Я расценила это как бегство и глубоко возмущалась; я возненавидела человека, оставившего мне в защитники лишь старого пьяницу отца и ребенка. Мне приходилось зарабатывать на жизнь тяжелым трудом, и каждый его час — а какой труд может быть более изнурителен, чем тоскливое рабство гувернантки? — каждый его час казался мне отдельным злом, причиненным Джорджем Толбойсом. Его отец был богат, сестра жила в роскоши и уважении, а я, его жена и мать его сына, была рабыней, которой навеки суждены нищета и безвестность. Окружающие жалели меня, а я ненавидела их за эту жалость, я не любила ребенка, он был для меня обузой. Наследственная болезнь ни разу не проявила себя, но к этому времени я стала подвержена приступам ярости и отчаяния. В это время, я думаю, мой рассудок потерял равновесие, и в первый раз я перешагнула невидимую черту, отделяющую рассудок от безумия. Я видела ужас и тревогу в устремленных на меня глазах отца. Он успокаивал меня, как утешают лишь детей и сумасшедших, и меня раздражали его жалкие попытки, я презирала даже его терпимость.
Пришло время, и эти вспышки отчаяния вылились в определенную цель. Я решила убежать из этого несчастного дома, который поддерживало мое рабство. Я решила покинуть отца, больше боявшегося меня, чем любившего. Я решила уехать в Лондон и затеряться в этом огромном человеческом муравейнике.
Я заметила объявление в «Таймс» и представилась миссис Винсент, давшей это объявление, под вымышленным именем. Она приняла меня, не задавая никаких вопросов о моих родных. Вам известно остальное. Я приехала сюда, и вы сделали мне предложение, приняв которое я сразу же поднялась бы в сферы, куда звало мое честолюбие еще с тех пор, как я была школьницей и в первый раз услышала, что хорошенькая.
Прошло три года, и мой муж не подавал никаких признаков жизни; так как я была уверена, что если бы он вернулся в Англию, он бы разыскал меня под любым именем и где угодно. Я слишком хорошо знала его энергичность.
Я сказала себе: «У меня есть право думать, что он умер или хочет, чтобы я поверила в это, дабы его тень не стояла между мной и благосостоянием». И я стала вашей супругой, сэр Майкл, твердо решив быть вам хорошей женой. Обычные искушения, подстерегающие и губящие некоторых женщин, были не страшны мне. Я была бы вам верной и преданной женой, хотя меня окружали легионы соблазнителей. Безумная глупость, которую свет называет любовью, не тревожила меня: здесь, по крайней мере, встречались крайности, порок бессердечия превращался в достоинство постоянства.
Я была так счастлива, оказавшись в новом великолепном положении, и была очень благодарна человеку, чья рука возвысила меня. В солнечном сиянии своего счастья впервые за всю свою жизнь я испытала сочувствие к несчастьям других людей. Я сама была бедна, — теперь богата и могла позволить себе пожалеть и помочь бедным соседям. Мне доставляла удовольствие благотворительность. Я выяснила адрес отца и анонимно посылала ему крупные суммы денег, так как не хотела, чтобы он узнал обо мне. Я вполне пользовалась той щедростью, что вы проявляли ко мне, и со всеми делилась своим счастьем. Меня любили и восхищались мною, и думаю, что я на всю жизнь осталась бы порядочной женщиной, если бы не судьба.
Полагаю, что в это время к моему рассудку вернулось былое равновесие. Я внимательно следила за собой, уехав из Уайлденси, и контролировала себя. Часто мне бывало любопытно, сидя в тесном семейном кружке врача: догадывался ли мистер Доусон о моем тайном наследственном недуге?
Судьба не дозволила мне остаться хорошей. Ей было угодно, чтобы несчастье стало моим уделом. Не прошло и месяца после моего замужества, как я прочитала в одной из газет Эссекса о возвращении некоего мистера Толбойса, удачливого золотоискателя из Австралии. Корабль прибыл как раз тогда, когда я читала заметку. Что мне оставалось делать?
Я уже говорила, что слишком хорошо знаю энергичный характер Джорджа. Я знала, что человек, уехавший на другой конец света и добывший состояние для своей жены, не оставит камня на камне в ее поисках. Прятаться от него было бесполезно.
Если не заставить его поверить, что я умерла, он никогда не прекратит искать меня.
Голова моя шла кругом при мысли об этой опасности. И снова равновесие покачнулось, еще раз была пройдена невидимая грань, я опять стала безумна.
Я поехала в Саутгемптон и нашла отца, жившего там вместе с ребенком.
Я доверила отцу свою тайну и рассказала об опасности, которой подвергалась. Его не очень удивило то, что я сделала, поскольку бедность притупила его честность и принципиальность. Он не удивился, но очень испугался и обещал сделать все, что от него зависит, чтобы помочь мне.
Он получил письмо от Джорджа, адресованное мне в Уайлденси, и переправленное оттуда моему отцу. Письмо было написано за несколько дней до отплытия «Аргуса», в нем говорилось о предполагаемом времени прибытия корабля в Ливерпуль. Таким образом, письмо указывало нам время, когда нужно было действовать.
