При этих словах маленький Джорджи задумчиво взглянул ей в лицо.
— Кто умер? — спросил он. — Джордж Толбойс — это мое имя. А кто умер?
— Другой человек, которого зовут Джордж Толбойс, Джорджи.
— Бедняга! Его положат в яму?
У мальчика было простое представление о смерти, которое мудрые взрослые обычно внушают детям и которое не простирается дальше открытой могилы.
— Мне бы хотелось увидеть, как его положат в яму, — заметил Джорджи, немного помолчав. Он уже побывал на нескольких детских похоронах по соседству и весьма ценился как плакальщик. Он относился, таким образом, к церемонии погребения, как к мрачному празднику, основными атрибутами которого были пирог, вино и поездка в экипаже.
— Вы не возражаете, если я заберу мальчика с собой, мистер Мэлдон? — спросил Роберт Одли.
К этому времени старик успокоился. Он нашел другую трубку за аляповатой рамой зеркала и пытался раскурить ее от клочка скомканной газеты.
— Вы не возражаете, мистер Мэлдон?
— Нет… нет, сэр, вы — его опекун и имеете полное право забирать его куда угодно. Он был большим утешением для меня в моей одинокой старости, но я был готов расстаться с ним. Я… я, возможно, не всегда выполнял свои обязанности по отношению к мальчику, сэр… что касается школы и… ботинок. Количество ботинок, которое изнашивают мальчики его возраста, сэр, не всегда доступно уму таких молодых людей, как вы; возможно, его не всегда пускали в школу, и он временами носил потрепанные ботинки, когда мы не располагали большими средствами, но его не обижали. Нет, сэр, расспрашивайте его хоть неделю, вы не услышите, что его бедный старый дедушка хоть раз сказал ему грубое слово.
И тут Джорджи, почувствовав, что его старый защитник в отчаянии, громко заплакал и заявил, что никогда не покинет его.
— Мистер Мэлдон, — промолвил Роберт Одли наполовину печальным, наполовину сострадательным тоном, — когда я рассматривал свое положение прошлой ночью, я не думал, что оно окажется еще более тягостным, чем я полагал. Я могу сказать только одно — да смилостивится Господь над всеми нами. Я чувствую, что моя обязанность — забрать мальчика, и сразу же из этого дома я отвезу его в лучшую школу в Саутгемптоне и даю слово чести, что не буду, пользуясь его невинной простотой, выпытывать у него ничего, что могло бы… я имею в виду, — он резко остановился, — я имею в виду следующее — я не стану разгадывать тайну через него. Я… я не детектив и не думаю, что даже самому образованному детективу хотелось бы получить информацию от ребенка.
Старик ничего не ответил, он сидел, прикрыв лицо рукой и безжизненными пальцами другой, зажав потухшую трубку.
— Уведите отсюда мальчика, миссис Плоусон, — попросил он, немного помолчав, — уведите и оденьте его. Он поедет с мистером Одли.
— Должна сказать, что очень некрасиво со стороны джентльмена забирать у бедного деда его любимца, — вдруг воскликнула миссис Плоусон полным негодования голосом.
— Тише, миссис Плоусон, — жалобно ответил старик. — Мистеру Одли виднее. Я… мне недолго осталось жить, я больше никого не побеспокою.
Слезы медленно просачивались и стекали по его грязным пальцам, которыми он прикрывал красные глаза.
— Бог свидетель, я не причинял вреда вашему другу, сэр, — продолжал он, когда миссис Плоусон вышла вместе с Джорджем, — или желал ему зла. Он был хорошим зятем. Я никогда не причинял ему умышленного зла, сэр. Я… я тратил его деньги, может быть, но я сожалею об этом, сейчас я очень сожалею об этом. Но я не верю, что он мертв, нет, сэр, нет, я не верю этому! — воскликнул старик, опустив руку и глядя в глаза Роберту. — Я не верю этому, сэр! Как… как он может быть мертв?
Роберт оставил без ответа этот страстный призыв. Он печально покачал головой и, отойдя к окошку, смотрел на небольшой участок пустоши, где беспорядочно росла герань и играли ребятишки.
Возвратилась миссис Плоусон с маленьким Джорджем, укутанным в пальто и шарф, и Роберт взял мальчика за руку.
— Скажи своему дедушке «до свиданья», Джорджи.
Маленький человечек бросился к старику и, прижавшись к нему, целовал грязные слезы на его увядших щеках.
— Не плачь обо мне, дедушка, — говорил он. — Я пойду в школу, чтобы стать умным, и я буду навещать тебя и миссис Плоусон, не так ли? — добавил он, повернувшись к Роберту.
— Да, дорогой, конечно.
— Заберите его, сэр, уведите его, — рыдал мистер Мэлдон, — вы разрываете мне сердце.
Малыш, совершенно довольный, потопал рядом с Робертом. Ему очень хотелось пойти в школу, хотя он был довольно-таки счастлив со своим старым, вечно пьяным дедом, который испытывал сентиментальную привязанность к ребенку и сделал все, чтобы избаловать Джорджи, ничем не ограничивая его; вследствие этой снисходительности у мистера Толбойса появилось пристрастие к поздним часам, горячим неудобоваримым ужинам и глоткам рома с водой из стакана дедушки.
Он поведал о своих чувствах и привычках Роберту Одли, когда они шли в гостиницу «Долфин», но адвокат не поддерживал разговор.
