ась сероватым туманом, в сердце которого что-то пульсировало. Это он, он пульсирует в центре бесконечной, огромной, не постижимой уму боли. На сей раз глаза он открыл с большой осторожностью. Фиби… Она сидела рядом и держала его за руку, но на миг полусонный, одурманенный наркозом Квирк принял ее за покойную жену. Делия сидит на ведущих в подвал ступеньках? Их разделял туман или облако, но такое плотное, что их руки сквозь него не проваливались. Квирк едва не разрыдался. Это не туман! Их разделяет одеяло в пододеяльнике.
Спать, ему нужно спать!
Когда Квирк очнулся в следующии раз, было светло, у кровати стоял Мэлэки, а на месте Фиби сидела Сара. За ее спиной расхаживали, переговаривались и даже смеялись какие-то люди. Под потолком натянули цветную бумажную гирлянду.
— Квирк, ты проснулся! — воскликнула Сара и улыбнулась явно через силу, словно превозмогая боль.
Мэл, с мрачным видом стоявший рядом, шумно втянул воздух.
— Ты в университетской клинике, — объявил он.
Квирк шевельнулся, и левое колено загудело, как улей.
— Дело серьезное? — спросил он, удивляясь, что голос не пропал.
— Жить будешь, — пожал плечами Мэл.
— Я имел в виду ншу, точнее, колено.
— Ничего страшного, тебе спицу поставили.
— Кто это сделал?
— Полиция не в курсе, — спрятав глаза, ответил Мэл. — Пока говорят о вооруженном ограблении.
Если бы не боль в ребрах, Квирк бы захохотал.
— Я о спице, Мэл! Кто спицу поставил?
— А-а, — смущенно протянул Мэл, — Билли Клинч.
— Мясник Билли?
— Он отдыхал на лыжном курорте, — смущение Мэла исчезло без следа. — Мы очень попросили его вернуться.
— Спасибо.
К кровати приблизилась крупная рыжеволосая медсестра.
— Ну, слава богу! — выдохнула она. — Простите, как вас, Корк, Кэрри? Мы боялись, что вы не проснетесь! — Медсестра измерила пульс и ушла, а Квирку, Мэлу и Саре стало еще тяжелее: напряженность заметно усилилась. Мэл поджал губы, запустил руки в карманы плотно застегнутого пиджака и, выпростав большие пальцы, уставился на носки туфель. На Сару он ни разу не взглянул, она на него — тоже. Голубой костюм с желтым галстуком-бабочкой должен смотреться свежо и оптимистично, а на Мэле казался нелепым.
— Ты ведь придешь к нам в гости? Ну, после выписки? — спросила Сара, но и она сама, и Квирк понимали: это несерьезно.
На следующий день, едва Квирка перевели из реанимации в отдельную палату, его навестил судья. Рыжеволосая медсестра, потрясенная и взволнованная появлением высокого гостя, почтительно открыла дверь, забрала у Гаррета пальто и шляпу и предложила чай. От чая судья отказался, и медсестра пообещала оставить их в покое, напоследок добавив, что если пациент начнет буйствовать, Гаррету нужно только в колокольчик позвонить, и она «мигом явится».
— Спасибо, сестра! — Гаррет растянул морщинистый рот в улыбке, медсестра просияла и, наконец, впрямь ушла.
Старик взглянул на Квирка и вскинул брови.
— Значит, это правда? Правда, что докторам болеть нельзя? — Он опустился на стул у кровати, спиной к окну, за которым виднелись крыши, печные трубы и небо, облепленное мелкими снеговыми облакам. — Боже милостивый, Квирк, что с тобой случилось?
Квирк прижался спиной к баррикаде подушек и горестно улыбнулся.
— С лестницы упал.
Из-под одеяла проступала загипсованная левая нога, толстая, как бревно.
