Поначалу они были весьма церемонны друг с другом и становились близки и дружны, лишь когда говорили о злоключениях Джорджа; но мало-помалу между ними возникла тесная связь, и прежде чем истекли первые три недели визита Роберта, мисс Толбойс сделала его счастливым, серьезно взявшись за дело и отчитав его за ту бесцельную жизнь, что он вел так долго, и малую пользу, которую он принес, несмотря на данные ему Богом таланты и возможности.
Как приятно, когда тебя наставляет на ум любимая женщина! Как приятно умалять себя перед ней! Как чудесно намекнуть, что, если бы его жизнь была посвящена кому-нибудь, он мог бы стремиться стать кем-то получше, чем бездельником и праздношатающимся на гладких дорожках, никуда не ведущих; что осчастливленный узами, которые сделали бы осмысленным каждый час его существования, он действительно мог бы честно и неуклонно продолжать сражаться.
— Неужели вы думаете, я вечно буду читать французские романы и курить мягкий турецкий табак, мисс Толбойс? — спрашивал он. — Неужели вы думаете, что не наступит день, когда мне станут отвратительны мои пенковые трубки, французские романы покажутся глупее, чем обычно, а жизнь — таким унылым однообразием, что я не пожелаю так или иначе избавиться от этого?
С сожалением замечу, что пока сей лицемерный молодой адвокат продолжал разглагольствовать в том же упадническом духе, мысленно он уже сдал позиции холостяка, включая все издания Мишеля Леви и полудюжину инкрустированных серебром пенковых трубок, увольнение на пенсию миссис Мэлони и выложил две-три тысячи фунтов на приобретение нескольких акров зеленого кустарника и ровной лужайки, окружающих то, что должно было стать сказочным коттеджем, чьи освещенные решетчатые окна виднелись бы из беседок, увитых миртом и ломоносом, и отражались в пурпурной глади озера.
Конечно, Клара Толбойс не могла знать, к чему вели эти горестные жалобы. Она советовала мистеру Одли много читать и серьезно подумать о своей профессии, и начать жизнь заново. Быть может, она звала его к суровой жизни, полной труда и прилежания, в которой он должен стремиться быть полезным своим ближним и завоевать себе репутацию. Мистер Одли чуть не сделал кислую мину при мысли о подобном безрадостном будущем.
«Я бы сделал это, — думал он, — если бы был уверен в награде за свой труд. Если бы она приняла завоеванную мной репутацию и поддерживала меня в борьбе своей преданной дружбой. Но что, если она пошлет меня в эту битву, а сама выйдет замуж за какого-нибудь неуклюжего сквайра?»
Будучи от природы нерешительным, без сомнения, мистер Одли мог бы очень долго хранить свою тайну, боясь заговорить и нарушить очарование неизвестности, пусть и не полное надежд, но и не совсем безысходное, если бы он не испытывал искушения поддаться порыву и признаться ей.
Он находился уже пять недель в Грейндж-Хит и чувствовал, что из уважения к приличиям не мог оставаться дольше, поэтому в одно майское утро он упаковал свой чемодан и заявил о своем отъезде.
Мистер Толбойс был не такой человек, чтобы горько причитать, теряя своего гостя, но он сердечно высказался, прощаясь с Робертом.
— Мы с вами неплохо ладили, мистер Одли, — сказал он, — и вы были вполне довольны порядком, заведенным в нашем доме; более того, вы приспособились к нашим маленьким домашним правилам, и я не могу не сказать, что мне это очень приятно.
Роберт поклонился. Как благодарен он был счастливой удаче, что ни разу не позволила ему проспать утренний колокольчик.
— Надеюсь, что поскольку мы так замечательно ладили с вами, — продолжил мистер Толбойс, — вы окажете мне честь и повторите свой визит в Дорсетшир, когда бы ни пожелали. Мы сможем поохотиться, и мои арендаторы окажут вам всяческое внимание, если вы пожелаете захватить с собой ружье.
Роберт искренне отозвался на эти дружеские предложения. Он признался, что изо всех занятий на земле для него нет ничего лучше охоты на куропаток и он будет счастлив воспользоваться предложенным ему гостеприимством. Он не мог не взглянуть на Клару при этих словах. Она опустила ресницы, и легкий румянец озарил ее лицо.
Это был последний день молодого адвоката в раю, его ожидали долгие дни и ночи, недели и месяцы, прежде чем наступит первое сентября и у него будет предлог вернуться в Дорсетшир. А тем временем розовощекие юные сквайры и толстые сорокавосьмилетние вдовцы окажутся в более выгодном положении. Неудивительно поэтому, с каким угрюмым отчаянием размышлял он об этой мрачной перспективе и был неважной компанией для мисс Толбойс в это утро.
Но вечером после обеда, когда солнце клонилось к западу, и Харкот Толбойс заперся в библиотеке со своим адвокатом и одним из арендаторов, мистер Одли немного успокоился. Он стоял рядом с Кларой у высокого окна в гостиной, созерцая, как сгущаются сумерки, а розовый свет становится ярче по мере угасания дня. Он наслаждался этой тихой беседой наедине, хотя тень экспресса, который должен был увезти его в Лондон на следующее утро, омрачала его радость. Он не мог не быть счастлив с ней рядом: забыв о прошлом, без страха глядя в будущее.