В таком месте, как Саутгемптон, нетрудно было найти хорошую школу. Роберт Одли отправился вверх по Хай-стрит к академии Марчмонта для юных джентльменов, оставив Джорджи на попечении добродушного официанта, которому, казалось, нечего было делать, кроме как смотреть в окно и вытирать невидимую пыль с блестящих полированных столов.
Роберт встретил группу опрятных, хорошего поведения юных джентльменов, которые шли гулять в сопровождении двух младших учителей.
Он рассказал директору школы, что маленький Джордж Толбойс был оставлен на его попечение другом, который отбыл в Австралию за несколько месяцев до этого и которого, по его мнению, уже не было в живых. Он доверял его особой заботе мистера Марчмонта и попросил, чтобы к мальчику пускали только тех посетителей, у которых будет от него письмо. Договорившись обо всем, он вернулся в гостиницу за Джорджем.
Он обнаружил, что мальчик успел подружиться с изнывающим от безделья официантом, и оба с интересом следили, что происходит на улице.
Бедный Роберт очень мало знал о потребностях ребенка. В детстве его интересовали гусеницы, морские свинки, канарейки и собаки, но у него никогда не было необходимости заботиться о юном создании пяти лет от роду.
Он попытался вернуться на двадцать пять лет назад и вспомнить, чем он питался в возрасте пяти лет.
«Мне смутно представляется, как я получал много хлеба и молока и еще вареную говядину, — вспоминал он. — И еще довольно смутное воспоминание о том, как я не любил их. Интересно, любит ли этот малыш хлеб, молоко и вареную говядину».
Он стоял, подергивая себя за пышные усы и задумчиво глядя на ребенка.
— Осмелюсь заметить, что ты проголодался, Джордж, — вымолвил он наконец.
Мальчик кивнул, а официант еще раз вытер невидимую пыль со стола, уже готовясь постелить скатерть.
— Может, ты хотел бы что-нибудь съесть на ланч? — предложил мистер Одли, все еще подергивая свой ус.
Мальчик рассмеялся.
— Ланч! — закричал он. — Но уже полдень, и я обедал.
Роберт Одли почувствовал, что зашел в тупик. Чем же можно было подкрепиться мальчугану, который три часа дня называл полднем?
— Ты поешь хлеба с молоком, Джорджи, — сказал он вскоре. — Официант, хлеб с молоком и пинту рейнвейна.
Мистер Толбойс скорчил рожицу.
— Я никогда не ем хлеб с молоком, — заявил он. — Я не люблю их. Мне нравится то, что дедушка называет «что-нибудь пикантное». Я бы не прочь съесть телячью котлетку. Дедушка рассказывал мне, как он однажды здесь обедал, и телячьи котлеты были выше всяких похвал. Пожалуйста, можно мне телячью котлету с яйцом, ну, вы знаете, и лимонный сок? — добавил он, обращаясь к официанту. — Дедушка знает здешнего повара. Повар такой хороший джентльмен, он однажды дал мне шиллинг. У него одежда лучше, чем у деда, даже лучше вашей, — сказал мистер Джорджи, пренебрежительным кивком, указывая на пальто Роберта из грубой ткани.
Роберт Одли ошеломленно замер. Как ему следовало обращаться с этим пятилетним эпикурейцем, который отвергал хлеб с молоком и просил телячьи котлеты?
— Я скажу тебе, что мы сделаем, Джорджи, — решился он. — Я дам тебе обед.
Официант проворно закивал головой.
— Честное слово, сэр, — одобрительно заметил он, — я думаю, что юный джентльмен знает, как управиться с ним.
— Я дам тебе обед, — повторил Роберт, — немного жульена, тушеный угорь, котлеты, дичь и пудинг. Что ты на это скажешь, Джорджи?
— Не думаю, что молодой господин будет возражать, когда увидит все это, сэр, — улыбнулся официант. — Угорь, жульен, котлеты, дичь, пудинг — пойду скажу повару, сэр. На какое время, сэр?
— Ну, скажем на шесть часов, и мистер Джордж попадет в новую школу ко времени отхода ко сну. Вы не сможете пока занять чем-нибудь ребенка? У меня еще есть одно дело, которое нужно уладить, и я не смогу взять его с собой. Я буду ночевать здесь сегодня. До свидания, Джорджи, позаботься о себе сам, и пусть твой аппетит будет готов к шести часам.
Роберт Одли оставил мальчика с официантом и направился к морю, выбрав уединенный берег, который вел вдоль разрушенной городской стены к небольшой деревне у узкой речки.
Он нарочно избегал общества ребенка и долго брел сквозь летящий ему в лицо снег, пока тьма не опустилась на землю.
Он вернулся в город и на станции выяснил расписание поездов в Дорсетшир.
«Я отправлюсь завтра рано утром, — размышлял он, — и повидаю отца Джорджа прежде, чем наступит ночь. Я расскажу ему все — все, за исключением имени интересующей меня подозреваемой особы, и ему решать, что делать дальше».
Мистер Джорджи воздал должное обеду, который заказал Роберт. Он пил слабый эль в количестве, изумившем его опекуна, и получал огромное удовольствие от жареного фазана и хлебного соуса, которые, несмотря на свой юный возраст, сумел оценить. В восемь часов в его распоряжение была предоставлена двуколка, и он отбыл в наилучшем настроении с совереном в кармане и письмом от Роберта к мистеру Марчмонту, в котором был чек на обмундирование юного джентльмена.