льше тридцати.
– Сорока, – поправил меня помощник капитана.
– Шестьдесят, – заявил капитан Медоуз, – и никак не меньше. Я слышал, как он со знанием дела рассказывал о первой Афганской войне. Она закончилась около сорока лет назад, и в то время он был уже взрослым.
– Поразительно! – воскликнул я. – Его кожа такая же гладкая, как у меня, и глаза такие же ясные. Без сомнения, из них троих верховный жрец – он.
– Он низший жрец, – уверенно сказал капитан. – Вот почему он и ведет все переговоры. Умы остальных слишком возвышенны, чтобы опускаться до обычной мирской болтовни.
– Они, бесспорно, самые странные обломки кораблекрушения, которые волны когда-либо выносили на этот берег, – заметил я. – Моего отца они необычайно заинтересуют.
– А я думаю, чем меньше вы будете иметь с ними дела, тем лучше для вас, – заметил помощник капитана. – Если я и впрямь буду командовать собственным судном, то, уж будьте спокойны, – могу поклясться, что никогда не возьму на борт подобный живой груз. Однако нам пора отдать швартовы, так что мы вынуждены с вами проститься.
Когда мы подошли к дому, линейка44 была уже загружена, оставалось только два передних места со стороны кучера, приготовленные для моих спутников. Капитан Медоуз и его помощник поспешно вскочили в повозку. Хор прощальных напутствий славных моряков эхом разнесся по округе, а мы с отцом и Эстер стояли на лужайке и махали руками им вслед до тех пор, пока повозка не скрылась за Клумберским лесом, en route45 к уигтаунской железнодорожной станции.
Барк и его команда, нарушившие монотонное течение нашей жизни, уходили в прошлое, оставив на память лишь груду обломков кораблекрушения на побережье. Эти обломки лежали в неприкосновенности, дожидаясь прибытия агента из страховой компании Ллойда.
Глава 13В которой я увидел то, что доводилось видеть лишь избранным
В тот вечер за ужином я рассказал отцу об эпизоде с тремя буддистскими жрецами, и, как я ожидал, отец живо заинтересовался этой историей.
Когда же он узнал, с каким особым уважением отзывался о нем Рам Сингх, и какое выдающееся положение отвел он отцу среди известных филологов, то пришел в такое необычайное возбуждение, что его едва удалось успокоить. Отец так и рвался незамедлительно познакомиться с этими достойными индусами, и нам с сестрой стоило большого труда отговорить его от этой затеи. После продолжительных увещеваний мы с Эстер проводили отца до порога его спальни, и тогда только вздохнули с облегчением, – волнующие события последних двадцати четырех часов были слишком тяжелым испытанием для хрупкого здоровья и слабой нервной системы старого джентльмена.
В сгущавшихся сумерках я сидел у открытого портика46, размышляя о череде необычайных событий, произошедших так внезапно и за столь короткий срок. Шторм, кораблекрушение, счастливое спасение и довольно странные люди, чудом добравшиеся до берега… Тут ко мне неслышно подошла Эстер и нежно взяла меня за руку.
– Тебе не кажется, Джон, – произнесла она своим тихим мелодичным голосом, – что мы совсем позабыли о наших друзьях из Клумбер-холла? Неужели, поглощенными нашими треволнениями, мы и думать о них перестали, неужели все их страхи и угрожающая им опасность просто-напросто улетучились из нашей памяти?
– Пусть они и не занимают наши мысли, но по-прежнему живут в наших сердцах, – ответил я, смеясь. – Однако ты права, малышка, мы определенно отвлеклись на другие заботы. Завтра утром я прогуляюсь до их имения и посмотрю, как обстоят дела, не требуется ли моя помощь. Кстати, завтра как раз наступит этот ужасный день, пятое октября… всего один день осталось пережить, и всё у нас будет хорошо!
– Или плохо, – мрачно промолвила сестра.
– Эй, малышка, только не надо каркать! – вскричал я. – И что у тебя за настроение такое?
– Я очень волнуюсь, и на душе тяжело, – ответила Эстер, содрогнувшись, и плотнее придвинулась ко мне. – Я чувствую, что какая-то ужасная угроза нависла над теми, кого мы любим. Почему эти странные люди пожелали задержаться в наших краях?
– Кто, буддисты? – беспечно сказал я. – О, у этих ребят уйма разного рода религиозных обрядов, церемоний и праздничных служб. Можешь быть уверена, у них были веские причины, чтобы задержаться здесь.
– А не находишь ли ты подозрительным, – проникнутый благоговейным страхом голос Эстер понизился до шепота, – что эти жрецы прибыли сюда из Индии именно в это время? Разве из всего, слышанного нами, ты не сделал вывода, что страхи генерала в некотором роде связаны с Индией и индийцами?
Это замечание заставило меня призадуматься.
– Что ж, теперь, когда ты об этом упомянула, – сказал я, – у меня возникло смутное воспоминание о том, что тайна генерала связана с каким-то происшествием, случившимся в тех краях. Я уверен, однако, что твои опасения тотчас же развеялись бы, если бы тебе довелось увидеть Рам Сингха. Он – воплощение мудрости и благожелательности. Он был шокирован нашим намерением заколоть барана или поймать рыбу для его стола, и сказал, что предпочел бы умереть сам, чем отнять жизнь у божьей твари.
