Глава 18Роберта навещает нежданная гостья
Когда на следующее утро часы пробили одиннадцать, Роберт все еще сидел за завтраком, с комфортом развалившись в кресле; его собаки сидели рядом, не сводя с него глаз и открыв рты, в ожидании кусочка ветчины или тоста. На коленях у него лежала местная газета, и он время от времени принимался читать первую страницу, заполненную всевозможными объявлениями о фермерском инвентаре, шарлатанских снадобьях и прочих небезынтересных вещах.
Погода переменилась, и снег, который в последние дни скапливался в небе черными тучами, теперь пушистыми хлопьями падал на замерзшую землю и ложился сугробами в небольшом садике около дома.
Роберт выглянул в окно: длинная пустынная дорога, ведущая в Одли, была усыпана снегом.
— Чудесно, — промолвил он в восхищении, — для человека, привыкшего к красотам Темпла!
Наблюдая, как снег валит все гуще и быстрее, Роберт чрезвычайно удивился, увидев двуколку, которая медленно поднималась в гору.
— Интересно, какому это горемыке не сидится дома в такое утро, — прошептал он, возвращаясь в свое кресло у огня.
Не прошло и нескольких минут, как в комнату вошла Феба Маркс с известием, что приехала леди Одли.
— Леди Одли! Попросите ее войти, — сказал Роберт и затем, когда Феба вышла из комнаты, чтобы пригласить неожиданную посетительницу, он пробормотал сквозь зубы: — А вот это оплошность с вашей стороны, госпожа, какой я не ожидал от вас.
Холодное и ненастное январское утро нисколько не отразилось на госпоже — она все так же сияла. Когтистые лапы свирепого Деда Мороза хватают за нос всех людей — но только не госпожу; от суровой холодной непогоды губы становятся бледными и синими, но хорошенький маленький ротик госпожи не утратил своей яркости и свежести.
Она была закутана в те самые соболя, что Роберт привез ей из России, и держала в руках огромную муфту, которая казалась больше, чем она сама.
Люси выглядела, как беспомощный ребенок, и когда она подошла к камину, у которого стоял Роберт, и протянула к огню свои изящные в перчатках руки, в глазах у Роберта мелькнула жалость.
— Какое утро, мистер Одли, — промолвила она, — какое утро!
— И не говорите! Зачем вы покинули дом в такую погоду, леди Одли?
— Потому что я хотела увидеть вас — именно вас.
— Неужели!
— Да, — подтвердила госпожа в большом замешательстве, теребя пуговицу от перчатки и почти что оторвав ее, — да, мистер Одли, я чувствовала, что с вами плохо обошлись, что… одним словом, что у вас есть причины жаловаться, и перед вами следует извиниться.
— Мне не нужны никакие извинения, леди Одли.
— Но вы имеете на них право, — спокойно возразила госпожа. — Дорогой Роберт, ну к чему нам эти церемонии? Вам было хорошо и удобно в Одли, мы были вам рады, но мой дорогой глупый муж вбил себе в голову, что спокойствие его бедной маленькой жены подвергается опасности, когда рядом племянник двадцати восьми или двадцати девяти лет покуривает сигары в ее будуаре, и в итоге наш приятный семейный кружок разрушен.
Люси Одли говорила быстро и оживленно, как болтает ребенок. Роберт взглянул почти с печалью на ее яркое живое лицо.
— Леди Одли, — произнес он с ударением, — боже упаси, чтобы вы или я навлекли горе или бесчестье на моего великодушного дядюшку! Возможно, это к лучшему, если меня не будет в доме; может быть, лучше бы я никогда не переступал его порога!
Госпожа молча слушала его, глядя на огонь, но при его последних словах она резко вскинула голову и впилась в него странным взглядом — серьезным и вопрошающим, значение которого было вполне понятно молодому адвокату.
— О, бога ради, не тревожьтесь, леди Одли, — мрачно промолвил он. — Вам не следует опасаться с моей стороны ни сентиментальной чепухи, ни слепого любовного увлечения, заимствованного у Бальзака или Дюма-сына. Завсегдатаи Темпла скажут вам, что Роберта Одли не затронула эпидемия, внешними признаками которой являются подвернутые воротнички и байроновские шейные платки. Я только сказал, что лучше бы я не переступал порога дома моего дяди в прошлом году; но я придаю этому скорее важное, а отнюдь не сентиментальное значение.
Госпожа пожала плечами.
— Вы продолжаете говорить загадками, мистер Одли, — заметила она. — Вы должны простить бедной маленькой женщине, что она отказывается разгадывать их.
Роберт ничего не ответил.
— Но скажите мне, — продолжала госпожа уже совсем другим тоном, — что побудило вас приехать в такое унылое место?
— Любопытство.
— Любопытство!
— Да, у меня появился интерес к этому мужлану с бычьей шеей, темно-рыжими волосами и серыми недобрыми глазами. Опасный человек, госпожа, не хотел бы я быть в его власти.
Неожиданная перемена произошла с леди Одли: кровь отлила от ее лица, голубые глаза загорелись гневом.
— Что я вам сделала, Роберт Одли, — с негодованием воскликнула она, — за что вы меня так ненавидите?
