и”, подобное тому, которое Кобер собиралась открыть в Пенсильванском университете: международный центр обмена информацией, который помогал бы исследователям быть в курсе последних достижений.
Кобер и Вентрис видели в дешифровке скорее сотрудничество, чем соревнование. Подход Вентриса заимствован из архитектуры. Групповая работа в Великобритании входила в то время в моду. И если прежде решения по поводу проекта, как правило, единолично принимал ведущий архитектор, доводя их до сведения младших коллег, то ко времени прихода в профессию Вентриса подход стал более демократичным: учитывалось мнение уже каждого члена команды. (Через несколько лет Вентрис займется проектом – престижным и, как выяснится, неудобным – на тему: как эффективнее наладить обмен информацией среди архитекторов.)
При подготовке и распространении анкеты Вентрис применил в дешифровке метод групповой работы. Среди его вопросов были следующие:
● Какой язык представлен линейным письмом Б, с какими из известных языков он связан?
● Идентичны ли (тесно связаны) языки, представляющие линейное письмо А и линейное письмо Б?
● Какими, по-вашему, фонетическими или другими характеристиками… обладают знаки линейного письма Б?
● Считаете ли вы, что достигли заметных результатов в дешифровке?
Вентрису ответили 10 ученых, в том числе Сундвалл, Беннет и Майрз. Только двое отказались участвовать в опросе. Первым был чешский ученый Бедржих Грозный, полагавший, что он уже дешифровал письменность. Второй была Алиса Кобер. 2 февраля 1950 года она написала: “Я не собираюсь отвечать на вопросы анкеты. На мой взгляд, это шаг в неверном направлении и пустая трата времени”.
Поразительно краткое письмо, но удивляться не приходится. Анкета требовала догадок о природе минойского языка и звуковых значениях символов, и это ее раздражало. Кроме того, у Кобер уже не оставалось времени: она была неизлечимо больна. Ее мнение о бесполезности анкеты оказалось во многом верным: Вентрис не получил от своих корреспондентов ответа на вопрос, какой же язык скрывается за линейным письмом Б.
В январе 1950 года, когда Кобер была еще на больничном, Бруклинский колледж сделал ее адъюнкт-профессором. Это была чистой воды благотворительность: к преподаванию она уже не вернется. К февралю упоминания о собственном здоровье, прежде оптимистичные, становятся все сдержаннее. В январе в письме Майрзу она извинялась, что “сильно задержала” присылку двух порций поправок в гранках Scripta Minoa II. “Потребовалось очень много времени, чтобы сделать эту работу, потому что каждый день я могу работать совсем недолго, – объяснила она. – Врачи не слишком обнадеживают… Моя собственная работа, конечно, не движется вперед. Большая часть времени уходит на восстановление”.
В коротком неразборчивом письме Сундваллу в начале марта она упоминает: “Я еще болею. Я до сих пор не выхожу из дома, а писать письма очень тяжело. Конечно, я делаю все возможное, чтобы ответить вам что-нибудь о минойцах как можно скорее, но, пожалуйста, простите меня, если я медлю”.
В тот день в открытке, отправленной Беннету, Кобер попросила его вернуть фотографии. Эта просьба была болезненно двусмысленной: она могла быть воспринята либо как заявление о желании работать с ними дальше, либо же как уведомление о том, что пришло время привести дела в порядок.
4 апреля в другой открытке Беннету она упомянула, что “все еще занята проверкой” его фотографий и рисунков пилосских надписей. “Я все еще болею. Навещать меня можно всего 15 минут в день, так что я еще не могу просить навестить меня… Гранки SM [Scripta Minoa] II приходят спорадически”.
Той весной журнал “Лэнгвидж” поместил большую статью Кобер. Эта статья – рецензия на второй том “дешифровки” Грозного в сравнении с “дешифровкой” болгарского лингвиста Владимира Георгиева – стала ее последней публикацией. Она звучит как прощание:
Успешная дешифровка достигается в результате многих лет тяжелой совместной работы многих ученых. Первый шаг не состоит во вскрытии неизвестного языка, письменности, шифра. Первый шаг – найти сущностный ключ. Если ученый его находит (благодаря счастливому наитию, последовательному применению научного метода или, что более вероятно, благодаря комбинации этих двух подходов), то его коллеги, используя тот же метод, могут сами прийти к тем же выводам. Пока дешифровка зависит от изобретательности одного человека, технику которого не может применить больше никто, так как ум у всех работает по-разному, ключ не может быть найден.
В случае минойского этот ключ нужно искать в самой письменности, и ни одна теория, вне зависимости от ее привлекательности, не может быть признана верной, пока она не будет подтверждена неопровержимыми доказательствами самой письменности… Если дешифровщик начинает работу, будучи убежден, что язык минойцев связан с китайским, и приходит к выводу, что он прав, “доказав” это с помощью перевода документов, то, значит, он ходит по кругу. Начать с рассмотрения всех известных фактов и прийти к какому-либо выводу – это одно, и совсем иное – начать с симпатичной идеи и пытаться ее доказать. Злейший враг ученого – его собственный ум. Факты – это скользкая вещь. Практически что угодно можно доказать с их помощью, если они умело подобраны… К сожалению, лишь в геометрии ученый должен сначала делать заключения, а после доказывать их…
17 апреля 1950 года, возвращая Майрзу последнюю порцию гранок Scripta Minoa II, Кобер отправила ему удивительное письмо: самое откровенное и злое за всю историю их переписки.
