– Не шуми, – сказала она. – Габриела спит. Их вызвали на улицу?
– Да, вызвали, – отвечал я.
– Да свершится воля божья! – вскричала матушка. – Твой бедный отец в мире ином будет счастливее, нежели в этой жизни. Благодарение небу, Габриела спит. Я подмешала ей в какао хлорал.
– Что же мне делать? – встревожено вопрошал я. – Куда они ушли? Чем я могу им помочь? Мы не можем позволить отцу уйти от нас таким образом, предоставив этим людям возможность делать с ним всё, что заблагорассудится! Я поскачу в Уигтаун и вызову полицию!
– Всё, что угодно, только не это, – убежденно сказала матушка. – Твой отец заклинал меня ни в коем случае не привлекать полицию. Сынок, мы больше никогда его не увидим. Ты, наверное, удивляешься, видя сейчас мои сухие глаза, но если бы ты знал, как знаю я, какой покой он наконец обретет после смерти, ты бы тоже не стал сильно скорбеть о нем. Всякие поиски будут тщетны, я это чувствую, и всё же мы должны организовать поиски. Только их следует провести без огласки, насколько это возможно. Лучшее, что мы можем сделать для твоего отца, – это исполнить его волю.
– Но ведь дорога каждая минута! – кричал я. – Даже теперь он еще, быть может, зовет нас в надежде, что мы вырвем его из когтей этих темнокожих демонов!
Мысль об этом сводила меня с ума, и я кинулся вон из дома, выбежал на дорогу, но здесь мне пришлось остановиться, ибо я понятия не имел, в каком направлении повернуть. Передо мной простиралась широкая заболоченная пустошь, поросшая вереском, и на всём этом огромном пространстве не было ни малейших признаков движения. Я прислушался, но ни один звук не нарушал безмолвие ночи. Вот тогда-то, мои дорогие друзья, когда я стоял, не ведая, в каком направлении бежать, ужас и отчаяние охватили меня. Я чувствовал, что пытаюсь бороться против сил, о которых мне ровным счетом ничего не известно. Всё происходящее было таким странным, таинственным и ужасным!
Мысль о вас, друзья мои, и о том облегчении, которое могут принести мне ваши мудрые советы и ваша помощь, стала для меня лучом надежды. В Брэнксоме, по крайней мере, я рассчитывал получить сочувствие, а еще, быть может, и советы по поводу того, что же мне следует предпринять и в каком направлении лучше действовать, ибо мой собственный бедный разум находится в таком смятении, что я не могу доверять собственным суждениям. Матушка изъявила желание побыть в одиночестве, сестра спала, а мне казалось, будто нет никакого смысла предпринимать что-либо до зари. Учитывая все обстоятельства, стоит ли удивляться, что я поспешил к вам со скоростью, какую только способны были развить мои ноги, – это было так естественно. У вас ясная голова, Джек, скажите же, старина, скажите мне, что я могу сделать? Эстер, что я могу сделать?
Он поворачивался то к Эстер, то ко мне с умоляюще протянутыми руками и горящими от страстного нетерпения глазами, в которых застыл немой вопрос.
– Вы ничего не сможете сделать, пока не рассеется тьма, – ответил я. – Мы должны сообщить о случившемся в уигтаунскую полицию, но нам не стоит отправлять им телеграмму до того, как мы сами начнем поиски. Так мы удовлетворим требования закона и одновременно проведем наше собственное частное расследование, как того желает ваша матушка. У Джона Фуллартона, что живет у холма, есть собака – помесь шотландской овчарки с борзой, – так она ничем не уступит доброй ищейке. Если мы пустим этого пса по следу генерала, пес разыщет его, пусть даже придется бежать до самого Джон-о'Гротса55.
– Это так ужасно – сидеть здесь и спокойно выжидать, в то время как отец, быть может, нуждается в нашей помощи.
– Боюсь, от нашей помощи ему при любых обстоятельствах будет мало проку. Здесь замешаны силы, природа которых находится за пределами человеческого разумения. Кроме того, у нас нет выбора. У нас определенно нет никаких догадок относительно того, в каком направлении нам следует двигаться, а бесцельно бродить по вересковым пустошам в темноте – значит понапрасну тратить силы, которые можно было бы с большей пользой применить с наступлением утра. Рассветет около пяти. Через час или около того мы вместе отправимся к холму, чтобы взять собаку у Фуллартона.
– Через час! – простонал Мордаунт. – Каждая минута кажется вечностью!
– Прилягте на софу и отдохните, – сказал я. – Лучшее, что вы можете сделать сейчас для вашего отца, – это собраться с силами, ведь нам, быть может, предстоит долгий и утомительный путь. Но вы упоминали о пакете, который генерал адресовал мне.
– Вот он, – отозвался Мордаунт, доставая из кармана маленький плоский пакет и передавая его мне. – Здесь вы, без сомнения, найдете объяснение всему, что до сих пор казалось таким загадочным и непостижимым.
