Бросившись к воротам, я достиг их как раз в тот момент, когда ночной посетитель стремительно распахнул калитку и без сил упал в мои объятья. В лунном свете я разглядел, что это не кто иной, как Мордаунт Хэзерстоун.
– Что случилось? – вскричал я. – Что-то не так, Мордаунт?
– Мой отец!.. – выдохнул он. – Отец!
Мордаунт потерял шляпу, пока бежал. Глаза его расширились от ужаса, а лицо было бледным, как у покойника. Он сжал мои плечи, и я явственно ощутил, как дрожат и трясутся его руки от сильного нервного возбуждения.
– Вы слишком измучены, – сказал я, проводив его в гостиную. – Передохните немного, прежде чем начнете говорить. Ну же, старина, успокойтесь, мы ваши лучшие друзья, и мы с вами.
Я уложил гостя на нашу старенькую софу, набитую конским волосом, а Эстер, чьи страхи улетучились, как ветер, едва только потребовалось перейти к практическим действиям, плеснула в стакан немного бренди и подала Мордаунту. Спиртное произвело на него благотворное действие, ибо румянец стал возвращаться на его бледные щеки, а в глазах появилось осознанное выражение.
Мордаунт сел прямо и взял обе руки Эстер в свои. Он был похож на человека, который только что пробудился от дурного сна и желает удостовериться в том, что на самом деле находится в безопасности.
– Ваш отец? – заговорил я. – Что с ним?
– Он ушел!
– Ушел! Как!
– Да, он ушел, и с ним капрал Руфус Смит. Мы их больше никогда не увидим.
– Но куда они направились? – вскричал я. – Это недостойно вас, Мордаунт. Какое право мы имеем здесь рассиживаться, позволяя нашим личным чувствам захватить нас, в то время как еще есть шанс выручить вашего отца из беды. Поднимайтесь, старина! Давайте последуем за ним. Скажи мне только, в каком направлении он скрылся.
– Всё бесполезно, – отвечал юный Хэзерстоун, закрыв лицо ладонями. – Не упрекайте меня, Уэст, вы ведь не знаете всех обстоятельств. Что можем мы противопоставить ужасным и неведомым силам, которые действуют против нас? Этот дамоклов меч уже довольно долго висел над нами, и вот теперь он обрушился на наши головы. Господи, спаси нас и помилуй!
– Да скажи же, во имя неба, что стряслось? – потребовал я, приходя в возбуждение. – Никогда не следует отчаиваться.
– До рассвета мы всё равно ничего не сможем предпринять, – отвечал Мордаунт. – Когда рассветет, мы сможем попытаться обнаружить какие-нибудь следы. Сейчас это безнадежно.
– А как насчет Габриелы и миссис Хэзерстоун? – спросил я. – Мы ведь могли бы увезти их из Клумбер-холла, не мешкая? Ваша бедная сестра, должно быть, обезумела от ужаса.
– Она ничего не знает, – отозвался Мордаунт. – Она спит в другой части дома, и ничего не видела и не слышала. Что до моей бедной матушки, то она уже так долго живет в беспрерывном ожидании катастрофы, что произошедшее не явилось для нее неожиданностью. Она, конечно же, охвачена горем, но предпочла бы, я думаю, побыть одна. Ее спокойствие и самообладание должны служить мне достойным примером для подражания, но я от природы чрезмерно впечатлителен, и эта катастрофа, свалившаяся на нас после длительного периода напряженного ожидания, на какое-то время совсем лишила меня рассудка.
– Коль скоро мы не сможем ничего предпринять до утра, – сказал я, – у вас есть время, чтобы рассказать, что же, собственно, произошло.
– Я так и сделаю, – ответил Мордаунт, поднимаясь и протягивая трясущиеся руки к огню. – Вам уже известно, что у нас на протяжении многих лет были причины страшиться ужасного возмездия, которое должно было настигнуть моего отца за некий проступок, совершенный им в молодости. Этот проступок он совершил совместно с человеком, известным как капрал Руфус Смит, и сам факт, что этот последний разыскал отца накануне роковой даты, послужил нам предостережением. Мы поняли, что страшный час приближается, и что пятое октября этого года, – очередная годовщина со дня преступления, – станет на сей раз и днем возмездия. Я поведал вам о наших страхах в письме, и, если я не ошибаюсь, у вас, Джон, был разговор с моим отцом на эту тему. Когда вчера утром я увидел, что отец надел старую военную форму, которую он хранил со времен Афганской войны, я уже не сомневался, что наши дурные предчувствия оправдываются, и конец близок.
Днем отец показался мне гораздо более спокойным, чем когда-либо на протяжении всех этих лет. Он свободно говорил о своей жизни в Индии и о приключениях, пережитых им в молодости. Около девяти вечера он попросил нас подняться в наши комнаты, а затем запер нас, – предосторожность, которую он часто принимал, будучи снедаем дурными предчувствиями. Он всегда старался, бедный, всеми путями оградить нас от того проклятья, что нависло над его собственной несчастной головой. Перед тем, как расстаться с нами, отец нежно обнял матушку и Габриелу, после чего последовал за мной в мою комнату. Ласково пожав мне руку, он вручил мне небольшой пакет, адресованный вам…
– Мне? – перебил его я.
