Дверь открыл мужчина в черных брюках и полосатом свежевыстиранном льняном жилете.
— Да, мистер Толбойс дома. Не даст ли господин свою визитную карточку?
Роберт ожидал в холле, пока его карточку понесли к хозяину дома. Холл был огромный, с высоким потолком и каменным полом. Дубовые панели сверкали той же безукоризненной чистотой, как и все внутри и снаружи этого особняка.
У некоторых людей хватает ума увлекаться картинами и статуями, волнующими их чувства. Мистер Харкот Толбойс был слишком практичен, чтобы позволить себе эти глупые прихоти. Единственными украшениями холла были барометр и стойка для зонтов.
Роберт Одли осматривался кругом, пока о нем докладывали отцу Джорджа.
Вскоре вернулся слуга в льняном жакете. Это был худощавый бледный мужчина около сорока лет, чья внешность, казалось, изжила всякие чувства, которым подвержена человеческая натура.
— Соблаговолите пройти сюда, сэр, — промолвил он. — Мистер Толбойс примет вас, хотя он и завтракает сейчас. Он просил меня сообщить вам, что, как ему представляется, каждому в Дорсетшире известно о времени его завтрака.
Это был явный укор мистеру Роберту Одли. Тем не менее он не произвел впечатления на молодого адвоката. Он лишь приподнял свои брови.
— Я не из Дорсетшира, — заметил он. — Мистер Толбойс мог бы это знать, если бы оказал мне честь и немного пошевелил мозгами. Вперед, мой друг.
Бесстрастный слуга уставился на Роберта в безграничном ужасе и, открыв одну из тяжелых дубовых дверей, провел его в огромную столовую, обставленную с суровой простотой апартаментов, предназначенных лишь для того, чтобы в них есть, но не жить; и во главе стола, за которым спокойно могли уместиться восемнадцать человек, Роберт узрел мистера Харкота Толбойса.
Мистер Толбойс был одет в домашний халат из серой ткани, повязанный поясом. Это суровое одеяние изо всей современной одежды, возможно, более всего напоминало римскую тогу. Он носил тускло-желтый жилет, туго накрахмаленный батистовый галстук и безукоризненный воротничок. Цвет его халата был почти так же холоден, как и взгляд его серых глаз.
Роберт Одли не ожидал, что у Харкота Толбойса будут манеры и характер Джорджа, но он надеялся увидеть хоть какое-нибудь фамильное сходство между отцом и сыном. Но ничего подобного. Было бы трудно представить более непохожего на Джорджа человека, чем его родитель. Роберт больше не удивлялся жестокому письму, полученному от мистера Толбойса, когда увидел его автора. Такой человек едва ли мог написать иначе.
В большой комнате находилось еще одно лицо, в направлении которого взглянул Роберт, поздоровавшись с Харкотом Толбойсом и пребывая в сомнении, как ему приняться за дело. Этим вторым лицом была дама, сидевшая у последнего из четырех окон и занятая каким-то шитьем, у ее ног стояла плетеная корзинка, полная коленкора и фланели.
Хотя она находилась в другом конце комнаты, Роберт заметил, что она молода и похожа на Джорджа Толбойса.
«Его сестра! — мгновенно подумал он, осмелившись перевести взгляд с хозяина дома на женскую фигуру у окна. — Вне всякого сомнения, это его сестра. Он так любил ее. Не может же она быть полностью безразлична к его судьбе?»
Девушка привстала со своего стула, и ее работа соскользнула с колен на пол, клубок пряжи откатился по дубовому полированному полу за край турецкого ковра.
— Сядь, Клара, — приказал строгий голос мистера Толбойса.
Казалось, он обращается не к своей дочери, к тому же, он сидел к ней спиной, когда она поднялась. Как будто он почувствовал это каким-то шестым чувством или у него были глаза на затылке.
— Сядь, Клара, — повторил он, — и держи свою пряжу в рабочем ящике.
Девушка вспыхнула и наклонилась поискать клубок. Мистер Роберт Одли, которого отнюдь не смутило поведение хозяина дома, поднял клубок и вернул его владелице; Харкот Толбойс в изумлении наблюдал за ним.
— Возможно, мистер… мистер Роберт Одли! — произнес он, взглянув на карточку, которую он держал между указательным и средним пальцами. — Возможно, когда вы закончите искать клубки пряжи, вы будете так добры сообщить мне, чему я обязан этим визитом?
Он величественно взмахнул своей красивой рукой, и слуга, поняв его жест, подвинул тяжелый красный сафьяновый стул.
— Вы можете остаться, Уилсон, — сказал мистер Толбойс, когда слуга собрался удалиться. — Мистер Одли, возможно, захочет кофе.
Роберт ничего не ел в это утро, но, взглянув на огромную мрачную скатерть, чайные и кофейные серебряные принадлежности, он отказался от приглашения мистера Толбойса.
— Мистер Одли не будет пить кофе, Уилсон, — произнес хозяин дома, — вы можете идти.
Слуга поклонился и вышел, открыв и закрыв за собой дверь так осторожно, как будто уважение к мистеру Толбойсу требовало, чтобы он сразу же просочился сквозь дубовые панели, словно привидение.
