Почти стемнело. Голубой вечерний туман медленно поднимался от земли. На лугах клубились серые испарения, и незнакомец мог принять Одли Корт за дворец на самом краю моря. Под аркой притаились сумерки подступающей ночи, словно грабители, ожидающие своего часа, чтобы тайком проскользнуть во двор. Через проем арки слабо мерцал кусочек холодного голубого неба, перечеркнутый зловещей багровой полоской и освещенный смутным сиянием одинокой холодной звезды. Ни души не было вокруг, кроме этой встревоженной женщины, которая мерила шагами дорожки, прислушиваясь к шагам, чье приближение должно было поразить ужасом ее душу. Она услышала их наконец! Шаги в аллее на другой стороне арки. Но были это те самые шаги? Ее слух, необычайно обостренный возбуждением, подсказывал ей, что это мужская поступь — более того, поступь джентльмена, не шаркающая неуклюжая походка простолюдина в грубых башмаках, но шаги джентльмена, идущего твердо и уверенно.
Каждый звук, словно кусок льда, падал на сердце госпожи. Она не могла больше ждать, не могла сдерживаться, она потеряла все самообладание, всю выдержку и сдержанность и бросилась к арке.
В ее тени она остановилась, потому что незнакомец был совсем близко. Она увидела его: о боже! Она увидела его в этом неясном вечернем свете. Все завертелось у нее перед глазами, сердце перестало биться. Она не издала ни звука, ни крика удивления или ужаса, но, покачнувшись, отступила назад и прижалась, чтобы не упасть, к увитой плющом опоре арки. Вжавшись в угол между опорой и стеной, она не могла отвести глаз от подошедшего.
Когда он приблизился, колени ее подкосились, и она сползла на землю; не лишилась сознания, а медленно села на землю, все еще вжавшись в угол стены, как в склеп, в тени кирпичной кладки.
— Госпожа!
Это был Роберт Одли. Он, чью дверь она заперла на два оборота семнадцать часов назад в гостинице «Касл».
— Что с вами? — спросил он странным, напряженным голосом. — Встаньте, и позвольте мне проводить вас в дом.
Роберт помог ей подняться, и она покорно подчинилась ему. Он взял ее под локоть своей сильной рукой и повел через двор в холл, где горела лампа. Он никогда не видел, чтобы женщину так трясло, но она даже не делала попыток сопротивляться.
Глава 9Признание госпожи
— Где я могу поговорить с вами наедине? — спросил Роберт Одли, с сомнением оглядывая холл.
В ответ госпожа лишь склонила голову. Она толкнула дверь библиотеки, оставленную открытой. Сэр Майкл ушел в свою гардеробную, чтобы переодеться к обеду, проведя день в ленивой бездеятельности, что было совершенно разумно для больного. Библиотека была пуста и освещена лишь пламенем огня в камине, как и в предыдущий вечер.
Леди Одли вошла в комнату в сопровождении Роберта, закрывшего за собой дверь. Несчастная дрожащая женщина подошла к камину и опустилась на колени у огня, как будто он мог согреть ее и унять ее дрожь. Молодой человек подошел ближе и стал рядом с ней на коврик у камина, облокотившись рукой о каминную полку.
— Леди Одли, — промолвил он голосом, чья ледяная решимость не оставляла никакой надежды на сострадание. — Я говорил с вами весьма открыто вчера вечером, но вы отказались выслушать меня. Сегодня я должен говорить с вами еще более прямо, и вы не имеете более права отказываться выслушать меня.
Госпожа, сидя скорчившись у огня и спрятав лицо в ладони, издала в ответ лишь хриплое рыдание, похожее на стон.
— Леди Одли, прошлой ночью в Маунт-Стэннинге произошел пожар, — продолжал говорить безжалостный голос. — Гостиница «Касл», где я ночевал, сгорела дотла. Знаете ли вы, как мне удалось избежать гибели?
— Нет.
— Благодаря счастливому стечению обстоятельств, довольно простому. Я не спал в комнате, предоставленной для меня. Она оказалась сырой и холодной, камин отвратительно дымил при всякой попытке разжечь огонь, и я убедил служанку постелить мне на диване в маленькой гостиной на первом этаже, где я провел вечер.
Он остановился, пристально следя за скорчившейся фигурой. Голова госпожи склонилась еще ниже.
— Сказать ли вам, при чьем содействии сгорела таверна «Касл», госпожа?
Нет ответа.
— Сказать ли вам?
Все то же упорное молчание.
— Леди Одли, — неожиданно воскликнул Роберт, — ее подожгли вы. Именно ваша смертоносная рука разожгла это пламя. Именно вы решили посредством этого, трижды ужасного злодейства избавиться от меня, вашего врага и обвинителя. Что вам до того, что другие безвинные жизни были бы принесены в жертву? Если бы при помощи второй Варфоломеевской ночи вы могли избавиться от меня, то вы бы спокойно пожертвовали целой армией. Прошло время для милосердия и сострадания. У меня больше нет для вас ни жалости, ни раскаяния. Я буду милосерден лишь настолько, чтобы пощадить тех, кто должен страдать из-за вашего позора, но не больше. Если бы был тайный суд, перед которым вы могли бы ответить за свои преступления, я бы, без сомнения, выступил вашим обвинителем; но я бы пощадил этого великодушного высокородного джентльмена, на чье благородное имя пало бы ваше бесчестье.