– Конечно, очень глупо с моей стороны так нервничать, – храбро заявила сестра. – Но ты должен пообещать мне кое-что, Джек. Ты утром отправишься в Клумбер-холл, и если тебе удастся увидеться с кем-нибудь из его обитателей, ты должен рассказать им об этих странных соседях. Они скорее, чем мы, способны рассудить, имеет ли присутствие здесь этих буддистов какое-либо значение, или же нет.
– Ладно, малышка, – ответил я, и мы вошли в дом. – Ты чересчур взбудоражена всеми этими треволнениями, и тебе просто необходим крепкий и здоровый сон, чтобы прийти в себя. И всё же я сделаю то, что ты предлагаешь, и пусть наши друзья рассудят, представляют ли для них угрозу эти бедняги.
Я дал это обещание, дабы развеять опасения моей сестры, но при ярком солнечном свете, разбудившем меня утром, казалось абсурдным подозревать бедных вегетарианцев, потерпевших кораблекрушение у наших берегов, в каких-то дурных намерениях, и мне подумалось, что едва ли их прибытие в наши края могло представлять угрозу для обитателей Клумбер-холла.
Тем не менее мне и самому не терпелось побывать у Хэзерстоунов и узнать, не могу ли я быть чем-нибудь полезен, так что после завтрака я направился в Клумбер-холл. При том уединенном образе жизни, который вели наши соседи, они никак не могли ничего знать о недавних событиях. Поэтому я рассчитывал, что даже если мне приведется встретиться с самим генералом, то едва ли он отнесется ко мне, как к незваному гостю, – ведь я сообщу ему столько новостей!
У Клумбер-холла был всё такой же мрачный и меланхоличный вид. Заглянув в просвет между толстыми прутьями железной решетки в главных воротах, я тщетно пытался высмотреть кого-нибудь из обитателей поместья. Одна из высоких шотландских пихт была сломана бурей, и ее длинный красновато-коричневый ствол лежал прямо поперек поросшей травой подъездной аллеи, но никто даже не позаботился о том, чтобы убрать сломанное дерево.
На всём здесь лежала печать небрежения и запустения. Единственным исключением являлась массивная неприступная ограда, которая опоясывала имение, представляя собой внушительную, труднопреодолимую преграду для всякого потенциального нарушителя границ частных владений.
Я шел вдоль ограды, направляясь к старому месту наших с Габриелой встреч, и пытаясь обнаружить хотя бы узенькую щелочку, сквозь которую я мог бы бросить взгляд украдкой на дом. Тщетная надежда, ибо доски забора после ремонта были сдвинуты внахлест, обеспечивая тем, кто находится внутри, полную обособленность. Были заделаны также и все щели и глазки, в которые я имел обыкновение заглядывать прежде.
Однако в том месте, где у меня состоялся памятный разговор с генералом в день, когда он застал меня со своей дочерью, я обнаружил в заборе две расшатанные доски, между которыми оставался просвет дюйма в два, а то и больше.
В этот просвет я смог увидеть дом и часть лужайки перед ним. И никаких признаков жизни ни в одном из окон, ни снаружи дома! Невзирая на это, я устроился у забора с твердым намерением не покидать свой пост до тех пор, пока мне не представится возможность переброситься словечком с любым из обитателей Клумбер-холла. И в самом деле, при виде столь хмурого, безжизненного дома мое сердце внезапно сковал холод, и я скорее отважился бы перелезть через забор, рискуя навлечь на себя гнев генерала, чем возвратился бы домой без каких-либо известий о Хэзерстоунах.
К счастью, к такой крайней мере прибегать не пришлось, ибо не прошло и получаса, как я услышал резкий скрип отодвигаемого засова, и из парадной двери вышел генерал Хэзерстоун собственной персоной.
К моему удивлению, он был облачен в военную форму, но то была совсем не та форма, что принята нынче в Британской армии. Красный мундир казался непривычно коротким и давно выцвел. Брюки когда-то были белого цвета, но теперь превратились в грязновато-желтые. С красной орденской лентой на груди и висящей на боку прямой саблей, генерал стоял, словно живое воплощение ушедшего в прошлое типажа, – офицера времен афганской военной кампании сорокалетней давности.
Вышел он в сопровождении бывшего бродяги, капрала Руфуса Смита, ныне одетого с иголочки и выглядевшего процветающим. Хромающий капрал и его грозный хозяин, поглощенные беседой, принялись расхаживать взад-вперед по лужайке. Я заметил, что время от времени кто-нибудь из них замолкал и украдкой озирался, словно желая оградить себя от неприятных неожиданностей.
Я бы предпочел переговорить с генералом наедине, но поскольку не было никакой возможности разлучить его с компаньоном, я громко постучал тростью по забору, чтобы привлечь внимание обоих. Они мгновенно обернулись, и по жестам их я мог определить, насколько они смущены и встревожены.