Мистер Харкот Толбойс сидел, сурово устремив свои серые глаза на посетителя, положив руки на красные сафьяновые ручки стула и соединив кончики пальцев. Это была поза, в которой, будь он Брутом, он бы сидел на процессе, где судили его сыновей. Если бы Роберта Одли было легко смутить, мистеру Толбойсу удалось бы это; но так как Роберт мог с абсолютным спокойствием сидеть даже среди грохота битвы, покуривая свою сигару, то римское величие хозяина дома оставило его безразличным. Достоинства отца мало что значили для него в сравнении с возможными причинами исчезновения его сына.
— Некоторое время назад я писал вам, мистер Толбойс, — спокойно начал Роберт, убедившись, что его готовы слушать.
Харкот Толбойс кивнул головой. Он понимал, что Роберт приехал поговорить о его пропавшем сыне. Видит Бог, его ледяной стоицизм был скорее жалким притворством тщеславного человека, чем бессердечностью, как полагал Роберт. Он поклонился своему посетителю. Суд начался, и Брут развлекался.
— Я получил ваше послание, мистер Одли, — промолвил он. — Оно среди прочих деловых писем: на него в свое время был дан ответ.
— Письмо касалось вашего сына.
У окна, где сидела девушка, раздалось легкое шуршание: почти тотчас он взглянул на нее, но она не шевельнулась. Она не работала и была совершенно неподвижна.
«Похоже, она так же бессердечна, как и ее отец, хотя и похожа на Джорджа», — решил мистер Одли.
— Ваше письмо касалось особы, которая, возможно, однажды была моим сыном, — возразил Харкот Толбойс. — Прошу вас не забывать, что у меня нет больше сына.
— Вам не нужно напоминать мне об этом, мистер Толбойс, — мрачно промолвил Роберт. — Я слишком хорошо помню это. У меня веские причины полагать, что у вас действительно больше нет сына. У меня есть причины думать, что он мертв.
Возможно, мистер Толбойс стал немного бледнее, услышав слова Роберта, но он только поднял свои колючие серые брови и мягко покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Уверяю вас, нет.
— Я полагаю, что Джордж Толбойс умер в сентябре месяце.
Девушка, которую звали Клара, сидела, судорожно вцепившись в кусочек ткани, который шила, и ни разу не шевельнулась, как только Роберт заговорил о смерти своего друга. Он не мог отчетливо видеть ее лицо, так как она сидела далеко от него и спиной к окну.
— Нет, нет, уверяю вас, — повторил мистер Толбойс, — здесь произошла печальная ошибка.
— Вы думаете, я ошибаюсь, полагая, что ваш сын мертв? — спросил Роберт.
— Наиболее вероятно, — ответил мистер Толбойс, снисходительно улыбаясь. — Наиболее вероятно, мой дорогой сэр. Исчезновение было, несомненно, ловким трюком, но недостаточно умным, чтобы обмануть меня. Позвольте мне объяснить вам этот случай, мистер Одли, и убедить вас в трех вещах. Во-первых, ваш друг не умер. Во-вторых, он скрывается с целью внушить мне тревогу, поиграть на чувствах… человека, который был однажды его отцом, и в конечном счете добиться моего прощения. В-третьих, он не получит этого прощения, как бы долго он ни скрывался, и таким образом, он поступит мудро, без промедления вернувшись к своему месту жительства и привычным занятиям.
— Так, значит, вы считаете, что он намеренно скрывается от всех, кто его знает, с целью…
— С целью воздействовать на меня, — воскликнул мистер Толбойс, который воспринимал жизнь лишь с позиций своего тщеславия и напрочь отказывался взглянуть на дело с любой другой точки зрения. — С целью воздействовать на меня. Он знал непреклонность моего характера, он имел обо мне некоторое представление и прекрасно понимал, что все обычные попытки смягчить мое решение или увести меня от жизненной цели, обречены на провал. Тогда он решил испробовать необычные средства, он скрылся, чтобы лишить меня покоя, и когда истечет должное время, и он обнаружит, что это не волнует меня, тогда он вернется к своим обычным уловкам. И когда он сделает это, — мистер Толбойс поднялся до истинного величия, — я прощу его. Да, сэр, я прощу его, Я скажу ему: «Ты пытался обмануть меня, а я показал тебе, что меня не обманешь; ты пытался испугать меня, но я не из пугливых; ты не верил в мое великодушие, а я докажу тебе, что могу быть великодушным».
Судя по тому, как Харкот Толбойс произнес свою речь, можно было понять, что он давным-давно тщательно составил ее.
Роберт Одли вздохнул, услышав его речи.
— Бог свидетель, что, может быть, у вас и будет возможность сказать это своему сыну, сэр, — печально ответил он. — Мне было очень приятно узнать, что вы желаете простить его, но я боюсь, что на этом свете вы его больше не увидите. Мне нужно вам многое рассказать об… об этом печальном предмете, мистер Толбойс, но я бы лучше поговорил с вами наедине, — добавил он, взглянув на девушку у окна.
— Моя дочь знает мое мнение но этому поводу, мистер Одли, — ответил Харкот Толбойс. — Нет причины, по которой ей не следует услышать все, что вы имеете сказать. Мисс Клара Толбойс, — мистер Роберт Одли, — добавил он, величественно взмахнув рукой.
Молодая леди склонила голову в ответ на поклон Роберта.
«Пусть она все услышит, — подумал он. — Если у нее так мало чувств, что она не проявила ни одно из них, то пусть она услышит худшее».