— Так сразу она не может уехать, и она будет несчастна где-нибудь еще.
— Тогда пусть едет, — решил сэр Майкл, — пусть едет.
Он говорил странным приглушенным голосом, как будто ему больно говорить. Как будто эта обыденная жизнь — жестокая пытка и настолько раздражала его, что перенести ее было труднее, чем само горе.
— Хорошо, мой дорогой дядюшка, тогда все устроено, Алисия будет готова отправиться в девять часов.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал баронет, — пусть едет, если хочет, бедное дитя, пусть едет.
Сэр Майкл глубоко вздохнул. Он думал, как безразличен был к своему единственному ребенку из-за женщины, запертой теперь в освещенной пламенем камина библиотеке.
— Я еще увижу вас, сэр, прежде чем вы уедете, — сказал Роберт, — до той поры я вас оставлю.
— Постой! — вдруг остановил его сэр Майкл. — Ты сказал Алисии?
— Я ничего не сказал ей, только то, что вы собираетесь покинуть Корт на какое-то время.
— Ты очень хороший, мой мальчик, очень хороший, — пробормотал баронет прерывистым голосом.
Он протянул руку. Племянник взял ее и прижал к своим губам.
— О сэр! Смогу ли я когда-нибудь простить себя? — воскликнул он. — Смогу ли я перестать ненавидеть себя за то горе, что навлек на вас?
— Нет, нет, Роберт, ты поступил правильно — поступил правильно; хотел бы я, чтобы Господь был милосерден и забрал мою несчастную жизнь до этой ночи, но ты все сделал правильно.
Сэр Майкл вернулся в гардеробную, а Роберт медленно побрел в вестибюль. Он помедлил на пороге комнаты, где оставил Люси, Люси Одли, или Элен Толбойс, жену своего пропавшего друга.
Она лежала на полу, на том же месте, где согнувшись стояла на коленях у ног мужа, рассказывая свою историю. Роберта не интересовало, была ли она в обмороке, или просто лежала в беспомощной прострации. Он вышел из библиотеки и послал одного из слуг поискать ее горничную, щеголеватую девицу в лентах, которая громко начала выражать изумление и испуг при виде своей хозяйки.
— Леди Одли очень больна, — предупредил он. — Проводи госпожу в ее комнату и проследи, чтобы она не покидала ее сегодня вечером. Ты сделаешь еще лучше, если останешься с ней, но не разговаривай и не позволяй ей утомляться разговором.
Госпожа была в сознании, она позволила девушке помочь ей и встала с пола, на котором лежала ниц. Ее золотистые волосы рассыпались беспорядочной массой вокруг точеной шеи и плеч, лицо и губы были бесцветны, глаза ужасны в своем неестественном блеске.
— Уведите меня, — попросила она. — И дайте мне поспать! Дайте мне поспать, потому что голова моя в огне!
Выходя из комнаты вместе с горничной, она обернулась и взглянула на Роберта.
— Сэр Майкл уехал? — спросила она.
— Уедет через полчаса.
— Погиб кто-нибудь при пожаре в Маунт-Стэннинге?
— Никто.
— Я рада этому.
— Хозяин дома, Маркс, сильно обгорел и лежит в тяжелом состоянии в доме своей матери, но он может поправиться.
— Я рада этому — рада, что никто не погиб. Спокойной ночи, мистер Одли.
— Я прошу вас уделить мне полчаса для разговора завтра, госпожа.
— Когда пожелаете. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Она ушла, опершись о плечо служанки и оставив Роберта с чувством странного недоумения, очень болезненного для него.
Он сел у камина, в котором тлели последние красные угольки, удивляясь перемене, происшедшей со старым домом, который до дня исчезновения его друга был таким уютным пристанищем для всех, кто находился под его гостеприимной крышей. Он сидел, размышляя в одиночестве у камина и пытаясь решить, что же делать в таких неожиданных обстоятельствах. Он сидел беспомощный, не в состоянии принять решение, потерявшийся в безрадостных раздумьях, от которых его оторвал стук экипажа, подъехавшего к маленькой двери в башне.
Часы в вестибюле пробили девять, когда Роберт открыл дверь библиотеки. Алисия только что спустилась вниз со своей горничной, розовощекой деревенской девушкой.
— До свиданья, Роберт, — попрощалась мисс Одли, протягивая руку кузену. — До свиданья, и благослови тебя Господь! Ты можешь на меня рассчитывать, я позабочусь о папе.
— Я уверен в этом. Благослови тебя Бог, дитя!
Во второй раз за этот вечер Роберт Одли прижал губы к открытому лбу девушки, во второй раз по-братски обнял ее или даже скорее по-отечески, а не восторженно, как это сделал бы сэр Гарри Тауэрс, если бы ему выпала такая удача.
В пять минут десятого появился сэр Майкл в сопровождении камердинера, такого же мрачного и седовласого, как и он. Баронет был бледен, но спокоен и сдержан. Рука, которую он подал своему племяннику, была холодна, как лед, но он попрощался с молодым человеком твердым голосом.
— Я оставляю все на твое усмотрение, Роберт, — промолвил он, собираясь покинуть дом, в котором жил так долго. — Может быть, я не узнаю конца, но я услышал достаточно. Видит бог, больше мне ничего не нужно знать. Я предоставляю все тебе, но ты не будешь жесток — ты будешь помнить, как я любил…
Его хриплый голос прервался, прежде чем он смог закончить предложение.
