С целью самообразования Кобер также занималась полевой археологией. Летом 1936 года она участвовала в раскопках в каньоне Чако в американском штате Нью-Мексико, а летом 1939 года работала в Греции. Годы спустя она будет писать о “тоске по Афинам”, вспоминая, как она “карабкалась вверх и вниз по северному склону Акрополя”.
Летом 1946 года Кобер даже успела устроить себе нечто вроде каникул: отправилась с друзьями в автопробег по Западу США и Мексике. В сохранившейся переписке, насчитывающей более тысячи страниц, Кобер лишь дважды делает отступления, не имеющие отношения к работе, причем один раз из двух она мимоходом вспоминает об этой поездке. Впрочем, как следует из ее письма Дэниелу, отправленного из Боулдера (штат Колорадо), она взяла с собой материалы по линейному письму Б.
Кобер стремилась выжать все из свободного времени. Чтобы отдохнуть, она читала детективы или вязала, однако, в отличие от большинства, делала это одновременно.
Стипендиальный год официально начался 1 сентября 1946 года. Алиса Кобер провела первые месяцы, “проясняя для себя фон” – анализируя малоазиатские языки: лидийский, ликийский, хурритский, хаттский, карийский, “остатки некоторых других”. Списки слов многих языков не были опубликованы, и она сделала для них картотеки. “Это неблагодарная работа, и многие ученые не стали бы за нее браться, – писала она той осенью Дэниелу. – Получается, что каждый работающий в этой области должен делать всю работу с начала”. Один лидийский потребовал “около месяца невероятно интенсивной работы”, и это только чтобы сделать картотеку.
Тем не менее отчетливо ощущалась ее радость из-за того, что не нужно преподавать. “Я никогда не имела возможности работать непрерывно так долго, – писала Кобер в декабре в промежуточном отчете Фонду им. Гуггенхайма. – Сейчас мне нужен месяц, чтобы сделать то, для чего раньше потребовался бы год… Очень надеюсь, что результаты моей работы окажутся соответствующими моей благодарности”.
В значительной степени эти результаты зависели от ответа на письмо, которое она отправила месяцем ранее, в ноябре 1946 года. Письмо было адресовано Джону Линтону Майрзу, выдающемуся археологу из Оксфордского университета. Майрз ассистировал Эвансу на раскопках в Кноссе, а после его смерти унаследовал титул эгейского патриарха. К сожалению всех заинтересованных лиц, Майрз также продолжил работу Эванса над линейным письмом Б (он 40 лет отвечал за примечания и прорисовки в публикуемых материалах). Эванс, как пишет Эндрю Робинсон, оставил свои дела в беспорядке. Запланированный второй том Scripta Minoa, посвященный линейному письму Б, при жизни Эванса не вышел. Неблагодарное дело его подготовки свалилось на Майрза, который в середине 40-х годов был уже очень пожилым и больным человеком.
В 1946 году ученые по-прежнему располагали лишь 200 надписями. У Майрза же хранились прорисовки и фотографии более 2 тыс. надписей Эванса: последний решительно заявил, что они останутся недоступными, пока в свет не выйдет Scripta Minoa II. Если бы Кобер могла увидеть их до публикации, ее картотека увеличилась бы почти десятикратно. Но из-за нежелания Эванса упускать контроль над своими материалами (даже после смерти!) надежды на это было мало. 20 ноября 1946 года она пишет:
Дорогой профессор Майрз!
Мне очень трудно писать это письмо, потому что оно содержит просьбу, на которую, я боюсь, вы можете ответить отказом. Тем не менее, учитывая обстоятельства, мне необходимо спросить вас…
Если бы я смогла ознакомиться с частью или со всеми неопубликованными надписями в течение этого года, когда я могу посвятить им все свое время, это очень помогло бы мне и, возможно, ускорило бы процесс дешифровки…
Я не уверена, стоит ли просить вас об этом. Я знаю, что подготовка корпуса ведется, и хотя вот уже 15 лет, как я занимаюсь этой проблемой, я всегда чувствовала, что сэр Артур Эванс должен был сам дешифровать эту письменность. В конце концов именно благодаря ему мы узнали о ее существовании. Если он действительно хотел, чтобы никто не увидел неопубликованные надписи, пока они не выйдут под его именем, мне лишь оставалось бы согласиться и отдать дань его памяти.
Однако, поскольку научный интерес иногда напоминает религиозный фанатизм, я должна спросить, могу ли я увидеть неопубликованные материалы в этом году, когда я свободна от академических обязанностей…
Я должна признаться, что (как бы громко это ни звучало) с удовольствием отправлюсь хоть на край земли, если у меня будет возможность увидеть там новую надпись линейным письмом Б.
Извиняясь, но с надеждой
Отправив письмо, она села с сигаретой и логарифмической линейкой ждать ответа.
