В стене утеса, вблизи груды камней, где горцы устроили свой последний привал, виднелся вход в пещеру, более похожую на логово какого-то хищного зверя, нежели на человеческое жилище.
Из сводчатого прохода внезапно появился старец. Он был стар настолько, что все долгожители, которых мне когда-либо доводилось встречать, в сравнении с ним казались сущими цыплятами. Его волосы и борода были белы, как снег, и ниспадали, закрывая ему спину и грудь. Его морщинистое лицо было темным, цвета эбенового дерева. Старик представлял собой нечто среднее между обезьяной и мумией, и так тонки и прозрачны были его иссохшие конечности, что казалось бы непостижимым, как в нем еще теплится жизнь, если бы не его блестящие глаза, сверкающие от возбуждения, подобно двум бриллиантам в оправе из красного дерева.
Этот призрак стремительно выбежал из пещеры и, бросившись между беглецами и нашими ребятами, величественным и властным взмахом руки повелел нам двигаться назад, точно какой-нибудь император, отдающий приказание своим подданным.
– Кровавые разбойники! – вскричал он громовым голосом, изъясняясь на безукоризненном английском языке. – Это место предназначено для молитвы и медитации, а не для убийств. Ступайте прочь, иначе гнев богов падет на вас!
– Отойди-ка в сторонку, старик! – вскричал я. – Тебе не поздоровится, если ты не уйдешь с дороги!
Я видел, что горцы собираются с силами, и что некоторые из моих сипаев дрогнули, как будто устрашившись этого нового противника. Разумеется, мне нужно было действовать без промедления, если я желал, чтобы операция завершилась успешно.
Я бросился вперед, увлекая за собой отряд белых артиллеристов, державшихся подле меня. Старик метнулся к нам, воздев руки, словно надеялся таким образом нас остановить, но на пустые увещевания уже не было времени, и я пронзил его своей саблей в тот самый момент, когда один из артиллеристов ударил его по голове прикладом карабина. Старик тотчас же рухнул, как подкошенный, а горцы, увидев его падение, издали протяжный нечеловеческий вопль, – вопль ужаса и отчаяния.
Сипаи, еще так недавно собиравшиеся отступить, вновь бросились вперед, как только досадная помеха была устранена. Не потребовалось много времени, чтобы закрепить нашу победу. Едва ли хоть один из людей противника сумел выбраться живым из этого ущелья.
Разве Ганнибал или Цезарь смогли бы совершить нечто большее? Мы понесли незначительные потери – трое убитых и около пятнадцати раненых. Захватили их знамя, эту зеленую тряпку с запечатленным на ней изречением из Корана.
После битвы я хотел найти тело старика, но оно таинственным образом исчезло. Понятия не имею, куда оно подевалось. Старик сам повинен в собственной смерти! Он был бы сейчас жив, если бы не препятствовал «офицеру при исполнении им служебных обязанностей», как выражаются констебли у нас в Англии.
Разведчики доложили мне, что старика звали Гхулаб-Шах, и что он был одним из высочайших и святейших людей среди буддистов. В округе за ним закрепилась слава предсказателя и чудотворца, вот почему гибель его вызвала такой переполох среди горцев. Кроме того, разведчики поведали мне, что старик жил в этой самой пещере, когда еще Тамерлан переправлялся через горы этим путем в 1399 году; и присовокупили к данному потрясающему факту целую кучу подобного вздора, еще более невероятного.
Я заходил в пещеру. И как это человек, пусть даже самый что ни на есть необыкновенный, смог бы прожить в ней хотя бы неделю? Это загадка для меня, ибо пещера, немногим более четырех футов в высоту, оказалась самым мрачным и сырым гротом, какой я когда-либо видел. Всю обстановку составляли деревянная скамья и грубо сколоченный стол, на котором были рассыпаны пергаментные свитки, испещренные иероглифами.
Что же, этот человек отправился туда, где сможет узнать, что мирные проповеди и добрая воля ценятся выше всей его языческой учености. Пусть же покоится с миром!
Элиот и Чемберлен не смогли настичь главный отряд противника – так и знал, что они не смогут! – и, таким образом, все почести достались мне. Меня, должно быть, повысят в звании, а возможно даже, – кто знает? – обо мне упомянут в правительственном бюллетене. Какая удача! Я думаю, Земаун после всего передаст подаренный ему телескоп мне. А сейчас надо перекусить, я просто умираю от голода. Слава – замечательная штука, но ею одной сыт не будешь.
6 октября, 11 часов утра. Попытаюсь спокойно и скрупулезно, насколько это возможно, изложить то, что случилось этой ночью. Я никогда не имел склонности к фантазиям и галлюцинациям, так что могу ручаться за достоверность своих ощущений, хотя вынужден признать, что если бы кто-нибудь рассказал мне о подобных вещах, я не поверил бы. Я еще мог бы заподозрить, что мне заморочили голову, если бы я не услышал впоследствии этот колокол. Однако расскажу по порядку, что же все-таки произошло.
Мы с Элиотом до десяти вечера сидели в моей палатке и курили сигары. Затем я совершил обход вместе со своим лейтенантом-туземцем и, убедившись, что всё в порядке, вернулся в палатку немногим позднее одиннадцати.
