И дабы вам не удалось выкинуть случившееся из головы и позабыть обо всём, наш колокол – астральный колокол, природа которого является одной из наших оккультных тайн, – будет неизменно напоминать вам о том, что было, и о том, что вас ожидает. И днем, и ночью вы будете его слышать, и станет он для вас знамением, свидетельствующим о том, что вы вольны ехать куда угодно и делать что угодно, но никогда вы не спрячетесь от возмездия духовных учеников Гхулаб-Шаха.
Больше вы меня не увидите, проклятая душа, до того самого дня, когда мы придем за вами. Живите в страхе и в ожидании смерти, что во сто крат тяжелее, нежели сама смерть.
С угрожающим взмахом руки зловещая фигура повернулась и покинула мою палатку, растворившись во мраке ночи.
В то самое мгновение, когда этот человек скрылся из виду, с меня спало оцепенение, и я обнаружил, что могу двигаться. Вскочив на ноги, я опрометью бросился к выходу и выглянул из палатки. В нескольких шагах от меня, опираясь на мушкет, стоял часовой из сипаев.
– Презренный пес! – произнес я на урду. – Что ты имеешь в виду, позволяя всяким подозрительным личностям проникать ко мне в палатку и беспокоить меня?
Часовой в изумлении уставился на меня.
– Сагиба кто-то побеспокоил? – спросил он.
– Вот только что, сию минуту. Ты должен был его увидеть, когда он выходил из моей палатки.
– Разумеется, почтенный сагиб ошибся, – уважительно, но твердо отвечал часовой. – Я стою здесь в течение целого часа, и всё это время из палатки никто не выходил.
Приведенный в замешательство и озадаченный, я присел на край кушетки, гадая, уж не привиделось ли мне всё это, и нельзя ли объяснить подобную галлюцинацию нервным возбуждением, охватившим меня после стычки в ущелье. И тут меня застигло врасплох новое диво. Прямо над моей головой раздался странный звук – пронзительный, звенящий, похожий на тот звон, который производит пустой стакан, если по нему постучать ногтем, только гораздо громче и сильнее.
Я взглянул вверх, но ничего не увидел.
Я тщательно исследовал всё внутри палатки, но так и не обнаружил возможного источника столь странного звука. В конце концов, изнемогая от усталости, я оставил в покое эту загадку, растянулся на кушетке и моментально провалился в сон.
Когда же утром я пробудился, то склонен был приписать ночное приключение своему разыгравшемуся воображению, но вскоре мне пришлось расстаться с этой утешительной мыслью, ибо не успел я подняться, как в уши мне опять ударил тот же самый звук, всё такой же громкий. Природа его по-прежнему была необъяснима, я никак не мог понять, что это за звук и откуда он исходит. До сих пор мне не доводилось слышать ничего подобного.
Быть может, в угрозах моего ночного посетителя все-таки что-то было, и сейчас я слышал тот самый предостерегающий колокол – напоминание, о котором он говорил? Но, разумеется, это невозможно. Хотя манеры незнакомца производили глубокое впечатление, которое не поддается описанию.
Я попытался изложить на бумаге всё, что он сказал, со всей возможной скрупулезностью. И всё же боюсь, что многое я пропустил. Чем же всё это закончится? Я должен обратиться к религии, окропить лицо святой водой… И ни слова Чемберлену и Элиоту. Они сказали, что я нынче утром выгляжу, как привидение.
Вечером. Сравнил свои наблюдения с наблюдениями стрелка Руфуса Смита из артиллерии, который ударил старика по голове прикладом карабина. Он пережил то же самое приключение, что и я. И он тоже слышал колокол. Что всё это значит?
10 октября (четыре дня спустя). Господи, помоги нам!
Такой лаконичной записью и заканчивался дневник генерала Хэзерстоуна. После четырех дней полного молчания, этот крик отчаяния поведал мне о расшатанных нервах и сломленном духе писавшего гораздо яснее, нежели любые более пространные повествования. К страницам, вырванным из дневника, булавкой был приколот дополнительный отчет, очевидно, составленный генералом в более позднее время.
С этого самого момента, – сообщалось в нем, – не было ни одного дня и ночи, что обошлись бы без вторжения ужасного колокола, за которым неизменно следовали тягостные размышления. Время и привычка не принесли мне облегчения; напротив, с течением лет мои физические силы всё более истощались, а нервы становились всё менее устойчивыми к продолжительному напряжению.
Я был разбит и душой, и телом. Я жил в постоянном ужасе, непрерывно напрягая слух в ожидании ненавистного колокола, избегал общаться со своими товарищами из-за боязни, что им откроется мое тяжкое положение; жил, не ведая покоя, и не надеясь обрести покой на этом свете. Один господь знает, как я желал умереть, и всё же, когда наступала очередная годовщина, пятое октября, я был вне себя от ужаса, поскольку не знал, какое еще таинственное и жуткое испытание приготовлено для меня, не знал, в каком обличье явится ко мне смерть.
С того дня, как я убил Гхулаб-Шаха, минуло сорок лет, и сорок раз я уже морально проходил через весь ужас смерти, так и не достигнув, впрочем, благословенного покоя, который должен был последовать за нею.
