ные онучи с лаптями. Напротив атамана Микитка Кривой отмахивался от назойливых комаров красной шапкой с меховым околышем. Худой, долговязый и одноглазый бывший московский стрелецкий десятник, мздоимец и насильник в широком долгополом зеленого сукна кафтане выглядел нелепо. К тому же голова Микитки Кривого была перевязана окровавленной тряпицей. Ему не повезло, бывшему десятнику перепало во время нападения на купеческий обоз.
Атаман Васька Оборотень кашлянул, обвел всех внимательным взглядом, бросил в костер сухую ветку, хрипловато спросил:
– Чего молчком сидим, тоску нагоняем?
Казак Авдей Кистень пожал плечами, почесал клокастую бороду.
– Чего говорить, и так все сказано да пересказано. Тем паче, утомились немало. Путь-то был неблизкий. Опять же, после того, как Ивашка Крюк в болоте утоп, покуда сюда добирались, Царствие ему Небесное, – Кистень перекрестился, – веселиться не больно хочется. Жалко, розмыслом он добрым был, нам бы сейчас пригодился.
Василий хмыкнул:
– Розмыслом может и добрым был, но и греха у него преизлиху. Сколько душ погубленных на нем, о коих нам известно и неизвестно. Не он ли сестру задушил, людей на крюку пытал, а окромя того семейство купецкое заживо в избе сжег, когда те дверь в избу для грабежа открывать отказались? Так что в Царствие Небесное святой Петр его не пустит, а гореть ему в аду, как и всем нам. Утоп и утоп. Мало ли на своем веку смертей повидали? Как в народе сказывается, «был мужичок, да помер; была и кляча, да изъездилась».
– И то верно, одна сермяга дырявая от него и осталась. Прикидываю я, что окромя Ивашки покойнички среди нас были, если бы от взора охотников из народца здешнего не утаились в кустах. Спаси бог Яшку, вовремя приметил соплеменников, иначе быть бы беде.
– Нам беда не беда. Мало ли на своем веку лиха всякого хватили. Нам ли народца малого бояться?! Славный атаман Ермак Тимофеевич с малой ватагой Сибирское царство одолел, ужель мы с сородичами Яшкиными не справимся, коли нужда придет?!
– Не скажи атаман. Наскоком нежданным, по отдельности, может, и одолеем, а коли вместе соберутся, не совладать. Хуже ежели исподтишка начнут на нас охотится, тут нам и конец. Они охотники бывалые, места эти им родные.
Оборотень нахмурился:
– Чего ты страху нагоняешь, коли случиться, тогда и посмотрим, чья возьмет, а пока нечего пугать. Мы не из пужливых. Взгляд Василия остановился на Демьяне.
– Давай, Лалыка, потешь душу, расскажи байку али загадку какую-нибудь загадай, повесели братов. Зело способен ты в этом деле.
Демьян почесал затылок, слегка заикаясь, повел сказ:
– Сам тому не видок, а плошел по Луси слушок. Была в лесу делевня. В той делевне глупцы жили. Опличь одного. Был следи них мужик поумнее, ненамного. Звали того мужика Умняк. Пошли глупцы зимой на охоту, видят дыла, а из дылы той пал валит. Пошли Умняка сплосить. Умняк недолго думая соблался и пошел с мужиками дылу смотлеть. Долго он смотлел, думал, да так ничего не плидумал. После почесал голову и велел мужикам его за ноги блать и в дылу совать. Сунули, а там медведь его за голову тяп и откусил. Мужики его долго делжали, покуда не устали. Вытащили, а головы нет. Один и говолит: «Видно там интелесное что-то, если Умняк там свою голову оставил. Надо бы и нам посмотлеть», – полезли глупцы в беллогу, а медведь там их пустые головы и пооткусывал.
Разбойники засмеялись, но смех прервал атаман Оборотень.
– Глупые мужики и байка глупая. Загадай лучше загадку.