Мы сразу же решили, каков будет наш первый шаг. В день возможного прибытия «Аргуса», или же несколько дней спустя, в «Таймс» должно быть помещено объявление о моей смерти.
В то же время, решив это, мы увидели, что существуют огромные трудности в выполнении такого простого плана. Должны быть также опубликованы дата смерти и место, где я умерла. Джордж немедленно поспешит туда, как бы далеко и недоступно ни было это место, и ложь будет раскрыта.
Я достаточно хорошо знала его жизнерадостную натуру, его смелость и целеустремленность, его готовность надеяться вопреки всему; пока он не увидит могилу, где я похоронена, и запись о моей смерти, он никогда не поверит, что я навеки потеряна для него.
Мой отец был ошеломлен и совершенно беспомощен. Он был способен лишь проливать слезы в отчаянии и страхе. Он был бесполезен для меня в такой критической ситуации.
Не зная, что еще предпринять, я начала думать, что должна довериться колонке происшествий и надеяться, что моему мужу не придет в голову искать меня в такой глуши, как Одли-Корт.
Я сидела с отцом и пила чай в его жалкой лачуге, играла с ребенком, которого забавляли мое платье и драгоценности, и совсем не понимавшим, что я была для него не просто незнакомка. Я держала его на руках, когда вошла женщина, чьим заботам он был поручен, чтобы забрать его и привести в «божий вид», как она сказала.
Меня волновало, хорошо ли о ребенке заботятся, поэтому я заговорила с ней, пока отец дремал над чашкой чая.
Это была светловолосая женщина с бледным лицом лет около сорока пяти, и казалось, ей доставляет удовольствие разговор со мной. Очень скоро она перешла к собственным бедам. У нее было очень большое горе, сказала она мне. Ее старшая дочь вынуждена оставить свое место из-за болезни; попросту она умирала, как сказал врач; бедной вдове приходилось не только заботиться о больной дочери, но и содержать семью, других маленьких детей.
Женщина долго рассказывала о недугах своей дочери, ее возрасте, набожности, страданиях и много еще о чем. Но я не вслушивалась в то, что она говорила. Я слышала ее голос, но как-то отстраненно, словно шум экипажей на улице или журчание ручья. Какое мне было дело до бед этой женщины? У меня были собственные невзгоды, какие едва ли когда-либо придется пережить этой невежественной женщине. У таких людей всегда есть больные мужья или больные дети, и они вечно ждут помощи от богатых. Здесь не было ничего нового. Я уже собиралась отпустить женщину, дав ей соверен для больной дочери, как вдруг меня осенила мысль, настолько неожиданная, что заставила кровь хлынуть в голову и сердце сильно биться, как это бывает, когда я теряю рассудок.
Я спросила женщину, как ее зовут. Это была некая миссис Плоусон, она держала небольшой магазинчик, а сюда заглядывала время от времени, чтобы присмотреть за Джорджи и проследить, чтобы служанка хорошо заботилась о нем. Дочь ее звали Матильда. Я задала несколько вопросов об этой девушке и узнала, что ей двадцать четыре года, она давно болеет чахоткой и сейчас она, как сказал врач, быстро угасает. По его словам, она не протянет и месяца.
Корабль Джорджа Толбойса должен был бросить якорь в Мерси через три недели.
Мне осталось сказать немного. Я навестила больную девушку. Светлые волосы, хрупкое сложение. Описание ее внешности почти совпадало с моим, хотя она и не была похожа не меня. Меня представили ей как богатую даму, желавшую помочь ей. Я купила ее мать, нищую и жадную, которая за такие большие деньги, каких она в жизни не видела, была согласна на все. На второй день после моего знакомства с миссис Плоусон отец уехал в Вентнор и снял домик для своей больной дочери и ее маленького сына. Рано утром на следующий день он привез умирающую девушку, и Джорджи, которого научили называть ее «мама». Она вошла в дом как миссис Толбойс, местный врач навещал миссис Толбойс, она умерла и была похоронена под этим именем.
В «Таймс» было опубликовано объявление, и уже на следующий день Джордж Толбойс приехал в Вентнор и заказал памятник, на котором и по сей день выбито имя его жены, Элен Толбойс.
Сэр Майкл медленно поднялся, как будто в оцепенении.
— Я не могу больше этого слышать, — сказал он хриплым шепотом. — Что бы больше ни говорилось, я не в состоянии это выслушать. Роберт, как я понимаю, именно ты обнаружил это. Я больше ничего не желаю знать. Не возьмешь ли ты на себя обязанность обеспечить безопасность и удобства этой леди, которую я считал своей женой? Нет нужды просить тебя не забывать, что я любил ее нежно и преданно. Я не могу сказать ей «прощай». Я не скажу этого до тех пор, пока не смогу думать о ней без горечи… пока не смогу пожалеть ее, как сегодня молю Господа пощадить ее в эту ночь.
Сэр Майкл медленно вышел из комнаты. Он старался не смотреть на скорчившуюся фигуру. Он больше не желал видеть это создание, которое так нежно любил. Он сразу прошел в свою гардеробную, позвонил камердинеру и приказал ему упаковать чемодан и приготовиться сопровождать своего хозяина к последнему поезду.