— Крутая же лестница попалась! — покачал головой судья. За его спиной к залатанному облаками небу взмыла стая черных птиц. Они покружили над крышами и по одной стали исчезать из виду — наверное, улетали восвояси. — Как себя чувствуешь? — Старик ерзал на стуле, нервно потирая крупные, усыпанные веснушками руки. — Может… может, нужно что-то особенное?
Квирк покачал головой, сказав, что очень рад его видеть. Веки и переносица подрагивали — в любую секунду могла начаться истерика. «Наверное, это отсроченный шок. Организм никак в норму не придет», — думал Квирк. Другого объяснения слезливому настроению он не находил.
— Мэл с Сарой заглядывали, — объявил он. — И Фиби тоже, я тогда еще в коме был.
Судья кинул.
Фиби — хорошая девочка! — категорично проговорил он, словно ждал возражений, и снова потер руки. — Она говорила, что летит в Америку?
У Квирка аж сердце екнуло. Он промолчал, и Гаррет пояснил:
— Ну да, Фиби летит в Бостон, к дедушке Кроуфорду. На каникулы. Отдохнет, обстановку сменит. — Судья вытащил из кармана кисет, трубку и бледной подушечкой большого пальца набил темный табак в чашу. Квирк внимательно за ним наблюдал. Короткий зимний день догорал, в палате быстро темнело. Гаррет чиркнул спичкой и поднес ее к трубке. Табак занялся, к потолку полетели искры.
— Так бойфренду окончательно дали от ворот поворот?
Судья озирался в поисках пепельницы: надо же куда-то спичку деть. Квирк и не думал ему помогать, он буравил его немигающим взглядом.
— Смешанные браки — полная чушь, — с деланной беззаботностью проговорил Гаррет, подался вперед и аккуратно положил спичку на край деревянной тумбочки. — Да и сколько лет Фиби, девятнадцать?
— Да, на следующий год двадцать исполнится.
Гаррет взглянул на Квирка, и в слабом свете догорающего зимнего дня его голубые глаза показались еще светлее.
— В таком юном возрасте легко наделать ошибок.
Не отрываясь от подушек, Квирк потянулся к тумбочке за сигаретами, но судья сам нашел пачку, вытащил одну и чиркнул спичкой. Квирк позвонил в колокольчик, и когда в дверях возникла медсестра, попросил пепельницу. Медсестра заявила, что ему нельзя курить, но Квирк и бровью не повел, тогда она пожаловалась судье на строптивого пациента, но буквально через минуту принесла жестяную тарелочку, мол, вот, ничего лучше нет. Оставшись наедине, мужчины какое-то время курили молча. Трубка Гаррета чадила, сигарета Квирка ароматом напоминала горелый картон. День почти догорел, из углов наползли тени, но лампу у кровати ни Квирк, ни судья не включили.
— Расскажите о кампании Рыцарей Святого Патрика, в которой участвует Мэл, — наконец попросил Квирк. Судья изобразил недоумение, но очень неубедительно. — Ну, о том проекте. Они вроде бы помогают американским католическим семьям на деньги Джоша Кроуфорда, так?
Старик вынул из кармана нож для сигар, тампером утрамбовал табак в трубке и, посасывая мундштук, выпустил облачка сизого дыма.
— Мэлэки — хороший человек, — с чувством проговорил он, заглядывая Квирку в глаза. — Ты ведь это знаешь?
Квирк ответил таким же пристальным взглядом и снова вспомнил, как Сара говорила о том же.
— Гаррет, одна женщина погибла, — напомнил он. — Другую зверски убили.
— Хочешь сказать, Мэл в этом замешан? — спросил судья таким тоном, словно ответ его ничуть не интересовал.
— Еще как замешан, я же объяснял! Он устроил Кристин Фоллс…
Старик устало отмахнулся.
— Да-да, я помню, что ты рассказывал. — Гаррет сидел спиной к окну, в полумраке его лицо напоминало безжизненную маску. Недокуренный табак в трубке то вспыхивал, то гас, словно пульсируя. — Мэлэки — мой сын, Квирк. Захочет чем-то со мной поделиться — непременно поделится.