Демьян долго не задумывался:
– Это мы залаз. Вот, наплимел. Конь бежит, земля дложит. Угадайте.
Оборотень махнул рукой:
– Этакую загадку и дитя разгадает. Гром это, не иначе. Давай следующую.
– Челна колова всех поболола.
Василий подумал, покрутил ус, раздраженно произнес:
– Ты что же, думаешь, что я, как твой недоумок Умняк, вельми глупый. Про ночь загадка. Ладно, братцы. Хватит развлекаться, пора спать. Завтра потеха будет, если золото добудем.
Кистень не утерпел, живо поинтересовался:
– Много ли его там, золота?
– Коли верить Яшке, то должно быть преизлиху, а посему, всем хватит.
Демьян Лалыка обрадовался, мечтательно закатил глаза:
– Коли там того золота тьмотысячно, то я, как долю свою заполучу, в Москву подамся. Дом себе куплю, молодуху сосватаю, заживууу…
Молчаливый Ферапонт Ноздря усмехнулся в густую окладистую бороду, обронил:
– Допрежь золото раздобудь.
Авдей Кистень Ферапонта поддержал:
– Ты, Демьянка, дурень. Не ведаешь того, что тебя на Москве быстро схватят, в поруб посадят и вдругорядь в острог отправят, а то и вовсе головы глупой лишишься.
Микитка Кривой с казаком согласился:
– Не иначе. Мне-то уж точно в стольный град соваться не стоит. Мою рожу одноглазую сразу признают и на кол посадят. Правильно Авдей молвит, дурнеем будешь, коли в Москву подашься.
Казак добавил:
– Что ему. Дурнем был, дурнем и останется.
Демьян Лалыка обиженно глянул исподлобья на сотоварищей.
– Чего слазу-то, дурнем! Будет тебе, дядька Авдей, пугать.
Кистень поправил баранью шапку на кудлатой, давно немытой и нечесаной голове.
– Верно Микитка молвит, назад нам ходу нет. Мы повольники, ушкуйникам сродни, нам под властную государеву руку не след идти. На Волгу-матушку к морю Хвалынскому или на Дон опасно, и на полдень идти боязно, к инородцам в полон попасть можно. Надо на восход солнца идти либо на полуночь, в лесах обживаться, а там, как Господь даст.
Бронислав подкрутил длинный ус, проронил:
– Я назад, в Речь Посполитую вернусь.
Кистень прикрыл рот широкой ладонью, ехидно ухмыльнулся, невнятно пробормотал:
– Верно содеешь, возвращайся, ляху на Руси делать нечего.
Поляк слов казака не расслышал, продолжал говорить:
– Там у меня недалеко от города Сандомира маленькое имение есть…
Кистень съязвил:
– Покуда ты воевал да в плену был, у твоего имения небось другой хозяин нашелся.
Поляк недружелюбно глянул на Кистеня.
– Кто на мое добро позарится, узнает, что такое смерть!
Татарин Ахмет покосился на поляка.
– Так, так. Свое добро давать не надо. Его много делать надо. Я купец хочу быть, товар бирать буду, у здешний народец на шкурка поменяю, а шкурка русский и татарский купец продавать стану. Богатый много буду.
Василий Оборотень обвел всех суровым взглядом.
– Ишь ты, мягкой рухлядью торговать удумали. Медведя не убили, а шкуру делите. Будет день, будет и пища.
Авдей Кистень поддержал:
– Верно атаман молвит, дуван-то не дуванили. Дров не нарубили, а костер разжигать собрались. Будет талан, будет и добыча.
Демьян сказанного не понял, недоуменно посмотрел на казака.
– Как это, не налубили? Огонь-то голит.
Кистень покачал головой.
– Порченой ты, Лалыка. Рожно тебе в бок. Верно сказывают: «Дурака хоть в ступе толки, все одно дураком останется».