— Я буду помнить обо всем, сэр, — ответил молодой человек. — Я сделаю все, как лучше.
Предательская слеза подступила к его глазам и скрыла лицо дяди, и уже в следующую минуту экипаж отъехал, и Роберт одиноко сидел в темной библиотеке, где светился лишь один красный уголек в куче серой золы. Он сидел один, пытаясь обдумать, что ему следует делать, с тяжелой ответственностью на душе за судьбу несчастной женщины.
«Боже мой, — думал он, — должно быть, это Божье наказание за ту бесцельную праздную жизнь, что я вел до седьмого сентября. Наверняка эта ужасная ответственность была возложена на меня, чтобы я покорился воле обиженного Провидения и признал, что человек не волен в выборе своего жизненного пути. Он не может сказать: „Я буду легко идти по жизни и избегать путей, по которым идут несчастные, заблудшие создания, сражающиеся насмерть в этой великой битве“. Он не может сказать: „Я останусь в стороне, пока идет эта битва и посмеюсь над дураками, которых растаптывают в этой бесполезной борьбе“. Он не может сделать этого. Он может совершать покорно и со страхом лишь то, что предназначил ему сотворивший его Создатель. Если ему суждено бороться, пусть сражается до конца; но будь проклят он, если уклонится, когда назовут его имя в перекличке; будь проклят он, если спрячется в тень, когда набатный колокол призовет его на поле битвы!»
Один из слуг принес в библиотеку свечи и разжег огонь, но Роберт Одли не пошевелился. Он сидел так же, как часто бывало сидел в своих апартаментах на Фигтри-Корт, положив локти на ручки кресла, а подбородок на ладонь.
Но он поднял голову, когда слуга собрался выйти из комнаты.
— Могу ли я послать телеграмму отсюда в Лондон? — спросил он.
— Ее можно послать из Брентвуда, сэр, не отсюда.
Мистер Одли задумчиво посмотрел на часы.
— Один из людей может доехать верхом до Брентвуда, сэр, если вы желаете отправить послание.
— Мне действительно очень нужно отправить его, вы устроите это, Ричардс?
— Конечно, сэр.
— Вы подождете, пока я напишу?
— Да, сэр.
Слуга принес письменные принадлежности с одного из столиков и поставил их перед мистером Одли.
Роберт обмакнул перо в чернила и устремил задумчивый взор на одну из свечей, прежде чем начал писать.
Послание было следующим:
«От Роберта Одли, из Одли-Корта, Эссекс,
Фрэнсису Уилмингтону, Пейна-Билдингс, Темпл.
Дорогой Уилмингтон, если вы знаете врача, опытного в психических заболеваниях и которому можно доверить тайну, пожалуйста, пришлите мне адрес телеграфом».
Мистер Одли запечатал послание в толстый конверт и вместе с совереном протянул его слуге.
— Проследите, чтобы это доверили надежному человеку, Ричардс, — сказал он, — и пусть он подождет на станции ответа. Он должен получить его через полтора часа.
Мистер Ричардс, знавший Роберта в курточке и перевернутых воротничках, отправился выполнять поручение. Бог нас простит, если мы последуем за ним в помещение для слуг, где вся прислуга собралась у яркого огня, в недоумении обсуждая события дня.
Ничего не могло быть дальше от правды, чем рассуждения этих достойных людей. Какой ключ был у них к тайне освещенной огнем камина комнаты, где виновная женщина, преклонив колена, поведала своему супругу историю своей грешной жизни? Они знали только то, что сказал им камердинер сэра Майкла о неожиданном путешествии. О том, как его хозяин был бледен, как полотно, и говорил странным, чужим голосом, и что его можно было свалить с ног ударом такого слабого орудия, как перышко.
Эти мудрые головы решили, что сэр Майкл получил неожиданное известие от мистера Роберта — они оказались достаточно умны, чтобы связать катастрофу с молодым человеком — известие о смерти близкого родственника, более старые слуги перебрали всех членов семейства Одли в попытках отыскать вероятного родственника; или же сведения о падении курса акций, или о неудачных сделках и разорении банка, куда была вложена большая часть денег баронета. Большинство склонялось к разорению банка, и каждый член ассамблеи испытывал, казалось, мрачный восторг от этой версии, хотя она предполагала их собственный крах, если столь либеральное домашнее хозяйство придет в упадок.
Роберт тоскливо сидел у огня, казавшегося безрадостным даже теперь, когда языки яркого пламени гудели в трубе, и прислушивался к завыванию мартовского ветра, кружащего вокруг дома и отрывавшего дрожащий плющ от стен. Он страшно устал, так как был на ногах с двух часов ночи, с того времени, как его обожгло жаркое дыхание горящих бревен и разбудил треск ломающихся балок. Если бы не его присутствие духа и холодная решительность, мистер Люк Маркс погиб бы ужасной смертью. На Роберте все еще оставались следы ночного пожара: волосы были на одной стороне опалены, а левая рука обожжена и воспалена от жара, из которого он вытащил хозяина таверны «Касл». Он был настолько измотан, что провалился в тяжелый сон, сидя в кресле у яркого огня, от которого его разбудил приход мистера Ричардса с ответом.