Он ответил мрачным тоном:
— У меня был друг, леди Одли, которого я нежно любил, и с тех пор, как я потерял его, боюсь, что мои чувства к другим людям странным образом изменились.
— Вы имеете в виду того самого мистера Толбойса, который уехал в Австралию?
— Да, я имею в виду того самого мистера Толбойса, который, как мне сказали, отправился в Ливерпуль с целью уехать в Австралию.
— А вы не верите, что он уплыл в Австралию?
— Не верю.
— А почему?
— Простите меня, леди Одли, но я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Как вам будет угодно, — небрежно промолвила она.
— Спустя неделю, после того, как исчез мой друг, — продолжал Роберт, — я послал объявления в газеты Сиднея и Мельбурна, обращаясь к нему с просьбой, если он находится в каком-либо из этих городов, написать мне о своем местопребывании; я также обратился ко всем, кто встречал его в колониях или в плавании, с просьбой предоставить мне о нем любую информацию. Джордж Толбойс покинул Эссекс или исчез из Эссекса седьмого сентября прошлого года. До конца этого месяца я буду ждать ответа на свое объявление. Сегодня уже двадцать седьмое — срок приближается.
— А если вы не получите ответа? — поинтересовалась леди Одли.
— Если я не получу ответа, то буду думать, что мои опасения не были беспочвенны, и я начну действовать.
— Что вы под этим подразумеваете?
— О, леди Одли, вы мне напоминаете, сколь беспомощен я в этом деле. От моего друга могли избавиться в этой самой гостинице, ударив ножом в спину у этого очага, где я сейчас стою, и я мог бы оставаться здесь хоть год, так и не узнав ничего о его судьбе, как если бы я вообще не заходил сюда. Что мы знаем о тайнах, которые обитают в домах, куда ступает наша нога? Если бы завтра мне пришлось войти в тот простой плебейский дом из восьми комнат, где Мария Мэннинг и ее муж зверски убили своего гостя, у меня не было бы ощущения того прошлого ужаса. Грязные дела творились под самыми гостеприимными крышами, страшные преступления совершались среди красивейших мест, не оставив никаких следов. Я не верю в мандрагору или в пятна крови, которые не может стереть никакое время. Я скорее верю в то, что мы можем находиться в атмосфере преступления, не сознавая этого, и при этом легко дышать. Я верю в то, что мы запросто можем смотреть в улыбающееся лицо убийцы и восхищаться его безмятежной красотой.
Госпожа посмеялась над откровениями Роберта.
— У вас, кажется, склонность к рассуждениям о всяких ужасах, — насмешливо съязвила она. — Вам следовало быть полицейским детективом.
— Иногда я думаю, что из меня получился бы неплохой детектив.
— Почему?
— Потому что я терпелив.
— Но возвратимся к мистеру Джорджу Толбойсу, о котором мы позабыли, заслушавшись вашими речами. Что, если вы не получите ответа на свои объявления?
— Тогда подтвердится вывод о том, что мой друг мертв.
— И тогда?
— Я тщательно исследую то, что он оставил в моей квартире.
— И что же это? Я полагаю, сюртуки, жилеты, ботинки, трубки, — засмеялась леди Одли.
— Нет, письма — от его друзей, его старых школьных товарищей, его отца, его товарищей-офицеров.
— Да?
— Также письма от его жены.
Несколько мгновений госпожа хранила молчание, задумчиво глядя на огонь.
— Приходилось ли вам видеть письма, написанные его покойной женой? — спросила она вскоре.
— Никогда. Бедняжка! Вряд ли ее письма прольют свет на судьбу моего друга. Я думаю, это обычные женские каракули. Очень немногие имеют такой очаровательный и необычный почерк как у вас, леди Одли.
— А, так вам знакома моя рука.
— Да, я хорошо знаю ваш почерк.
Госпожа еще раз погрела руки, и взяв в руки свою огромных размеров муфту, которую она отложила в сторону на стул, собралась уходить.
— Вы отказались принять мои извинения, мистер Одли, — промолвила она, — но я полагаю, вы уверены в моих чувствах по отношению к вам.
— Совершенно уверен, леди Одли.
— В таком случае до свидания, и разрешите посоветовать вам не задерживаться долго в этом сыром месте, где сквозит изо всех щелей, чтобы не возвратиться на Фигтри-Корт с ревматизмом.
— Я возвращусь в город завтра утром, чтобы посмотреть письма.
— Тогда еще раз до свидания.
Она протянула ему руку. Она была такая тонкая и слабая, что казалось, одним небольшим усилием он мог сломать ее, если бы решил быть безжалостным.
Он проводил ее до экипажа и смотрел ему вслед: он поехал не к Одли, а в направлении Брентвуда, что был в шести милях от Маунт-Стэннинга.
Полтора часа спустя, когда Роберт стоял у дверей таверны и курил, наблюдая, как покрываются снегом окрестные поля, экипаж вернулся, на этот раз без пассажирки.
— Вы отвезли леди Одли обратно в Корт? — спросил он кучера, который решил выпить кружку горячего эля.
— Нет, сэр. Я только что со станции в Брентвуде. Госпожа отправилась в Лондон поездом двенадцать сорок.
— В город?
— Да, сэр.