Дружный громкий смех разбойных людей разнесся по болоту и лесу.
Демьян не сдержался, привстал с места со сжатыми кулаками.
– Ты, Авдей, говоли, да не заговаливайся, а то я тебе быстло шею склучу.
Вскипел и Кистень, поднялся, гневно зыркнул на Лалыку:
– Ты на кого, щеня, тявкаешь! Я тебя…
– Охолонь! Нестроения среди нас не потерплю! – громкий окрик Василия Оборотня заставил Лалыку и Авдея сесть на место. – И вам будет ржать, как жеребцам. У них того гляди до мордобоя дойдет али вовсе до смертоубийства, а вам все потеха! Неча прю затевать! Спасть ложитесь!
Разбойники с охотой последовали приказу вожака, предвкушая скорый сон и будущую безбедную жизнь, которая их может ждать в случае удачи…
Следующий полдень застал разбойников на острове, в мрачном лесу с кривыми деревьями, который, со слов Яшки, находился неподалеку от пещеры. Теперь их было семеро. Во время переправы через бурную реку утонул долговязый Микитка Кривой.
Десятнику снова не повезло. К излучине спустились вооруженные по совету Яшки жердями в рост человека, сработанными из ветвей, росших у берега деревьев. По его же совету шли лицом к течению, слегка поворачивая тела боком. Прощупывая жердями дно и используя их, как дополнительную опору, осторожно двинулись к противоположному берегу. Время от времени взбирались на торчащие из воды камни, а порой перепрыгивали с одного на другой. Один из таких прыжков и оказался неудачным для московского стрельца…
Поляк Бронислав пошутил, что если так дальше пойдет, то добытое в пещере золото нести назад будет некому. Суровый взгляд Васьки Оборотня заставил замолчать бывшего подручного шляхтича Лисовского, однако думать об этом разбойники не перестали. Мало того, на чудный лес нежданно-негаданно навалился непроглядный сырой туман, который, к тому же, принес с собой голоса и звуки. Для всех разные. Василию чудился волчий вой, Демьяну Лалыке – девичий голос, Авдею Кистеню – детский плачь, Ферапонту Ноздре – женский смех, а Ахмету – крик неведомой птицы. Татарин выставил перед собой раскрытые ладони, стал молиться по-мусульмански. Поляк Бронислав наоборот, следуя католическому обычаю, сложил ладони вместе, православные крестились, лишь Васька Оборотень озирался по сторонам, будто волк, почуявший опасность. Когда туман рассеялся, Яшка сунулся к предводителю:
– Атаман, плохо, однако! Туман худой, примета плохой, нам назад идти надо! Другой раз приходить станем.
Оборотень строго глянул, хрипло произнес:
– Веди! Ты мне зарок давал, что к золоту нас приведешь! Веди, покуда я не осерчал!
Яшка, убежденный угрозами и правотой слов Василия, понурив голову, пошел дальше. Вскоре разбойники оказались у пещеры, но войти туда им удалось не сразу. Путь преградила женщина в коричнево-красной с узорами рогатой войлочной шапке, с распущенными, длинными, цвета воронова крыла волосами. В волосы были вплетены красные шелковые ленты. Лицо женщины, покрытое тонким слоем глины, тоже было красным. Глаза скрывала красная же повязка с бахромой. Коричнево-красным был и ее долгополый халат, поверх которого была одета отороченная беличьим мехом безрукавка. Халат и безрукавка были украшены вышитыми изображениями птиц и животных, бахромой, перьями, заячьими, волчьими и лисьими хвостами. На груди красовалась золотая фигурка орла. Она, прежде всего, и привлекла к себе алчные взоры разбойников. В руках женщина держала деревянную колотушку и бубен, на котором тоже был изображен орел с распростертыми крыльями и медведь. Их-то шаманка и подняла вверх, пытаясь остановить незваных гостей. Оборотень повернулся к Яшке, строго спросил: