— Сударь, — торжественно ответил Ландри Кокнар, — вы не можете заколоть этого человека.
— Но почему? — в бешенстве крикнул Вальвер.
— Потому что этот человек — отец той, кого вы любите… той, которую вы хотите видеть своей женой, — произнес Ландри Кокнар.
Вальвер мгновенно отпустил Кончини, вскочил и даже отбежал в сторону.
К этому времени Мюгетта окончательно очнулась и, спрыгнув с кровати, остановилась на помосте, с замирающим сердцем наблюдая за ходом поединка. Услышав слова мэтра Ландри, она страшно побледнела; ноги ее ослабели, и, чтобы не упасть, она вцепилась в спинку кровати.
Над четырьмя участниками этой зловещей сцены нависла пугающая тишина.
— Ее отец! — механически повторил Вальвер, не веря своим ушам.
— Мой отец! — в ужасе рыдала Мюгетта.
— Да, ее отец, — подтвердил Ландри Кокнар.
И с упреком добавил:
— Ах, сударь, ну почему вы не позволили мне занять ваше место?.. То, что не можете сделать вы, смог бы сделать я. И мы бы навсегда избавились от нашего врага… А теперь… Силы небесные, только бы ваше упрямство не стало причиной непоправимого несчастья!..
Одэ де Вальвер опустил голову и принялся нервно теребить усы. Он понимал, что достойный Ландри Кокнар прав. Кончини-отец был гораздо более опасен для Мюгетты, нежели Кончини-влюбленный. А перед защитником девушки возникало неодолимое препятствие: не мог же он убить отца своей невесты!
Кончини был оглушен словами Ландри Кокнара. Отдадим ему должное: чувства его пришли в смятение. Стоило ему узнать, что Мюгетта — его дочь, как от его былой страсти не осталось и следа и он искренне ужаснулся приступам похоти, испытываемой им к собственному ребенку. Он стоял и украдкой поглядывал на Мюгетту: теперь, когда он узнал, что она — его дочь, ему было стыдно прямо смотреть в глаза девушке.
Всеобщее изумление, сменившееся гнетущей тишиной, длилось всего несколько секунд, но для четверых участников разыгрывавшегося спектакля секунды эти показались часами.
Наверное, они еще долго бы так простояли, но внезапно потайная дверь, к которой с таким упорством стремился Кончини, широко распахнулась и в спальню вошли две женщины.
Увидев их, Ландри Кокнар подскочил к Вальверу и, крепко сжав ему руку, безмолвно указал на ту из них, которая величественно выступала впереди своей спутницы.
— Вот мать Флоранс, — шепнул он ему на ухо, — мать вашей невесты!
— Королева-регентша! — содрогнулся Вальвер.
Указывая краем глаза на Кончини, склонившегося перед королевой в глубоком поклоне, Ландри Кокнар с неподражаемой интонацией зашептал:
— Отец и мать, обрекшие свое дитя на смерть в самый день появления его на свет… Смотрите внимательнее, сударь, смотрите внимательнее…
Вместо ответа Вальвер решительным движением взял у Ландри шпагу и прицепил ее к поясу.
Они говорили тихо, очень тихо. Однако Мюгетта услышала их. Она еще больше побледнела, глаза ее стали совсем круглыми. Она смотрела на Марию Медичи, и во взоре ее читалось неизъяснимое страдание. Она шептала про себя:
«Моя мать!.. Вот моя мать!.. И это она, моя мать, в самый день моего появления на свет приговорила меня к смерти!.. Неужели такое возможно?.. Неужели моя мать — чудовище?.. Как я могу так думать о ней? Имею ли я право так думать?… Ах, почему я и в самом деле не умерла!..»
XXXVМАЛЕНЬКИЙ ОСОБНЯК КОНЧИНИ(продолжение)
Марии Медичи, матери Людовика XIII и королеве-регентше, было в ту пору около сорока лет, и она все еще была красива холодной и величественной красотой, делавшей ее похожей на Юнону. Войдя в комнату, она взволнованно огляделась по сторонам, и ее тревожный и суровый взор сразу же впился в Мюгетту. Девушка, бледная и недвижная, словно мраморное изваяние, все еще стояла возле кровати, держась за ее спинку.
Следом за Марией Медичи шла Леонора Галигаи, жена Кончини. Она тоже буквально пожирала глазами Мюгетту. Но если во взоре королевы-регентши было более тревоги, нежели ненависти, то в глазах Леоноры ясно читался смертный приговор юной цветочнице.
Едва так называемая мать вошла в комнату, где находилось ее дитя, как Вальвер быстро придвинулся поближе к Мюгетте. Он прекрасно понимал, что именно сейчас над его возлюбленной нависла самая грозная опасность, ибо по воле рока у девушки не было более страшных врагов, чем ее родители, то есть те, кто от природы призваны были стать ее защитниками.
Кончини терялся очень редко — иначе он никогда не занял бы своего нынешнего положения при дворе. С приходом королевы все изменилось, и итальянец снова стал хозяином в собственном доме. Вальвер уже не был ему опасен. Вдобавок Кончини понял те выгоды, которые сулил ему статус отца Мюгетты-Флоранс: влюбленный юноша никогда не решился бы убить его. Итак, флорентиец мог диктовать свою волю, не оглядывась на недавнего соперника, и он без лишних слов устремился навстречу королеве.
В спальне все еще царила тяжелая, гнетущая тишина.
Мы уже упомянули, что Мария Медичи была необычайно взволнована, поэтому на Кончини она едва взглянула — причем сердито и даже угрожающе. Ее внимание занимала одна лишь Мюгетта. Очевидно, королева явилась сюда, намереваясь застать своего любовника на месте преступления и уличить его в неверности. Отсюда и тот грозный взор, коим она его наградила. Возможно, она собиралась устроить бурную сцену. Но после долгого созерцания своей соперницы она наконец заметила стоявших рядом с девушкой Одэ де Вальвера и Ландри Кокнара; хозяин и слуга напоминали сейчас двух часовых.
Присутствие в комнате каких-то незнакомых мужчин убедило королеву в том, что ее ревность совершенно неуместна. Она поняла: свидания наедине не получилось, и Кончини остался верен ей. Обрадовавшись, она забыла все свои подозрения, и ее поведение по отношению к любовнику мгновенно изменилось.
Как вы наверняка поняли, Марию Медичи привела сюда Леонора Галигаи. Она решилась поссорить Кончини с королевой ради того, чтобы избавиться от внезапно возникшей у нее на пути юной цветочницы.
Леонора тоже не ожидала встретить здесь Одэ де Вальвера и Ландри Кокнара. Она была удивлена ничуть не меньше, чем Мария Медичи, но в отличие от королевы, она знала, кто такие Вальвер и Кокнар; знала она также и многое другое, о чем Мария Медичи даже не подозревала. Поэтому Леонора быстро сообразила, какая сцена только что разыгралась здесь, и, как всякий жестокий человек, возрадовалась в душе:
«Ах, бедняжка Кончино! Надо же: столкнуться с соперником в собственной спальне! Да еще каким соперником! Юным, отважным, не побоявшимся встать на защиту своей милой!.. Надо признать, этому авантюристу не откажешь в отваге».
Однако после некоторых размышлений она в изумлении окинула взором спальню.
«Похоже, между ними состоялся поединок… Но как случилось, что Кончино остался без охраны? Ведь он не из тех, кто сам рвется в бой… А если они сражались один на один, то отчего этот юнец, который силен, как Самсон, не убил Кончино?» И Леонора внимательнейшим образом принялась изучать лица находившихся в комнате мужчин, пытаясь понять, что же здесь на самом деле произошло.
Пока она наблюдала и размышляла, Кончини, как мы уже сказали, приблизился к королеве. Низко поклонившись, он воскликнул:
— Это вы, сударыня! Какая честь для моего бедного дома!
Он говорил по-французски и очень громко, давая возможность всем услышать его слова. Затем дрожащим от волнения голосом он обратился к королеве на тосканском наречии, дабы девушка и ее стражи не сумели его понять:
— Мне надо срочно поговорить с вами, сударыня. Речь идет о нашем спасении… Произошла неслыханная, невероятная вещь… девушка, которую вы здесь видите, это… это… наша дочь!..
Как бы тихо он ни говорил, Леонора, стоявшая позади Марии, услышала его. Она была ошеломлена словами мужа, однако виду не подала. Тем временем Мария Медичи прошептала:
— Я это знала, саго mio! Именно для того, чтобы сообщить вам сие неприятное известие, я и пришла сюда.
Мария говорила нежно и даже страстно, и Кончини окончательно убедился, что королева на его стороне. Он снова возвысил голос:
— Ради Бога, сударыня, пройдите же.
— Минуточку, — ответила Мария Медичи.
Она повернулась к девушке, по-прежнему стоявшей возле кровати и не решавшейся оторвать свои пальцы от ее спинки. Сухо, что, вполне соответствовало суровому выражению ее лица, королева произнесла:
— Следуйте за мной, мадемуазель.
Отдав этот приказ, она отвернулась от присутствующих и величественной походкой покинула спальню, не удосужившись проверить, подчинились ей или нет. Проходя мимо Леоноры, она что-то тихо шепнула ей на ухо. Мы помним, что королева вошла в комнату разгневанная и взволнованная; покидала же она ее сияющая и умиротворенная. От былой ревности не осталось и следа; впрочем, радости от внезапного обретения дочери вы бы там тоже не заметили. К счастью, она на время забыла и о том, какую опасность для нее представляет эта девушка — живое свидетельство ее бесчестья. Она уходила довольная, с единственной мыслью: Кончини не изменил ей. Более ее не интересовало ничего.
Кончини последовал за королевой-регентшей; за его внешним безразличием скрывалось жгучее беспокойство. Ибо, в отличие от своей царственной любовницы, он обладал даром политика и всегда старался помнить о возможных последствиях своих поступков.
Леонора замерла на пороге потайной двери. Ее неистощимый ум по-прежнему лихорадочно работал, стараясь сообразить, какую выгоду можно извлечь из ошеломляющей новости. (Напомним, что все, что бы она ни замышляла, всегда служило укреплению власти ее обожаемого Кончино.)
Тем временем повинуясь полученному приказу, Мюгетта медленно пошла вслед за королевой. Вальвер схватил ее за руку и зашептал:
— Куда вы?
— Я иду за своей матерью. Разве вы не слыхали, что она приказала мне следовать за ней? — произнесла девушка неживым голосом.
И не дав Вальверу времени ответить, она обернулась к Ландри Кокнару: