— Имел ли мистер Мэлдон известия от своей дочери после того, как она уехала из Уайлденси? — спросил Роберт.
— Я думаю, что да, — ответила миссис Бакэмб, — но я не видела этого джентльмена с того августа. Я вынуждена была продать его имущество с торгов, так как он, бедняга, задолжал мне плату за пятнадцать месяцев; и только продав жалкие остатки его обстановки, он смог выселиться. Мы расстались хорошими друзьями, несмотря на то, что я послала к нему маклеров, и старый джентльмен уехал в Лондон с ребенком, которому едва исполнилось двенадцать месяцев.
Миссис Бакэмб больше нечего было добавить, а у Роберта больше не было вопросов. Он попросил разрешения взять с собой оба письма, написанные лейтенантом и его дочерью, и положив их в карман, ушел.
Он сразу же вернулся в гостиницу, где попросил расписание поездов. Экспресс до Лондона отправлялся из Уайлденси в четверть второго. Роберт отослал свой чемодан на станцию, заплатил по счету и прогуливался по набережной в ожидании поезда.
«Я проследил истории Люси Грэхем и Элен Толбойс до пункта исчезновения, — думал он. — Следующая моя задача — раскрыть тайну женщины, похороненной на кладбище в Вентноре».
Глава 3Укрытая в могиле
Вернувшись из Уайлденси, Роберт Одли обнаружил письмо от своей кузины Алисии.
«Папе гораздо лучше, — писала юная леди, — и он очень хочет, чтобы ты приехал в Корт. По какой-то необъяснимой причине мачеха вбила себе в голову, что твое присутствие весьма желательно и замучила меня своими легкомысленными вопросами о твоем местопребывании. Ради бога, приезжай без промедления и успокой их.
«Итак, госпожа обеспокоена, куда я езжу, — размышлял Роберт Одли, сидя в одиночестве у камина и куря сигару. — Она беспокоится, задает вопросы падчерице в своей очаровательной детской манере с чарующим невинным легкомыслием. Бедное маленькое создание, несчастная маленькая золотоволосая грешница; сражение между нами кажется таким неравным. Почему она не скроется, пока еще есть время? Я честно предупредил ее, открыл свои карты, и действовал достаточно открыто в этом деле, видит бог. Почему она не спасается бегством?»
Он снова и снова задавал себе этот вопрос, набивая свою пенковую трубку и окружая себя голубым облаком дыма, пока не стал казаться каким-то современным чародеем, колдующим в своей лаборатории.
«Почему она не сбежит? Я бы ни за что не навлек позора на этот дом. Я бы только исполнил свой долг по отношению к своему пропавшему другу и храброму великодушному человеку, давшему торжественное обещание недостойной женщине. Видит бог, у меня нет желания наказывать. Бог свидетель, я появился на свет не для того, чтобы мстить за грехи или преследовать виновных. Я хочу только исполнить свой долг. Я сделаю ей еще одно предупреждение, открыто и честно и тогда…».
Его мысли унеслись к этому мрачному будущему, в котором он не видел ни одного светлого луча, осветившего бы тьму неизвестности, что перекрыла ему все пути, кроме одного, и окутала его со всех сторон плотным занавесом, через который надежда была бессильна проникнуть. Его постоянно преследовало видение страданий его дяди, мучила мысль о крушении и горе, которые ему суждено принести в его дом и казавшихся поэтому делом его рук. Но среди всего этого Клара Толбойс властным жестом звала его вперед, к неизвестной могиле своего брага.
«Ехать ли мне в Саутгемптон, — раздумывал он, — и попытаться выяснить, кто был похоронен в Вентноре? Продолжать ли мне расследование, подкупая презренных помощников в том бесчестном заговоре, пока я не выйду на трижды виновного главаря? Нет! Сначала я испробую другие способы узнать правду. Поехать ли мне к тому несчастному старику и обвинить его в соучастии в постыдном обмане, злой шутке, которую сыграли с моим бедным другом? Нет, я не буду мучить запуганного беднягу, как я это делал несколько недель назад. Я отправлюсь прямо к лукавой заговорщице и сорву прекрасную вуаль, под которой она скрывает свое злонравие, и вырву у нее тайну моего друга и навсегда изгоню ее из дома, который ее присутствие оскверняет».
Он отправился в Эссекс рано утром на следующий день и добрался до Одли около 11 часов.
Несмотря на ранний час, госпожи не было дома. Она уехала за покупками в Челмсфорд вместе со своей падчерицей. Она должна была также нанести несколько визитов в городе и вряд ли вернется раньше обеда. Здоровье сэра Майкла значительно улучшилось, он спустится вниз после обеда. Пройдет ли мистер Одли в комнату дяди?
Нет, у Роберта не было желания встретиться с этим великодушным аристократом. Что он мог ему сказать? Как мог отвратить беду, что так неумолимо надвигалась? Как смягчить ему жестокий удар, готовившийся для этого доверчивого и благородного сердца?
«Если бы я и мог простить ее за зло, причиненное моему другу, — думал Роберт, — я все равно буду ненавидеть ее за те горести, которые ее вина навлечет на человека, верившего в нее».
Роберт сказал слуге своего дяди, что прогуляется в деревню и вернется к обеду. Он медленно побрел от Корта через луга между домом дяди и деревней с большой тревогой и растерянностью в душе, наложившими отпечаток на его лицо.
«Я пойду на кладбище, — решил он, — и буду смотреть на могильные камни. Ничто не омрачит меня больше, чем я есть».
Роберт был в тех самых лугах, через которые он спешил из Одли-Корта на станцию в тот сентябрьский день, когда исчез Джордж Толбойс. Он взглянул на дорожку, по которой шел в тот день, и вспомнил, как непривычно спешил он и смутное чувство ужаса, охватившего его сразу же, как только исчез Джордж.
«Почему меня охватил тот необъяснимый страх? — думал он. — Почему я почувствовал странную тайну в исчезновении друга? Было ли это предостережением или мономанией? А что, если я не прав? Что, если цепочка улик, которую я собирал по звеньям, сплетена из моей глупости? Что, если это здание ужаса и подозрения всего лишь собрание причуд — нервические фантазии страдающего ипохондрией холостяка? Мистер Харкот Толбойс не усмотрел ничего в событиях, из которых я создал страшную тайну. Я разложил перед ним отдельные звенья цени, и он не признает их соответствия. Он не может собрать их воедино. — Он горько улыбнулся и покачал головой. — В моей записной книжке образец почерка, который является доказательством этого заговора. Мне остается только раскрыть темную сторону секрета госпожи».
Он не пошел в деревню, остался в лугах. Церковь располагалась немного позади широко раскинувшейся Хай-стрит, тяжелые деревянные ворота вели с церковного двора на широкий луг, окруженный журчащим ручьем и спускавшийся в долину, поросшую густой травой, где паслись коровы.
Роберт не спеша поднялся по узкой дорожке, ведущей к воротам на церковный двор. Тишина безлюдного пейзажа соответствовала его мрачному настроению. Одинокая фигура старика, ковыляющего к перелазу через изгородь на дальнем конце широкого луга, была единственным живым существом, которое видел молодой человек на обозримом пространстве. От разбросанных домов на длинной Хай-стрит медленно поднимался дымок, что было единственным свидетельством человеческой жизни. Медленное движение стрелок на старых церковных часах служило единственным признаком, по которому путешественник мог догадаться, что медлительный ход деревенского времени в деревне Одли еще полностью не остановился.
Да, был еще и другой знак. Когда Роберт открывал ворота церкви и бесшумно входил за маленькую ограду, до него донеслось торжественное звучание органа, хорошо слышное через полуоткрытое окно колокольни.
Он остановился и начал слушать торжественные звуки задумчивой мелодии, звучавшие как импровизация превосходного исполнителя.
«Кто бы поверил, что в церкви Одли может быть такой орган? — подумал Роберт. — Когда я был здесь в последний раз, местный учитель аккомпанировал детям лишь с помощью нескольких простых аккордов. Я никогда не думал, что старый орган может так звучать».
Он помедлил у ворот, не осмеливаясь нарушить очарование, навеянное печальной игрой органиста. Музыка органа, то нарастающая во всю мощь, то затухающая до низких шепчущих тонов, неслась к нему сквозь туманную зимнюю атмосферу, и благотворно воздействовала на него, утешая в тревоге.
Он мягко закрыл ворота и пересек небольшой кусочек земли, усыпанный гравием у дверей церкви. Дверь была оставлена открытой — возможно, органистом. Роберт Одли распахнул ее шире и вошел в квадратную крутую галерею, из которой узкая каменная лесенка, извиваясь, вела вверх на хоры и колокольню. Мистер Одли снял шляпу и открыл дверь между галереей и основным помещением церкви.
Он неслышно шагнул в священное здание, в котором в будние дни стоял сырой заплесневелый запах. Он прошел по узкому проходу к алтарю и оттуда оглядел церковь. Маленькая галерея была как раз напротив него, но тонкие зеленые занавеси перед органом были плотно задернуты, и он не мог увидеть играющего.
А звуки музыки продолжали плавно течь. Органист перешел на мелодию Мендельсона, мечтательная печаль которой сразу же проникла в сердце Роберта. Он походил по разным закоулкам и укромным уголкам церкви, рассматривая полуразвалившиеся памятники почти забытым усопшим и слушая музыку.
«Если бы мой бедный друг Джордж Толбойс умер на моих руках, я бы похоронил его в этой тихой церкви, под сводами которой я ступаю сегодня. Скольких страданий, колебаний и мучений я мог бы избежать, — думал Роберт Одли, читая полустертые надписи на табличках из выцветшего мрамора. — Я должен узнать о его судьбе! Как много это дало бы мне. Именно эта злополучная неизвестность, это ужасное подозрение отравляет мне жизнь».
Он посмотрел на часы.
— Половина второго, — прошептал он. — Мне придется провести в ожидании еще четыре или пять мучительных часов, прежде чем госпожа вернется домой. Ее утренние визиты — ее церемонные дружеские визиты. Боже мой! Какая эта женщина актриса. Какая лукавая обманщица, законченная лгунья. Но она больше не будет играть своих комедий под крышей моего дяди. Я слишком долго вел себя как дипломат. Она отказалась внять моему косвенному предупреждению. Сегодня вечером я буду говорить открыто.