К тому времени Алиса Кобер, работая всего с 200 надписями, значительно продвинулась вперед. Тысячи часов, проведенные за перекладыванием карточек, начали давать плоды, и, фрагмент за фрагментом, стала вырисовываться картина. В 1952 году на радио Би-би-си Майкл Вентрис рассказал о шагах, которые делает дешифровщик, проходя сквозь лес символов:
Обычный способ размещения слоговых знаков (когда мы знаем, как они произносятся) в определенном порядке – организация их в слоговую “сетку”… Наиболее важная работа, если мы хотим дешифровать слоговую систему с нуля, заключается в том, чтобы попытаться классифицировать знаки с помощью чего-то вроде таблицы, даже прежде, чем мы узнаем реальные звуковые значения гласных и согласных… После того, как позднее мы сможем определить, как произносятся один или два знака, мы немедленно получим информацию о многих других знаках, расположенных в этих же столбцах таблицы… а дальше лишь вопрос времени, прежде чем мы найдем формулу, которая решит все.
Увы, Вентрис умолчал об Алисе Кобер, которая сделала это первой. В 1945 году она опубликовала первую из трех своих больших статей о линейном письме Б. Вклад Кобер в дешифровку заключается не только в том, что именно она нашла, но и в том, как она это сделала.
Во-первых, она отвергла почти все чужие соображения о линейном письме Б. Наверное, единственное, в чем Кобер не сомневалась, – что линейное письмо Б было слоговым. “Если окажется, что минойские таблички не слоговые, я их съем”, – упоминала она в частной переписке. Во-вторых, она отказывалась рассуждать о языке табличек. В-третьих (это был самый радикальный шаг), она отказалась закреплять фонетические значения за знаками линейного письма Б.
Один из величайших соблазнов дешифровщика заключается в том, чтобы присвоить символам фонетические значения и размышлять, какие знаки в языке обозначают те или иные звуки. В случае с неизвестным языком и неизвестной письменностью мало способов сделать это не наугад. Кобер неоднократно предупреждала об опасности такого подхода. Можно начать двигаться по кругу: знаки письменности соотносятся со звуками языка икс, следовательно, письменность фиксирует язык икс.
Для Кобер назначение звуковых значений в начале пути служило признаком небрежности, дилетантизма и заблуждения. Вместо этого она изучала символы линейного письма Б, пытаясь найти такие паттерны, которые могли бы привести ее, сами по себе, к структуре минойского языка. В случае блиссимволики мы начали с форм и значений. В случае линейного письма Б исследователи попали, как выразительно писала Кобер, в мир “форм без значений”. Она была единственной из потенциальных дешифровщиков, кто готов был пробыть в этом мире столько, сколько потребуется.
Работа Кобер над линейным письмом Б получила полное развитие в трех ее статьях 1945–1948 годов, опубликованных в “Американском археологическом журнале”. В статье “О склонении в кносской табличке «Колесница»” (1945) она проанализировала ряд табличек, описанных Эвансом в “Дворце Миноса” и посвященных колесницам и их частям (эти таблички примечательны тем, что содержат преимущественно полные предложения):
Статья Кобер важна в двух отношениях. Во-первых, она показала, что в принципе можно анализировать критские символы, не наделяя знаки конкретным звуковым значением. Во-вторых, она выяснила, что язык минойцев синтетический, то есть такой, в котором грамматические структуры задаются изменением окончаний – как в латыни, немецком или испанском. Это может показаться небольшой находкой, однако именно она позволила проникнуть в суть линейного письма Б.
Флексии – это окончания изменяемых слов. Разные языки используют окончания в разной степени: в английском языке есть окончания -s (обозначают третье лицо единственного числа); -ed (прошедшее время); -ing (деепричастие); -s (существительные множественного числа) и т.д. В современном английском языке 8 окончаний. А в китайском их почти нет.
Некоторые другие языки используют гораздо больше окончаний, как знает любой, кто корпел над латынью. В латинском окончания передают многие грамматические характеристики глагола, включая лицо (первое, второе или третье) и число (единственное или множественное) – в зависимости от того, кто осуществляет действие. Окончания несут информацию, которая в английском языке передается с помощью дополнительных слов. Рассмотрим латинский глагол laudare, “хвалить”. Когда суффикс присоединяется к основе (laud-), возникает короткое предложение, в котором слова элегантно связаны одним-единственным окончанием:
В латинском языке существительные имеют множество склонений. В таблице ниже окончания маркируют падеж слова, показывая, какую роль оно играет в данном предложении: субъекта, прямого объекта, непрямого объекта, владельца или получателя.
Для исследователя, анализирующего неизвестную письменность, доказательство того, что язык является флективным, – великий триумф. Этот факт немедленно сужает поле возможностей: можно убрать из списка языки, бедные окончаниями (вроде китайского), и сфокусироваться на языках, богатых окончаниями (наподобие латинского). Но есть загвоздка: крайне трудно найти неопровержимое доказательство наличия окончаний.