Квирк осторожно потянулся к импровизированной пепельнице, которую медсестра оставила на тумбочке, и раздавил бычок, напоследок выпустивший струйку едкого дыма. Нервные окончания так и вибрировали: это никотин смешался с обезболивающим.
— Помню, мальчишкой я ходил в школу, повесив ботинки на шею. Берег их, износить боялся, — продолжал Гаррет. — Над такими историями сейчас смеются, мол, преувеличивают старики, только это не преувеличение. Ботинки на шее, на обед одна картофелина и молоко в заткнутой бумагой бутылке. Мы с Джошем Кроуфордом — земляки, в детстве оба были тощими, как борзые.
— Зато сейчас вы старший судья, а Джош — бостонский миллионер.
— Нам просто повезло. Люди вспоминают «старые добрые времена», только добрыми, положа руку на сердце, я бы назвал их с большой натяжкой. — Возникла пауза. За окном совсем стемнело, зато уже зажигалась городская иллюминация. — Квирк, долг каждого — сделать этот мир хоть немного лучше.
— Значит, Джош Кроуфорд и ему подобные хотят сделать мир лучше?
— Как подумаешь, чьими устами Господу приходится выражать свою волю, становится его жаль, — усмехнулся судья и сделал очередную паузу, словно обдумывая следующую фразу. — Впрочем, ты же не верующий… Хоть понимаешь, как горько мне оттого, что ты отвернулся от церкви?
Тонизирующее действие сигареты прошло, снова навалилась тупая усталость.
— Разве я когда-то принадлежал церкви? — слабеющим голосом спросил Квирк.
— Еще как принадлежал и, будь покоен, рано или поздно ты к ней вернешься. Господь живет в каждой душе, даже такой темной, как твоя! — хрипло засмеялся Гаррет.
— По долгу службы я вскрыл немало трупов, но ни одной души не видел.
Задетый за живое, судья обиженно замолчал, только Квирку было все равно: ему хотелось остаться одному и заснуть. Боль превратилась в пирамиду с тяжелым основанием и острой, как игла, вершиной, которая вонзалась в разбитую коленную чашечку. Судья вытряхнул содержимое трубки в жестяную тарелочку и покачал головой.
— Я надеялся, вы с Мэлом станете братьями.
Квирку казалось, он погружается в себя, в свою темную пещеристую глубину.
— Мэл вечно ревновал, — пробормотал Квирк. — Я тоже. Мечтал о Саре, а получил Делию.
— Да, и нам всем очень жаль. — Судья нажал кнопку звонка над изголовьем, вызвал медсестру и стал ждать, глядя на сильное, скрытое одеялом тело Квирка, слишком крупное для узкой больничной кровати. — Понимаю, Квирк, твоя жизнь пошла не так, как ты с полным основанием рассчитывал. Сколько ошибок ты наделал! Впрочем, кто не ошибается? Только не будь с Мэлом слишком строг, пожалуйста! — взмолился Гаррет, но, наклонившись чуть ниже, увидел, что Квирк спит.
Глава 22
Дни тянулись безликой серой вереницей, и наступление Нового года Квирк едва заметил. Суровая больничная палата напоминала череп: высокий потолок цвета старой кости, пустая глазница окна, взирающая на зимний город. Фиби принесла ему маленькую пластмассовую елочку, украшенную миниатюрными игрушками. Одинокий кусок праздника, яркая елочка стояла в оконном проеме, чуть наклонившись к стеклу, и с каждым днем бесконечно долгой недели между Рождеством и Новым годом казалась все нелепее. Навестил его и Барни Бойл. Смущенный, потеющий — «Боже, Квирк, я ненавижу больницы!» — он принес две мини-бутылки виски и целую охапку книг. Разумеется, Барни спросил, что случилось, и Квирк ответил то же, что другим — он упал с лестницы на Маунт-стрит и скатился в заброшенный подвал. Барни не поверил, но ни брата Эмби Торми, ни отстающего в развитии Галлахера не упомянул: он умел держать язык за зубами.