Справа я мог видеть вдали высокую белую башню Клумбер-холла, резко очерченный профиль которой отчетливо вырисовывался на фоне сумрачной гряды облаков. Я подумал: «Как же, должно быть, всякий странник, проходящий мимо, завидует в душе обитателю этого великолепного строения, нисколько не подозревая о том необъяснимом ужасе, в котором тот живет постоянно, и о той безымянной угрозе, которая нависла над головой этого несчастного!»
А эти сумрачные облака, окутавшие башню, возможно, служили предвестником гораздо более жуткого и зловещего шторма, нежели тот, что разразился накануне.
– Что бы всё это ни значило, и что бы ни произошло, – воскликнул я, – пусть господь смилуется над невинным и покарает виновного!
Когда я добрался до дому, мой отец по-прежнему был взволнован своим недавним научным диспутом с буддистским жрецом.
– Надеюсь, Джек, – сказал отец, – я не обошелся с ним слишком грубо. Мне следует помнить, что я нахожусь in loco magistri52, и стараться не вступать в дискуссии со своими гостями. Однако когда он уцепился за эту более чем несостоятельную теорию, я не смог удержаться, чтобы незамедлительно не развенчать ее в пух и прах… что я и сделал, хотя тебе, не искушенному в тонкостях вопроса, возможно, этого и не понять. Но ты всё же заметил, думаю, что мое упоминание о наскальных эдиктах правителя Ашоки стало решающим аргументом, недаром наш гость сразу же поднялся и засобирался уходить.
– Вы мужественно отстаивали свою позицию, – ответил я. – Но какое у вас создалось впечатление об этом человеке теперь, когда вы его увидели?
– Что же, – сказал отец, – он один из тех святых людей, которые известны под разными именами, – саньясины, йоги, каландеры, хакимы, суфии, – и посвящают свою жизнь изучению тайн буддистской религии. Он, как я понимаю, теософ, то есть человек, пытающийся раскрыть особые божественные тайны, и стоит на одной из высших ступеней посвящения. Самой высокой ступени этот человек и его спутники еще не достигли, иначе они не смогли бы пересечь океан, не осквернив себя. Вероятно, все они – чела53, которые надеются в свое время достигнуть высшего знания и стать адептами.
– Но, отец, – прервала его сестра, – всё это не объясняет, почему эти люди, при их святости и необычайных достижениях, избрали местом своего паломничества берег уединенной шотландской бухты.
– Ах, Эстер, ты спрашиваешь о том, что выше моего понимания, – отвечал отец. – Могу, однако, предположить, что это не касается никого, кроме них, пока они ведут себя мирно и не нарушают законов нашей страны.
– А вам приходилось когда-нибудь слышать, – спросил я, – что эти верховные жрецы, о которых вы говорили, наделены способностями, нам неведомыми и недоступными?
– О, в восточной литературе таких примеров сколько угодно. Библия ведь тоже восточная книга, и разве она не заполнена от корки до корки описаниями всяких чудес и невероятных способностей? Несомненно, в стародавние времена люди знали множество тайн природы, которые ныне утеряны для нас. Однако, основываясь на своем знании Востока, я не могу сказать, что современные теософы и в самом деле обладают теми способностями, о которых они заявляют.
– А они люди мстительные? – спросил я. – Существуют ли, по их мнению, такие проступки, искупить которые можно только смертью?
– Нет, насколько мне известно, – ответил отец, в удивлении приподнимая седые брови. – Что-то ты нынче проявляешь любознательность сверх обыкновенного… а какова цель всех этих расспросов? Ужели наши гости с Востока пробудили у тебя любопытство, или ты их в чем-то подозреваешь?
Я уклонился от ответа, поскольку не хотел, чтобы старик узнал, что творится у меня в душе. Посвящать отца в нашу тайну было бы неразумно, ни к чему хорошему это бы не привело; в его возрасте и с его хрупким здоровьем требовался полный покой, не нарушаемый серьезными треволнениями; а кроме того, даже при всем желании я не смог бы внятно объяснить другому то, что и для меня самого было окутано мраком. Исходя из всех этих причин, я решил, что лучше всего будет оставить старого джентльмена в неведении.
За всю мою жизнь я не припомню дня, который тянулся бы так же медленно, как это злополучное пятое октября. Я придумывал для себя всевозможные развлечения, дабы скоротать томительные часы, но всё же мне казалось, что ночь так никогда и не наступит.
Я пробовал читать, пробовал писать, прогулялся по лужайке, истоптал все тропинки в поместье, насадил новых мух на рыболовные крючки, начал составлять алфавитный каталог для библиотеки отца, и изобрел еще около дюжины различных способов, помогающих унять тревогу ожидания, становившуюся уже невыносимой. Я заметил, что и сестра моя была снедаема тем же лихорадочным беспокойством.
Вновь и вновь наш добрый батюшка мягко пенял нам на то, что из-за нашего странного, беспокойного поведения ему приходится беспрестанно отрываться от работы.