Пакет со всех сторон был запечатан черным воском с оттиском, изображающим летящего грифона, который, как я знал, был на гербе генерала. Кроме того, для большей сохранности посылка была обернута широкой полосой клейкой ленты, которую я разрезал своим перочинным ножом. Поперек оберточной бумаги отчетливым почерком было начертано: «Дж. Фотергиллу Уэсту, эсквайру», а ниже: «Вручить вышеуказанному джентльмену в случае исчезновения или кончины генерал-майора Дж. Б. Хэзерстоуна, отставного офицера Индийской армии, кавалера ордена Бани, награжденного Крестом Виктории и пр. и пр.»
Наконец-то я узнаю зловещую тайну, тень которой омрачала нашу жизнь! Теперь в моих руках находится разгадка.
Дрожащими от нетерпения пальцами я сломал печати и снял обертку. Внутри оказалось письмо и небольшой сверток выцветшей бумаги. Я подвинул поближе лампу и распечатал письмо. Оно было датировано предыдущим днем, и вот что оно гласило:
Мой дорогой Уэст!
Сейчас я удовлетворю ваше вполне естественное любопытство относительно предмета, о котором мы с вами неоднократно беседовали прежде, но я воздерживался от подробных объяснений ради вашего же блага. По собственному печальному опыту мне известно, как выбивает из колеи и лишает присутствия духа ожидание катастрофы, которая вот-вот должна случиться, и которую вы не в силах ни отвратить, ни ускорить.
Хотя это затрагивает лишь меня одного, как человека, непосредственно замешанного в дело, я все-таки отдаю себе отчет в том, что симпатия, которую я заметил в вас, равно как и ваше уважение к отцу Габриелы, заставят вас чувствовать себя несчастным, едва вы осознаете всю безнадежность, и в то же время неопределенность ожидающей меня участи. Я боялся смутить ваш разум, вот почему я вынужден был хранить молчание. Это оказалось непросто, ибо моя изоляция от внешнего мира угнетала меня не меньше, чем неминуемость гибели.
О том, что изнурительное ожидание подходит к концу, и час возмездия близится, возвещают многие приметы. Главной среди них является присутствие буддистов на нашем побережье, о чем вы сообщили мне нынче утром. Почему мне было позволено прожить почти сорок лет с того дня, как я совершил проступок, – не знаю, это выходит за пределы моего разумения. Но, вероятно, тем, кто определяет мою участь, известно, что жизнь в постоянном ожидании возмездия стала для меня тяжелейшим из всех возможных наказаний.
Не было ни одного дня, ни одной ночи, когда мои мучители позволили бы мне забыть, что я отмечен, как их будущая жертва. Их проклятущий астральный колокол, этот зловещий предвестник конца, на протяжении четырех десятков лет звонил регулярно, напоминая мне, что нет на земле такого места, где я мог бы чувствовать себя в безопасности и надеяться избегнуть неминуемой кары. О покой, благословенный покой, который должна принести с собой смерть! Я не знаю, что ждет меня по ту сторону могилы, но по крайней мере я избавлюсь от этого ужасного колокола, будь он трижды неладен!
Мне нет нужды вновь описывать это отвратительное дело и вдаваться в подробности событий от 5 октября 1841 года, когда роковое стечение обстоятельств повлекло за собой смерть Гхулаб-Шаха, буддистского адепта. Я просто вырвал страницы из своего старого дневника. В них вы и найдете мой неприкрашенный отчет об этом деле.
Несколько лет назад сэр Эдвард Элиот, командующий артиллерийских войск, предоставил газете «Звезда Индии» независимое интервью, – в этом интервью, однако, имена участников были скрыты.
У меня есть причины полагать, что многие люди, даже те, кто хорошо знает Индию, подумали, будто сэр Эдвард Элиот преувеличивает, или что описанные им события являются плодом его воображения. Несколько выцветших листков со старыми записями, которые я посылаю вам, докажут, что это не так. А нашим ученым мужам следовало бы узнать хоть что-нибудь о могущественной силе природы и тех ее законах, которые человек может поставить себе на службу, но которые тем не менее неведомы европейской цивилизации.
Я не собираюсь ныть и жаловаться, но я не могу отделаться от чувства, что мне в этом мире была уготована слишком тяжкая участь. Бог свидетель, я не способен лишить жизни беззащитного человека, а тем более старика. По крайней мере, находясь в холодном состоянии рассудка. Но, должен заметить, от природы я всегда был вспыльчив и упрям, и в моменты, когда кровь приливает к голове, я не ведаю, что творю. Ни капрал, ни я никогда бы не прикоснулись к Гхулаб-Шаху, если бы не видели, что его сородичи начинают собираться с силами за его спиной. Ладно, ладно, это всё уже в прошлом, и незачем говорить об этом. Есть ли на свете другой бедняга с такой же злосчастной судьбой, как у меня!
Я написал это краткое дополнение к отчету и собираюсь приложить его к дневнику. Эта информация предназначена вам и всем, кто когда-либо заинтересуется моим делом.
А теперь прощайте! Будьте Габриеле хорошим мужем, и, если ваша сестра окажется достаточно отважной, чтобы связать себя брачными узами с семьей, находящейся под властью дьявола, благословите ее. Я оставляю своей жене достаточно средств, чтобы она жила в достатке, не испытывая неудобств. Когда же она присоединится ко мне, я желал бы, чтобы мое имущество было поровну разделено между моими детьми. Если вы узнаете, что я ушел, не сожалейте ни о чем, но возрадуйтесь за