Его голос смягчился, и на мгновение он потерял самообладание, но неимоверным усилием воли он пришел в себя и продолжал:
— Никто не погиб прошлой ночью. Я спал чутко, госпожа, поскольку был обеспокоен, и уже долгое время, теми несчастьями, которые нависли над этим домом. Именно я обнаружил огонь вовремя, поднял тревогу и спас служанку и бедного пьяницу, который все же получил сильные ожоги и лежит сейчас в опасном состоянии в доме своей матери… От него и его жены узнал я, кто наведался в таверну «Касл» глубокой ночью. Женщина почти обезумела, увидев меня, и рассказала мне подробности прошлой ночи. Бог знает, какие еще ваши секреты хранит она, госпожа, или как легко их можно выпытать у нее, если бы я нуждался в ее помощи, но мне это не нужно. Мой путь лежит прямо. Я поклялся предать суду убийцу Джорджа Толбойса, и я сдержу свою клятву. Я утверждаю, что не без вашей помощи встретил мой друг свою смерть. Если я и задавал себе иногда вопрос, не являюсь ли я жертвой ужасного заблуждения, и не является ли это более вероятным, чем способность юной и красивой леди на такое гнусное и коварное убийство, то все это давно в прошлом. После ужаса прошлой ночи меня не удивит ни одно преступление, какое вы могли бы совершить. Отныне вы не женщина для меня, не виновная женщина, способная даже в худшем своем злодействе страдать и раскаиваться в глубине души; отныне я вижу в вас лишь дьявольское воплощение злого начала. Но вы не будете более отравлять это место своим присутствием. Если вы не признаетесь, кто вы, в присутствии человека, которого так долго обманывали, и не примете от нас ту милость, какую мы сможем вам оказать, то я соберу свидетелей, которые вас опознают, и с риском навлечь позор на тех, кого я люблю, вы все же понесете наказание за свои преступления.
Женщина вдруг поднялась с колен и встала перед ним во весь рост, прямая и решительная, — волосы откинуты назад, глаза блестят.
— Приведите сюда сэра Майкла! — закричала она. — Приведите его сюда, и я признаюсь во всем — во всем! Видит бог, я долго боролась против вас, и достаточно терпеливо, но вы победили, мистер Роберт Одли. Это большая победа, не так ли? Замечательная победа! Ваш холодный, расчетливый, блестящий ум послужил благородной цели. Вы победили безумную женщину!
— Безумную женщину! — вскричал мистер Одли.
— Да. Когда вы говорите, что я убила Джорджа Толбойса, — это правда. Когда вы говорите, что я убила его коварно и гнусно, вы лжете. Я убила его, потому что безумна! Потому что мой рассудок зашел за узкую грань, отделяющую здравомыслие от сумасшествия, потому что когда Джордж Толбойс довел меня до бешенства, так же, как и вы, упрекал меня и угрожал мне, мой рассудок, и так всегда неустойчивый, полностью потерял равновесие и я сошла с ума! Приведите сэра Майкла. Пусть он все узнает, пусть услышит тайну моей жизни!
Роберт Одли вышел, чтобы найти своего дядю. Он пошел искать этого благородного джентльмена с бог знает какой мукой в сердце, так как знал, что собирается разрушить мечту всей жизни дяди, а ему было ведомо, как горько расставаться с мечтами, ведь они никогда не были реальностью, за которую мы по ошибке принимаем их. Но он был озадачен последними словами госпожи — «тайна моей жизни». Он вспомнил те строчки из письма Элен Толбойс накануне ее побега из Уайлденси, так удивившие его. Он хорошо помнил те трогательные слова: «Вы должны простить меня, так как знаете, почему я такая. Вы знаете тайну моей жизни».
Роберт встретил сэра Майкла в зале. Он не стал пытаться как-то подготовить баронета к тем ужасным разоблачениям, ожидавшим его. Он лишь провел его в библиотеку, освещенную огнем камина, и только там обратился к нему:
— Леди Одли хочет сделать признание вам, сэр… признание, которое вас жестоко удивит и причинит горькое страдание. Но вам необходимо его услышать для сохранения вашей чести и будущего покоя. Мне очень жаль, но она обманывала вас, и притом самым бесчестным образом; но будет правильно, если вы услышите из ее собственных уст оправдание своему позору. Да смягчит Господь для вас этот удар, — вдруг, не сдержавшись, разрыдался молодой человек, — а я не в состоянии!
Сэр Майкл поднял руку, как будто хотел заставить замолчать своего племянника, но эта властная рука безвольно упала. Суровый и недвижимый, он застыл в центре комнаты.
— Люси! — вскричал он с такой мукой в голосе, что она ударила по натянутым нервам тех, кто услышал его, как крик раненого животного. — Люси! Скажи мне, что этот человек сошел с ума! Скажи мне, любовь моя, иначе я убью его!
Он с такой яростью повернулся к Роберту, как будто хотел стереть с лица земли обвинителя своей жены поднятой рукой.
Но госпожа упала на колени у его ног, став между баронетом и его племянником, который облокотился о кресло и прикрыл лицо рукой.
— Он сказал вам правду, — заговорила госпожа, — и он не сумасшедший! Я послала за вами, чтобы во всем признаться. Если бы я могла сочувствовать вам, ведь вы были очень, очень добры ко мне, гораздо больше, чем я того заслуживала, но я не могу, не могу… я не чувствую ничего, кроме своего горя. Я говорила вам давно, что эгоистична, и я все еще такова, и гораздо больше эгоистка в своих страданиях. Счастливые обеспеченные люди могут сочувствовать другим. Я же смеюсь над страданиями других людей, они так малы в сравнении с моими.