И вот наконец был подан и выпит чай, задернуты шторы, зажжены светильники; еще один бесконечный промежуток времени, – и уже прочитаны все молитвы, а слуги разошлись по комнатам. Отец приготовил и выпил немного пунша на ночь, а затем удалился в свою комнату, оставив в гостиной нас с сестрой, трепещущих от нервного напряжения и исполненных самых ужасных, хотя и смутных, предчувствий.
Глава 14О посетителе, прибежавшем по дороге под покровом ночи
На часах в гостиной было четверть одиннадцатого, когда отец отправился в свою комнату, оставив нас с Эстер одних. Мы слышали, как удалялись его шаги, становясь всё тише, пока он поднимался вверх по скрипящим ступенькам старой лестницы, а потом отдаленный стук двери возвестил, что отец добрался до своей кельи.
Простая масляная лампа, стоящая на столе, освещала гостиную тусклым, неверным светом, отбрасывая таинственные блики на стены, обшитые дубовыми панелями, а от мебели с высокими подлокотниками и прямыми спинками протянулись причудливые тени самых фантастических очертаний. Бледное, встревоженное лицо сестры выступало из темноты с поразительной четкостью профиля, свойственной портретам Рембрандта.
Мы сидели друг напротив друга по разные стороны стола, и единственными звуками, нарушавшими тишину, были мерное тиканье часов и прерывистый стрекот сверчка за камином.
Было что-то зловещее в этой почти абсолютной тишине. Веселое насвистывание припозднившегося крестьянина нас слегка успокоило, и мы напрягали слух, пытаясь уловить отдельные его высказывания, которые он то и дело отпускал, пока неторопливо брел по дороге к дому.
Сначала мы предпринимали попытки что-то делать – сестра вязала, а я читал, – но вскоре отринули этот тщетный самообман, и просто сидели в напряженном ожидании, обмениваясь пристальными вопросительными взглядами всякий раз, когда потрескивали горящие в камине сучья, или крыса пробегала за деревянной обшивкой стены. В воздухе витало тягостное ощущение неотвратимо надвигающейся грозы, заставлявшее наши сердца тоскливо сжиматься от дурного предчувствия.
Я поднялся и распахнул дверь холла, впуская в дом свежий ночной бриз. По небу плыли рваные тучи, в просвете между ними иногда показывалась луна, освещая окрестности своим холодным белым сиянием.
Стоя в дверях, я мог видеть только край Клумберского леса. Сам дом можно было разглядеть лишь с небольшой возвышенности неподалеку от дома. Сестра, накинув на голову шаль, предложила прогуляться, и мы вместе поднялись на вершину той возвышенности, дабы бросить взгляд на Клумбер-холл.
Нынче ночью окна Клумбер-холла не были освещены. Во всём громадном здании, от ската крыши и до цоколя, не мелькало ни единого огонька. Огромный массив неясно вырисовывался вдали, средь деревьев, окружающих его, такой темный и мрачный, больше напоминающий гигантский саркофаг, чем человеческое жилище.
Нашим возбужденным нервам чудилось что-то устрашающее в этой темной громаде дома и в царящей вокруг зловещей тишине. Некоторое время мы стояли, вглядываясь во мрак, а затем вернулись обратно в гостиную и сели ждать… мы и сами не знали, чего именно ждем, но при этом были абсолютно уверены, что вот-вот произойдет нечто ужасное.
Было около полуночи, когда сестра внезапно вскочила и вскинула руку, призывая меня прислушаться.
– Ты ничего не слышишь? – спросила она.
Я напряг слух, но безуспешно.
– Подойди к двери, – вскричала она дрожащим голосом. – А сейчас слышишь что-нибудь?
В глубокой ночной тишине я отчетливо различил приглушенное мерное постукивание, беспрерывное, но очень слабое и тихое.
– Что это? – спросил я, понижая голос.
– Это стук подметок человека, бегущего к нашему дому, – отвечала сестра, и, вдруг утратив последние остатки самообладания, рухнула на колени у стола и начала молиться вслух с неистовым жаром, продиктованным сильным, непреодолимым страхом. Время от времени она срывалась на полуистерические всхлипы.
Теперь уже я мог различить звук, доносящийся извне, достаточно ясно, чтобы убедиться, что Эстер не подвела ее чуткая женская интуиция, и это действительно был бегущий человек.
По мере его продвижения по проезжей дороге стук подметок становился всё громче и отчетливей. Должно быть, это гонец со срочным сообщением, подумалось мне, поскольку на своем пути он не делал остановок и передышек.
Быстрый, гулкий топот внезапно сменился приглушенным шорохом. Он, очевидно, достиг места, где на днях на участке площадью в сотню ярдов или около того был насыпан песок. Через несколько мгновений, однако, бегун вновь выбрался на твердую почву. Его летящие шаги всё приближались и приближались.
Он сейчас уже должен быть в самом начале переулка, подумал я. Побежит ли он дальше по дороге? Или свернет в Брэнксом?
Едва эта мысль успела промелькнуть в моем сознании, как изменившийся звук шагов возвестил о том, что бегущий человек завернул за угол, и пунктом назначения, стало быть, является дом лэрда.