Не было никакой возможности узнать, в каком обличье мой зловещий рок настигнет меня. Я заточил себя в этой глухой деревне, окружил свой дом высокими преградами, потому что в минуты слабости инстинкт самосохранения побуждал меня принять все меры для защиты, но в глубине души я знал, и знал слишком хорошо, насколько тщетны все эти потуги. Эти люди должны вот-вот прийти за мной, ибо я старею, и если они не поторопятся, природа их опередит.
К чести своей должен сказать, что я ни разу даже не прикоснулся ни к бутылочке с опиумом, ни к синильной кислоте. А ведь в моей власти было таким образом расстроить планы моих оккультных преследователей. Но я всегда придерживался мнения, что человек должен идти по избранной стезе и не имеет права покинуть свой пост в этом мире до тех пор, пока он не будет снят с этого поста самим господом богом. Однако я со спокойной совестью подвергал себя опасности, и во время восстаний сикхов и сипаев сделал всё возможное, чтобы геройски пасть в бою. Смерть тогда не пощадила многих молодых парней, стоящих в самом начале жизненного пути, которым бы жить да жить, а меня обошла стороной. Меня награждали крестами, почести сыпались на меня, как из рога изобилия, но всё это не приносило мне никакой радости.
Что же, такое везение не могло быть случайным, в этом, несомненно, заложен глубокий смысл.
Чтобы возместить мои страдания, провидение ниспослало мне верную и преданную супругу. Я открыл ей свою ужасную тайну еще до свадьбы, и она великодушно согласилась разделить мой жребий. Ей удалось наполовину уменьшить тяжесть бремени, лежащего на моих плечах, но при этом она, бедняжка, сама согнулась в три погибели под непосильной ношей и загубила таким образом собственную жизнь.
Мои дети тоже служили для меня утешением. Мордаунт знает об этом деле всё, или почти всё. Габриелу мы держали в неведении, хотя и не смогли скрыть от нее, что со мной не всё ладно.
Я хотел бы, чтобы эти записи были показаны доктору Джону Истерлингу из Странрара. Как-то при случае ему довелось услышать преследующий меня колокол. Мой печальный опыт докажет ему, что я был прав, когда говорил, сколь многому могли бы научиться английские ученые мужи у своих восточных коллег.
Дж. Б. Хэзерстоун.
Уже близился рассвет, когда я закончил читать вслух эту необычайную повесть, которую моя сестра и Мордаунт Хэзерстоун слушали с неослабевающим вниманием. Через окно мы могли видеть, что звезды на небе уже потускнели, а на востоке пробивалась узенькая серая полоска света. Фермер, у которого я собирался позаимствовать собаку, жил в двух милях от нашего дома, так что пришло время действовать. Эстер мы оставили дома, поручив ей рассказать нашему отцу всю эту историю в сдержанной, насколько это возможно, манере, а сами, рассовав по карманам кое-какую еду, отправились выполнять нашу ответственную и многотрудную миссию.
Глава 16У бездны Кри
Когда мы вышли из дому, было еще довольно темно, и мы столкнулись с определенными трудностями, разыскивая дорогу в вересковых пустошах. Но по мере того, как мы продвигались вперед, становилось всё светлее и светлее, так что когда мы достигли хижины Фуллартона, уже совсем рассвело.
В этот ранний час Фуллартон был уже на ногах, ибо уигтаунские крестьяне – ранние пташки. В нескольких словах мы постарались разъяснить ему цель нашей миссии и заключили с ним сделку, – какой же шотландец не позаботится о своей выгоде в первые же минуты переговоров? – после чего он не только позволил взять нам его собаку, но и любезно согласился сопровождать нас сам.
Мордаунт, с его стремлением сохранить всё в тайне, запротестовал было против такой любезности, но я его переубедил. Мы не имеем ни малейшего представления о том, что нас ожидает, заметил я ему, и присоединение к нашей поисковой группе сильного, здорового мужчины может принести немало пользы.
К тому же, и собака будет менее склонна доставлять нам хлопоты, если ее хозяин пойдет с ней. Мои аргументы возымели свое действие, так что вместе с четвероногим спутником к нам присоединился еще и двуногий его владелец.
Между этими двумя было определенное сходство. У хозяина была лохматая шевелюра с длинными, густыми космами золотистых волос и растрепанная борода, а собака, длинношерстная, нечесаная и тоже лохматая, удивительно напоминала оживший клок пакли.
Всю дорогу до Клумбер-холла хозяин собаки красноречиво расписывал необыкновенные преимущества собачьего обоняния и удивительную сообразительность животного, подкрепляя свой рассказ примерами из жизни. Если верить его рассказу, наш маленький спутник обладал чуть ли не сверхъестественными способностями. Впрочем, в нашем лице фермер нашел не слишком благодарных слушателей, ибо мой ум был поглощен странной историей, которую я только что прочитал, а Мордаунт, с неистово горящим взглядом и лихорадочно пылающими щеками, шагал вперед и не думал ни о чем другом, помимо проблемы, которую нам предстояло решить.