– Вам. Я выполню свое поручение и передам его вам, как только закончу свой рассказ. Я умолял отца позволить мне остаться с ним, чтобы я смог разделить с ним любую опасность, в чем бы она ни заключалась, но он отверг мое предложение с неумолимой непреклонностью и попросил меня не добавлять ему хлопот и не вмешиваться в ход событий. Видя, что мое упрямство лишь усугубляет страдания отца, я в конце концов позволил ему закрыть дверь и услышал, как поворачивается ключ в замке. Я всегда буду корить себя за недостаточную настойчивость. Но что можно поделать, когда ваш отец отвергает вашу помощь и сотрудничество? Вы же не можете заставить его принять их!
– Я уверена, вы сделали всё, что было в ваших силах, – сказала сестра.
– Отнюдь, дорогая Эстер, но, видит бог, было очень трудно решить, как следует поступить. Отец покинул мою комнату, и я слышал, как его шаги удалялись вдаль по коридору. Это было около десяти вечера или немного позднее. Какое-то время я расхаживал взад-вперед по комнате, а потом, поставив лампу у изголовья кровати, лег не раздеваясь и читал сочинение Фомы Кемпийского54, от всего сердца молясь, чтобы ночь прошла без происшествий.
Наконец я забылся тревожным сном, когда громкий звенящий звук внезапно ворвался в мои уши и разбудил меня. Я сел в постели, совершенно сбитый с толку, но вокруг вновь царила полная тишина. Лампа горела тускло, а часы показывали, что время близится к полуночи. Двигаясь ощупью, я нашарил спички и чиркнул одной из них, намереваясь зажечь свечи, когда тишину прорезал пронзительный, безумный вопль, прозвучавший так громко и отчетливо, как будто раздался в той же комнате, где находился и я. Мои окна выходят на главный фасад, в отличие от окон комнат моей матушки и сестры, так что только я мог, находясь у себя, обозреть подъездную аллею.
Открыв окно и распахнув ставни, я выглянул наружу. Вы знаете, что посыпанная гравием подъездная аллея непосредственно перед домом расширяется, образуя просторную площадку. И прямо в центре этой площадки, разглядывая наш дом, стояли трое мужчин.
Луна освещала их полностью, заставляя белки их воздетых горе глаз зловеще поблескивать. В свете луны я смог разглядеть, что все трое смуглолицы и темноволосы, – такой тип часто встречается среди сикхов и африди. Двое из них были худы, с лицами аскетов, на которых ясно читалось страстное нетерпение, а третий отличался величественной королевской осанкой, благородными чертами лица и ниспадающей на грудь бородой.
– Рам Сингх! – воскликнул я.
– Как, вы их знаете? – в величайшем изумлении вскричал Мордаунт. – Вы их встречали?
– Я знаком с ними. Это буддистские жрецы, – ответил я. – Но продолжайте.
– Они выстроились в ряд, – продолжал Мордаунт, – и стояли, вздымая руки вверх, а затем опуская их вниз. Губы их всё время шевелились, словно повторяя слова молитвы или заклинания. Внезапно они перестали жестикулировать, и в третий раз ночную тишину нарушил дикий, яростный, какой-то сверхъестественный вопль, – тот самый вопль, что пробудил меня ото сна. Никогда я не забуду этот ужасный пронзительный крик, прорвавшийся сквозь безмолвие ночи, и с каждым мгновением всё нарастающий и усиливающийся. Он до сих пор звучит у меня в ушах.
Когда же этот крик постепенно стих, раздался резкий скрип и лязг отодвигаемых засовов и скрежет поворачиваемого в замке ключа, после чего заскрипела отворяемая дверь и послышался торопливый топот. Из своего окна я увидел отца и капрала Руфуса Смита, в безумной спешке выбегающих из дому. Оба были одеты небрежно, как будто облачались второпях. Оба забыли надеть головные уборы. Они вели себя, как люди, подчиняющиеся внезапно возникшему непреодолимому импульсу. Трое незнакомцев даже не прикоснулись к ним, тем не менее все пятеро дружно помчались прочь по главной аллее и вскоре исчезли из виду, скрывшись среди деревьев. Я уверен, что при этом не было никакого явного насилия, никакого видимого принуждения. И всё же я убежден, что мой бедный отец и его спутник оказались беспомощными узниками, – убежден, как если бы собственными глазами видел на них кандалы.
Все эти события разворачивались очень быстро. От первого вопля, прервавшего мой сон, до последнего мимолетного взгляда на бедных узников, мелькнувших в свете луны средь древесных стволов, прошло едва ли более пяти минут. Таким неожиданным было всё это, и таким странным, что когда приблизилась драматическая развязка, и отец с капралом Руфусом Смитом и тремя чужестранцами ушли, я был готов поверить, что вижу какой-то ужасный ночной кошмар, или что у меня галлюцинации. У меня совершенно отсутствовало ощущение реальности происходящего, и в то же время происходящее было слишком живым, чтобы списать это всё на счет разыгравшегося воображения.
Я всей тяжестью навалился на дверь моей спальни в надежде выломать запоры. Какое-то время дверь не желала поддаваться, но я вновь и вновь бросался на нее, пока наконец не раздался треск, и я не очутился в коридоре.
Моя первая мысль была о моей бедной матушке. Я кинулся к дверям ее комнаты и повернул ключ в замке. И едва я открыл дверь, как матушка выбежала в коридор в халате и предостерегающе подняла кверху палец.