимся от низкого гула громадных волн до звонкого перестука разбрасываемой гальки и пронзительных выкриков испуганных птиц.
На мгновение я приоткрыл окно с решеткой, и внутрь ворвался дикий шквал ветра и дождя, принеся с собой огромную водоросль, которая шлепнулась на стол. Захлопнуть окно мне удалось, лишь приложив значительное усилие, – настолько яростными были порывы ветра.
Сестра и отец уже разошлись по своим комнатам, но мне было не до сна из-за одолевающих мой мозг раздумий, так что я по-прежнему сидел в гостиной у догорающего очага и курил.
Хотелось бы мне знать, что сейчас творится в Клумбер-холле? Какие мысли тревожат в это время Габриелу? А как отразилась буря на настроении старого джентльмена, что бродит ночью по дому, не в силах заснуть? Быть может, он только приветствует эти бесчинства природы, поскольку дикая музыка разгулявшейся бури звучит в унисон с его собственными беспокойными мыслями?
Ныне лишь два дня отделяют его от фатальной даты, когда, говорят, страхи генерала достигают апогея. А вдруг он усматривает между этим неожиданным разгулом стихии и таинственной опасностью, угрожающей ему, своего рода мистическую связь?
Обо всём этом и о многом другом размышлял я, сидя у очага, где в золе догорали угольки. Наконец, ярко вспыхнув напоследок, погас последний уголек, и холодный ночной воздух напомнил мне, что пришло время отправляться спать.
Я проспал не более двух часов, и пробудился внезапно оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Сев в постели, я разглядел при тусклом свете, что отец, полуодетый, стоит подле моей кровати, дергая меня за рукав ночной рубашки.
– Вставай, Джек, вставай! – взволнованно закричал он. – Огромное судно потерпело крушение у берегов бухты, и бедные матросы и пассажиры, того и гляди, утонут. Пойдем, мальчик мой, посмотрим, что мы можем сделать.