Критская письменность завладела Вентрисом полностью, и на то было несколько причин. В юности она оградила его от неестественно холодного воспитания. Затем помогла справиться с потерей: когда ему было 18 лет, он остался сиротой. Позднее, когда он стал архитектором, линейное письмо Б скрашивало ему дни рутинной работы. Не обращая внимания на жену и детей, а после забросив и архитектуру, он упорно трудился над дешифровкой. К 35 годам эта одержимость уже стоила ему отношений с близкими, карьеры… а позже, по всей видимости, и самой жизни.
Майкл Джордж Фрэнсис Вентрис, единственный ребенок Эдварда Вентриса и Анны Доротеи Янаш, родился 12 июля 1922 года в деревне Уэтемпстед, в 20 милях севернее Лондона. (В то время Кобер училась в школе, а Эванс уже третье десятилетие неплохо проводил время, реконструируя Кносский дворец.) По отцовской линии Майкл происходил из старинной английской семьи с военными традициями. Его дед в 1921 году вышел в отставку с поста командира британского корпуса в Китае. А вот военная карьера отца Майкла, служившего в Индии, не задалась. “Раздавленный болезнью и, возможно, успехами своего отца, – пишет Эндрю Робинсон, – Эдвард Вентрис в возрасте примерно 40 лет уволился со службы в чине подполковника и до смерти оставался полуинвалидом”.
Мать Майкла Вентриса (Доротея, или Дора) была красивой темноволосой девушкой, дочерью англичанки и поселившегося в Англии богатого польского помещика. Она была страстно влюблена в искусство, в частности, в модерн. Ее друзьями были многие из корифеев европейского искусства того времени, среди прочих – дизайнер Марсель Брейер, архитектор Вальтер Гропиус, художник Бен Николсон, скульпторы Генри Мур и Наум Габо.
Поскольку Эдвард Вентрис болел туберкулезом, Майкл провел большую часть детства в Швейцарии, где лечился отец. Майкл учился в школе-интернате в Гштааде, где освоил французский, немецкий и местный вариант немецкого языка. (Польский язык он уже давно перенял от матери.) Очень рано он был очарован самой идеей письменности. В 8 лет, в Швейцарии, он купил и запоем прочитал немецкую книгу “Иероглифы” видного египтолога Адольфа Эрмана.
В жизни Вентриса огромную роль играла его способность к языкам. На самом деле в этом нет ничего особенного: в детстве языки даются практически каждому. Однако Вентрис с легкостью осваивал их до конца жизни.
Приблизительно до 10 лет ребенок благодаря врожденным механизмам может освоить два, три, четыре и т.д. языка. Ученые называют этот возраст критическим периодом в освоении языка. Однако к началу подросткового возраста, по не очень понятным нейробиологическим причинам, для большинства людей критический период заканчивается и иностранные языки становятся доступными им лишь благодаря напряженным занятиям.
Но для некоторых счастливцев – по тем же малопонятным причинам – критический период в освоении языка не заканчивается. Они способны осваивать языки в 20–30 лет столь же легко, как делали это в шесть. Вентрис был, безо всякого сомнения, наделен этим даром.
“Как вы сумели так хорошо выучить шведский язык?” – поинтересовался у Вентриса в 50-х годах Джон Чедуик, когда тот прислал ему перевод отзывов о дешифровке в шведской прессе. (Вентрис освоил шведский в считанные недели, готовя архитектурный проект в Швеции.)
В 1931 году, когда Майклу было 9 лет, семья переехала в Англию и мальчика отправили в Бикли-холл, подготовительную школу-интернат в Кенте. На каникулах он возвращался в неприветливый родительский дом. Вентрисы проявляли к своему единственному ребенку холодность, необычайную даже для той эпохи, места и социального класса. Дело в том, что в Швейцарии Эдвард и Доротея прошли курс психоанализа у Карла Юнга и воспитывали Майкла так, чтобы предотвратить у мальчика формирование эдипова комплекса.
Джин Овертон Фуллер, дочь друзей Вентрисов, рассказывала в документальном фильме Би-би-си “Английский гений” (2002): “Полковник Вентрис сказал, что мы должны повидаться с Майклом. Но его мама предупредила меня, чтобы я не прикасалась к Майклу. Она объяснила, что к нему никто не должен прикасаться. Чтобы избавить его от комплексов… А моя мама боялась, что он, никогда не имея естественных, теплых отношений, никогда не будет к ним способен”.
Фуллер, которой во время того визита было 9 лет (а Майклу – 2 года), позднее вспоминала, как однажды подслушала разговор Эдварда Вентриса с ее матерью (они познакомились в Индии):
Я слышала, как полковник Вентрис вывалил все моей маме, не стесняясь моего молчаливого присутствия. Наверное, он думал, что я слишком маленькая, чтобы понять что-либо… Он рассказывал матери об отце Доры, польском графе, деспоте, который издевался над ней, запугивал ее… но подсознательно Дора была влюблена в него и надеялась, что найдет в муже подобие отца, а он, бедный муж, не мог этому соответствовать. Он не мог перестать быть с ней терпеливым и внимательным, и это раздражало ее – она не воспринимала его как мужчину.
Юнга же, по словам Фуллер, “угораздило влюбиться в Дору, что… было в высшей степени неуместно… При этом и она, и ее муж оставались его пациентами”. Наконец он освободил их обоих от своего лечения: “По-моему, – писала Фуллер, – после того, как они встретили Юнга, стало только хуже – они, и так находящиеся в депрессии, еще больше погрузились в анализ своих комплексов”.
В 1935 году 13-летнего Майкла отправили в школу Стоу в Бэкингемшире, примерно в 50 милях к северо-западу от Лондона. Прогрессивная средняя школа-интернат с акцентом на традициях и с преобладанием классики над физкультурой – проверенная временем основа английского образования. В фильме Би-би-си Робин Ричардсон, однокашник Вентриса, вспоминал о нем как о подростке “замкнутом, немного растерянном и отстраненном… который ни с кем из нас не завел тесной дружбы… Он относился к нам с некоторым недоумением”. Сам Вентрис писал о днях, проведенных в школе: “Я думаю, они считали меня белой вороной… и было бы неискренне пытаться изображать того, кем я не являлся”.
Учителя отзывались о нем как о посредственном ученике, прилагавшем мало усилий для освоения предметов, которые его не интересовали. Правда, именно во время учебы в Стоу Майкл попал на роковую экскурсию. И там, в Стоу, с фонариком под одеялом он корпел над немногими известными транскрипциями табличек, скорее всего, из четвертого тома эвансовского “Дворца Миноса” (1935).
К этому времени брак Эдварда и Доротеи, с самого начала казавшийся странным, сделал загадочный кульбит. С 1932 года, вспоминает Джин Фуллер, муж и жена жили в Истборне, на южном побережье Англии, причем в разных отелях у моря, и встречалась на полдороге: “Порознь они тосковали, но если виделись, то причиняли друг другу боль. Они были как дикобразы”. Пара официально развелась, когда Майклу было около 14 лет. Спустя два года, в 1938 году, Эдвард умер.
После развода Майкл с матерью переехали в только что возведенный дом в Лондоне, получивший название Хайпойнт. Многоквартирное здание из белого бетона, апофеоз модернизма, спроектировал русский эмигрант, архитектор Бертольд Любеткин. На стенах висели две картины Пикассо, стояли скульптуры Мура и Габо. Брейер изготовил по заказу Доры мебель – с простыми линиями, из светлого дерева, стекла и металла. В комплект входил столик из сикомора, хромированного металла и со стеклянной столешницей (сейчас он находится в Музее им. Виктории и Альберта). Сидя за этим столом, Вентрис дешифровал линейное письмо Б.
Доротея и Майкл любили свой чистенький, в современном духе, дом. “Я считаю, мне ужасно повезло… Ваш интерьер с его формами, цветами и текстурами, от которых я никогда не устаю, – писала Доротея Брейеру. – Многие очень ценят вашу работу, но, думаю, никто не ценит ее так, как Майкл. Он настолько привязан к своей комнате, что, полагаю, никогда не позволит мне отказаться от этой квартиры”.
Майкл не оставлял занятий линейным письмом Б. Он взял на себя смелость писать Эвансу. “Сэр, – начинается 23-страничное письмо, отправленное весной 1940 года, когда Вентрису не было и 18 лет. – Я не знаю, помните ли вы, что я писал вам несколько лет назад по поводу некоторых своих догадок насчет минойского. В общем, мне было тогда всего 15 лет, и, боюсь, мои теории были чепухой, но все же вы были очень добры и ответили мне. Тогда я был убежден, что отгадка в шумерском, но теперь рад сообщить, что давно оставил эти идеи. Однако я продолжал работать над проблемой и теперь все больше склоняюсь к мнению, что язык надписей тесно связан с этрусским”. Далее Вентрис в деталях изложил свою теорию. Он наделил многие знаки линейного письма Б звуковыми значениями, а также предложил переводы некоторых слов и фраз. В заключение он писал:
Я интересуюсь минойскими надписями уже четыре года. Это не так уж долго, но достаточно, чтобы сделать меня заинтригованным и нетерпеливым, желающим увидеть конечный результат, и, какой бы подход ни оказался в итоге верным, я уверен, что сейчас более, чем когда бы то ни было, наступило время согласованных и решительных действий по устранению этой проблемы.
Примерно тогда же Вентрис начал работать над статьей о минойской проблеме, которую собирался отправить в “Американский археологический журнал”. (О собственном возрасте он благоразумно умолчал.) Вместе с матерью Вентрис планирует свое дальнейшее обучение. Хотя соблазнительно представлять себе, как Вентрис изучает античность в Кембридже или Оксфорде, увы, этого никогда не случится. После развода Доротея очень зависела от польских родственников, а они после начала Второй мировой войны лишились своих земель. Не имея денег на обучение сына, она вынуждена была забрать Майкла из Стоу. Об университете не могло быть и речи.
Любовь Доротеи к прекрасному, которую она привила сыну, позволила ему пойти другим путем: Майкл стал готовиться к карьере архитектора. За советом он обратился к Брейеру. Брейер порекомендовал ему школу при Архитектурной ассоциации в Лондоне. Семнадцатилетний Вентрис поступил туда в январе 1940 года.