В 1947 году в письме коллеге Кобер рассчитала время, которое ей потребовалось, чтобы определить статистику частотности употребления одних знаков в сочетании с другими: “Можно узнать, сколько времени потребуется, чтобы сравнить 78 знаков с другими 78 знаками, при условии, что сравнение одного знака (если все идет хорошо) занимает 15 минут. Посмотрим: 78 знаков и 77 знаков на 15 минут – около 1500 часов. Это при помощи логарифмической линейки, чтобы ускорить арифметические процедуры”.
После расчетов Кобер купила пробойник и сделала отверстия в строго определенных местах карточек. Каждое отверстие означало какой-нибудь знак линейного письма Б. Отверстие в одном месте обозначало знак , другое – , третье – , и т.д. Расположение отверстий оставалось идентичным на всех карточках, и, наложив одну карточку на другую, можно было увидеть, где отверстия совпадают. Это позволяло моментально узнать, между какими знаками и словами имелась связь. “Заполнение карточек занимает много времени, картотека имеет значительный объем, – писала она в 1947 году, – но однажды они закончатся, и все материалы окажутся организованы так… что любой вопрос можно будет прояснить за несколько минут”.
При всей строгости и точности картотека “демонстрировала и мягкость” своей создательницы. Томас Палэма и его коллега Сьюзан Тромбли заметили, например: Кобер, “вырезая из открытки разделитель для карточек, приняла дополнительные меры, чтобы не пострадал олененок среди цветов”.
При этом на ее плечах лежал тяжелый груз работы в Бруклинском колледже. “Я… преподаю в свободное время”, – в 1942 году писала она коллеге. Едва ли это была шутка. Колледж входил в состав Нью-Йоркского университета, и для профессорско-преподавательского состава акцент был сделан скорее на преподавании, чем на исследованиях. “Бруклинский колледж для меня никогда не делал ничего в научном плане”, – пожаловалась Кобер несколько лет спустя. Она делила кабинет с четырьмя коллегами (одно это делало невозможной работу по дешифровке в кампусе). Кроме занятий, Кобер активно участвовала в делах университета.
В 1943 году ее попросили помочь слепой студентке с изучением Горация. Кобер самостоятельно освоила систему Брайля и с 1944 года переводила на нее учебники, библиотечные материалы и экзаменационные задания для всех слепых учащихся. Перевод на систему Брайля материалов одного экзамена занимал у нее не менее 15 часов.
В письме заведующему кафедрой в мае 1946 года Кобер составляет следующее расписание на ближайшие недели:
21–24 мая. Перевод экзаменационных заданий в систему Брайля. Подготовка к выступлению 24 мая. Занятия.
25 мая — 6 июня. Занятия. Брайль.
7 июня. Экзамен по латинскому языку (уровень 1). Наблюдение за студентами.
7–10 июня. Проверка работ. Оценки к понедельнику, 10 июня.
11 июня. Дополнительные обязанности по наблюдению за студентами на кафедре.
12 июня. Экзамен по классической древности (уровень 1), 110 работ. Наблюдение за студентами.
13 июня. Проверка работ.
14 июня. Экзамен по классической древности (уровень 10), 30 работ. Наблюдение за студентами.
15 июня. Утро – проверка работ на стипендию Нью-Йоркского клуба антиковедов. Вечер – посвящение в общество Фи-бета-каппа.
Часть картотеки Алисы Кобер с самодельными карточками, при помощи которых она сортировала знаки линейного письма Б.
“Чем меньше сказано о педагогической нагрузке, тем лучше, – жаловалась Кобер коллеге-классику в 1949 году. – Придется опять… будь оно неладно. Жаль, что нам не платят за то, чем нам хотелось бы заниматься”.
При этом с учащимися она вела себя тепло и участливо, даже, можно сказать, страстно. В начале 40-х годов по просьбе учеников она организовала в колледже отделение национального общества Эта-сигма-фи, объединяющего антиковедов, и возглавила его. Когда она преподавала археологию, она взяла студентов на раскопки близлежащих пустырей, где они нашли столовые приборы и осколки тарелок.
“Думаю, я хороший преподаватель. Во всяком случае, мои студенты приходят в класс с улыбкой и смеются моим шуткам”, – писала Кобер в 1947 году при поступлении на работу в Пенсильванский университет. Ее оценку ситуации разделяла по крайней мере одна ученица. Среди бумаг Кобер есть письмо, присланное в 1944 году из Детройта молодой женщиной по имени Фритци Поппер Грин:
Я знаю, что мои имя и адрес… ничего вам не скажут… Но кто я, вовсе не важно. Я была одной из счастливиц из латинской группы, которые 6 или 7 лет назад наслаждались Горацием, Плавтом и Теренцием под вашим прекрасным руководством на вечернем отделении Бруклинского колледжа.
Я хотела бы, чтобы вы знали, как много для меня значило то, что вы натаскивали нас, чтобы мы получили высокую оценку по латыни… несмотря на то, что вы не хотели больше преподавать по вечерам…
Я хочу, чтобы вы знали (хотя прошло уже много времени), – я была одной из тех, кто ни минуты не считал латынь “непрактичной”, и любовь к классической древности и все понимание, которые я приобрела, – все это только благодаря вам.