Я заснул почти тотчас же, поскольку после дневных трудов и ратных подвигов устал, как собака, но вскоре меня разбудил какой-то шорох. Оглядевшись, я заметил, что у входа в палатку стоит человек, облаченный в восточные одежды. Он стоял неподвижно, устремив на меня взгляд, в котором застыло торжественное и суровое выражение.
Моя первая мысль была, что это гази или афганский фанатик прокрался в палатку с намерением зарезать меня, и с этой мыслью я собрался было вскочить с кушетки и принять все меры для самозащиты, но тело отчего-то отказывалось повиноваться мне. Необъяснимо!
Мною овладела непреодолимая слабость, я чувствовал полный упадок сил. Даже если бы я увидел кинжал, нацеленный мне прямо в грудь, у меня не достало бы сил, чтобы отвести удар. Полагаю, присутствие этого незнакомца с мрачным лицом подействовало на меня так же, как на несчастную птичку действует гипнотический взгляд змеи. Ясно осознавая происходящее, я тем не менее чувствовал в теле странное оцепенение, как если бы я по-прежнему спал.
Я закрывал глаза, пытаясь убедить себя, что это всего лишь иллюзия, но стоило мне открыть их, как я опять видел странного человека, буравившего меня всё тем же застывшим угрожающим взглядом.
Молчание становилось невыносимым. Я почувствовал, что должен преодолеть свою слабость и попытаться хотя бы обратиться к незнакомцу. Меня отнюдь нельзя назвать нервным человеком, и прежде я не понимал, что имел в виду Вергилий, когда писал: «adhaesit faucibus ora»63. В конце концов я ухитрился выдавить несколько слов, вопрошая незваного гостя, кто он такой и что ему нужно.
– Лейтенант Хэзерстоун, – медленно и мрачно произнес он, – сегодня вы совершили самое гнусное святотатство и тягчайшее преступление, какое только может совершить человек. Вы убили одного из трижды благословенных и священных людей, адепта высшей ступени посвящения, шедшего по избранной стезе в течение многих лет. Число этих лет превышает число месяцев, которые вы прожили на земле. Вы оборвали его жизнь в тот момент, когда его труды близились к высшему расцвету, и когда он почти достиг следующей ступени высшего знания, которая еще на один шаг приближает человека к создателю. Тому, что вы сотворили, нет оправдания и нет прощения, вы убили его, когда он вступился за беззащитных людей, обреченных на гибель. Так внемлите же мне, Джон Хэзерстоун!
Много тысяч лет назад ученые, занимающиеся оккультными науками, открыли, что краткого срока человеческого существования недостаточно, чтобы достичь высочайших ступеней духовного развития. Поэтому исследователи той эпохи направили всю свою энергию главным образом на изучение способов продления отпущенного людям века, что открыло бы больший простор для самосовершенствования.
Изучая таинственные законы природы, они сумели укрепить свои организмы против болезней и старости. Им только оставалось защитить себя от нападения нечестивцев и гнусных убийц, которые во все времена готовы истреблять всех, кто мудрее и благороднее их самих. Прямых средств защиты от подобных людей изобретено не было, зато удалось приспособить для этой цели оккультные силы таким образом, что страшная и неминуемая кара обрушивалась на всякого, кто дерзнул бы покуситься на жизнь высочайшего.
Существовало непреложное, не подлежащее обжалованию предписание, которое гласило: любой, кто прольет кровь святого брата, достигшего определенной ступени посвящения, обречен на смерть. Закон этот действителен и по сей день, и сейчас вы, Джон Хэзерстоун, полностью в его власти. Перед силами, которым вы бросили вызов, беспомощны даже короли и императоры, так на что же надеяться вам?
В прежние времена закон вступал в силу незамедлительно, так что убийца погибал одновременно со своей жертвой. Впоследствии было решено, что столь скорое возмездие не дает преступнику возможности осознать чудовищность совершенного им злодеяния.
Тогда было предписано, что в подобных случаях возмездие вверяется в руки чела, или ближайших последователей святого человека, и в их воле отсрочить либо ускорить свершение правосудия, с непременным условием, чтобы кара настигла преступника в одну из последующих годовщин совершенного преступления.
Почему наказание должно быть приурочено именно к этой дате, – этого вам узнать не дано. Достаточно знать только то, что вы – убийца Гхулаб-Шаха, да будет трижды благословенно его имя, и что я – старший из трех чела, уполномоченных покарать вас за его гибель.
Между нами нет личной ненависти. Поглощенные нашими учеными занятиями, мы не имеем ни досуга, ни наклонности для того, чтобы поддаваться личным чувствам. Но закон неумолим, и мы не можем смягчить наказание, равно как и вы не можете его избежать. Рано или поздно мы явимся и потребуем вашу жизнь взамен той, которую вы отняли.
Та же участь отпущена и злополучному солдату Смиту. Вина его не так велика, как ваша, но он тем не менее навлек на себя ту же кару, подняв свою кощунственную длань на избранника Будды. Если ваше земное существование и затянется, то для того лишь, чтобы у вас было время покаяться в совершенном злодеянии и в полной мере ощутить всю тяжесть предназначенного вам наказания.