Наконец-то я закончила последнюю партию. Какой бардак! Честно говоря, если бы эти материалы прислали не вы, а кто-нибудь другой, я отправила бы их обратно. Никогда не видела столько действительно непростительных ошибок – и в числительных, и, что гораздо хуже, в знаках. Вы однажды разозлились на меня за то, что я сказала вам, что вы путаете некоторые знаки, но вы делаете это снова и снова. Пожалуйста, исправьте их в своей голове, потому что я не могу за всем уследить. Кроме того, ошибок в нумерации надписей столько, что большая часть ваших отсылок к вкладкам совершенно ошибочны. Вы должны все проверить. Я не могу.
Кроме того, я не вижу и следа примечания, в котором говорилось бы, что замечания касательно классификации принадлежат вам, а не мне. Я разрешаю использовать классификацию при соблюдении некоторых условий. Я не разрешаю, если вы не поставите примечание там, где никто его не пропустит. Я категорически не согласна со многим из того, что утверждаете вы, и не хочу тратить годы, объясняя людям, что я не разделяю ваше мнение. Я не хочу ни хвалить, ни ругать ваши идеи… Вы можете оказаться правы, а я нет, но я буду придерживаться собственной точки зрения.
Ну, кажется, SM [Scripta Minoa] II довольно скоро выйдет. Худшее позади.
Я еще болею. То есть еще не оправилась от лечения. Я не знаю, как много времени на это уйдет. И врачи не знают…
Как ваши дела? Как погода? У нас было достаточно тепло всю зиму – но в последнюю неделю было очень холодно, шел даже снег.
Передавайте привет леди Майрз… и всем своим близким. Я бы хотела поскорее всех вас увидеть. Я действительно скучаю по Сент-Хью. Ну не странно ли? Там я чувствую себя как дома – гораздо больше, чем у себя в колледже.
Утром 16 мая 1950 года 43-летняя Алиса Кобер умерла. Письмо Майрзу, по-видимому, последнее из ею написанных. Возможно, это к лучшему: гневное письмо заканчивается видением рая.
Часть IIIАрхитектор
Майкл Вентрис копирует знаки линейного письма Б из книги Артура Эванса. 1953 г.
Глава 9Худощавый мальчик
Кносские таблички, так долго пролежавшие в земле, поместили под стекло: их выставили в Берлингтон-хаусе, в Королевской академии художеств. Таблички отобрал Артур Эванс по случаю пятидесятой годовщины Британской школы в Афинах – института археологии, который он сам основал. В этот день Эванс, 85-летний “серый кардинал” археологии Старого Света, прогуливался по галерее. Там он столкнулся с экскурсией. Это были 16– и 17-летние юноши и один ученик помладше, увязавшийся с ними, чтобы поглазеть на древние вещицы.
Эванс любил детей, поэтому решил провести для школьников импровизированную экскурсию. Вскоре они оказались перед витриной с кносскими табличками. Эванс объяснил, что эти письмена никто, увы, пока не может прочитать.
Рассказывают, что из толпы высунулся высокий застенчивый подросток – тот самый, младший в группе. “Вы говорите, сэр, таблички не прочитаны?” – спросил он, порядочно волнуясь. Его звали Майкл Вентрис, и ему было 14 лет.
Хотя этот эпизод ознаменовал начало его одержимости линейным письмом Б, к тому моменту Вентрис уже половину жизни находился в плену древних письменностей. Наделенный острым, трезвым умом и почти сверхъестественными способностями к языкам, он был, конечно, самым блестящим из трех главных персонажей этой истории, а также (хотя на этом поле почти не было конкуренции) и самым увлеченным.
Но самое замечательное вот что: Майкл Вентрис не был ни археологом, как Артур Эванс, ни филологом-классиком, как Алиса Кобер. Он даже не учился в колледже. (В то время в Великобритании архитектуру преподавали не в университетах, а в профессиональных училищах, и формально образование по предметам, которые можно было бы расценивать как подготовку к археологической дешифровке, Вентрис получил в юности.)
Как и многие дилетанты, которые брались за дешифровку, Вентрис потратил годы, перебирая не поддающиеся проверке догадки и ища кандидата на роль языка табличек. Острый ум исследователя, дар распознавания образов и глубокое понимание математически элегантных решений позволили Вентрису в конце концов вооружиться методами Кобер – после того, как он прочитал и проработал ее статьи.
Со дня встречи с Эвансом Вентрис сроднился с линейным письмом Б как никто другой (за исключением, разумеется, Кобер). В интернате он читал о нем книги – с фонариком, после отбоя. Еще подростком Вентрис слал Эвансу воодушевленные письма. В 18 лет он написал длинную статью о линейном письме Б, которую напечатал научный журнал. В 40-х годах Вентрис взял материалы с собой на войну.