Преподавая предмет в своей “трезвой, неэмоциональной” манере, Алиса Кобер передавала студентам ту страсть, которой жила сама – страсть мысли. Ее ученица Ева Бранн вспоминала, как Кобер говорила: “Вы поймете, что сделали большую работу, когда почувствуете боль в задней части шеи”.
В конце 1945 года Кобер подала заявку на стипендию Фонда им. Гуггенхайма для исследования линейного письма Б. Если бы она оказалась достаточно хороша и получила ее, то на год оставила бы преподавание – впервые за десятилетие. Возможно, она добилась бы реального прогресса и приблизила день, когда критские таблички можно было бы снова прочитать. Кобер интересовало не содержание табличек, а загадка письменности как чисто криптографическая проблема. Июньским вечером она сказала новым членам общества Фита-бета-каппа Колледжа им. Хантера, что хотя минойские таблички могут и не скрывать в себе высокую драму, дешифровщику они в любом случае принесут глубочайшее удовлетворение:
Мы сможем узнать, действительно ли существовала Елена Прекрасная, был царь Минос мужчиной или женщиной и действительно ли у критян имелся механический человек, который бегал по скалам и предупреждал их, когда на остров пытался высадиться враг. С другой стороны, возможно, мы узнаем лишь, что 10 июня 1400 года до н. э. мистер Икс доставил мистеру Игрек 100 голов скота… Но ведь решать головоломки неинтересно, если ответ заранее известен.
Глава 5Восхитительная задача
В апреле 1946 года в газетах появились имена 132 стипендиатов Фонда им. Гуггенхайма того года. В списке были и звезды, например фотограф Ансел Адамс, поэтесса Гвендолин Брукс, композитор Джанкарло Менотти. Среди стипендиатов оказалась и Алиса Кобер, впервые за свою карьеру получившая крупную премию. Две с половиной тысячи долларов избавили бы ее от необходимости преподавать целый год, так что она могла бы безраздельно посвятить себя дешифровке.
В Бруклин полетели поздравления. Дарси У. Томпсон, шотландец и, по словам Кобер, “один из «великих мужей» классической науки”, написал ей: “Ваши знания обширны, мужество огромно, а [выбранная] задача – восхитительна”. Леонард Блумфилд, выдающийся лингвист первой половины XX века, также отдал дань таланту Кобер: “Простое упоминание об [избранной] вами задаче пугает меня”.
С 1 сентября Кобер решила оставить на год Бруклинский колледж. В соответствии с требованиями фонда, она прошла медицинское обследование. Зная о разрушительной болезни, которая настигнет Кобер менее чем через три года, отчет врача читать невыносимо: “Она в прекрасной физической форме. Нет никаких признаков органических либо функциональных заболеваний”.
До начала стипендиального года Кобер пришлось поработать. Она начала готовить для “Американского археологического журнала” большую рецензию на первый том (всего намечалось опубликовать два) книги Бедржиха Грозного о “дешифровке” линейного письма Б. Чешский ученый, успешно дешифровавший хеттскую клинопись, теперь стремился доказать, что язык Крита бронзового века также являлся формой хеттского. “По-моему, это ахинея, – отзывалась Кобер в частном письме редактору журнала Джону Франклину Дэниелу. – Но Грозному повезло с хеттским… Так что я должна хорошо подумать, прежде чем писать гадости”.
Чем больше Кобер размышляла, тем сильнее росло ее негодование по поводу ненаучного подхода Грозного к критскому письму. “Я надеюсь, он не будет слишком раздосадован моей рецензией, – писала она своему коллеге, – но, думаю, в делах науки истина превыше всего”. К тому моменту, когда Кобер села сочинять рецензию, она была так распалена, что предупредила Дэниела: для публикации ему понадобится асбестовая бумага. “Не остыньте раньше, чем сядете писать, – пошутил в ответ Дэниел. – Я нашел небольшой запас асбестовой бумаги”.
Дэниел, молодой археолог из Пенсильванского университета, был одним из немногих коллег Кобер, которых она действительно уважала (а Вентриса – нет). В 1941 году Дэниел опубликовал важную статью о кипро-минойской письменности, использовавшейся в эпоху поздней бронзы на Кипре и, как полагают, произошедшей от линейного письма А. В начале 40-х годов, когда Дэниел сменил Мэри Свиндлер на посту редактора “Американского археологического журнала”, между ним и Кобер завязалась переписка. К середине десятилетия Дэниел стал самым важным человеком в профессиональной жизни Кобер.
Оставшиеся до стипендии месяцы также позволили Кобер расширить свой лингвистический репертуар. К тому времени она уже освоила много языков, древних и современных: греческий и латинский, французский и немецкий (необходимый набор для классика), а также англосаксонский. В начале 40-х годов она приступила к изучению хеттского, древнеирландского, аккадского, тохарского, шумерского, древнеперсидского, баскского и китайского. В 1942–1945 годах, когда Кобер вела занятия в Бруклине, она раз в неделю ездила на поезде в Нью-Хейвен, в Йельский университет, где брала уроки санскрита. Она понимала, что вряд ли какой-нибудь из этих языков скрывается за знаками на глиняных табличках. Ее намерения становятся ясны из переписки. Кобер вооружается, чтобы “в один прекрасный день они принесли какую-нибудь пользу”.