У них была одна, все та же тема для разговора — ее пропавший брат Джордж. В этот вечер она говорила о нем грустным голосом. Могла ли она не печалиться при мысли, что если он жив — а ведь она даже в этом не была уверена — то скитается где-то в одиночестве, вдали от всех, кто любит его, и его ни на минуту не покидало сознание своей погубленной жизни. Так говорила она о нем в тишине сумерек, и слезы дрожали на ее ресницах.
— Я не могу понять, как отец смирился с отсутствием моего бедного брата, — промолвила она, — ведь он любит его, мистер Одли, ведь и вы, должно быть, заметили, что он действительно любит его. Но я не могу понять, как покорно принимает он его отсутствие. Будь я мужчиной, я бы поехала в Австралию, нашла его и вернула домой, если его еще можно найти среди живых, — добавила она упавшим голосом.
Она отвернулась от Роберта и посмотрела на темнеющий небосклон. Он положил свою ладонь на ее руку. Она сильно дрожала, так же, как и его голос, когда он заговорил.
— Могу ли я поехать искать вашего брата? — спросил он.
— Вы! — Она посмотрела на него сквозь слезы. — Вы, мистер Одли! Неужели вы полагаете, что я могу просить вас о такой жертве?
— Неужели вы думаете, Клара, что любая жертва может быть слишком большой для вас? Неужто вы думаете, что я откажусь от поездки, если буду знать, что вы встретите меня по возвращении и поблагодарите за верную службу? Я объеду Австралию из конца в конец, чтобы найти вашего брата, если вы пожелаете, Клара, и не вернусь без него.
Он опустил голову. Она не сразу ответила ему.
— Вы так добры и великодушны, мистер Одли, — промолвила она наконец, — и это слишком щедрое предложение. Но… это невозможно. Какое право имею я принимать такую жертву?
— По праву, делающему меня навеки вашим верным рабом. По праву любви, которую я испытываю к вам, Клара, — воскликнул мистер Одли, падая на колени — довольно неуклюже, надо признаться, — и покрывая мягкую белую ручку, найденную им среди складок шелкового платья, страстными поцелуями.
— Я люблю вас, Клара, — произнес он, — я люблю вас. Вы можете позвать отца и выгнать меня из дома, если хотите, но я буду вечно любить вас.
Маленькую ручку забрали от него, но не отдернули сердито, и она на секунду легко коснулась его темных волос.
— Клара, Клара! — умоляюще шептал он. — Могу ли я ехать в Австралию искать вашего брата?
Ответа не было. Не знаю, каким образом это случается, но едва ли есть что-нибудь более чудесное, чем молчание в таких случаях. Каждое мгновение нерешительности — молчаливое признание, каждая пауза — нежное объяснение в любви.
— Поедем вместе, любимая? Как муж и жена? Поедем вместе, моя любовь, и вернем домой нашего брата?
Когда четверть часа спустя мистер Харкот Толбойс вошел в освещенную лампой комнату, где Роберт был один, ему пришлось выслушать признание, немало удивившее его. Как все самонадеянные люди, он был слеп ко всему, что происходило у него под носом, и был полностью уверен, что именно его общество и спартанские порядки его дома так привлекали его гостя в Дорсетшире.
Он был разочарован, но не показал этого, а выразил спокойное и стоическое удовлетворение.
— Остался лишь один вопрос, по которому я желал бы получить ваше согласие, мой дорогой сэр, — сказал Роберт, когда почти все было улажено. — Мы хотели бы совершить свадебное путешествие, с вашего разрешения, в Австралию.
Мистер Толбойс был ошеломлен. Он смахнул что-то вроде туманной слезы со своих серых глаз, протягивая Роберту руку.
— Вы собираетесь искать моего сына, — догадался он. — Верните мне моего мальчика, и я прощу вас за то, что вы похитили у меня дочь.
Итак, Роберт Одли отправился в Лондон, чтобы сдать свои комнаты на Фигтри-Корт и узнать расписание кораблей, отплывающих в июне из Ливерпуля в Сидней.
Он вернулся новым человеком, с новыми заботами, новыми планами, новыми целями; его жизнь так круто изменилась, он смотрел на мир другими глазами и видел все в розовом свете, недоумевая, как ему могло раньше казаться, что это мир сер и уныл.
Он задержался в Грейндж-Хит до ланча и вошел в тенистые дворы Темпля, когда на землю опустились сумерки. Миссис Мэлони, по своему обыкновению, скребла лестницу, и ему пришлось подниматься в мыльном чаду по скользким ступенькам.
— Там много писем, ваша честь, — сказала прачка, поднимаясь с колен и прислонившись к стене, давая пройти Роберту, — и несколько посылок, и один джентльмен, он заходил много раз и ожидает вас сегодня вечером тоже, потому что я сказала ему, что вы писали и просили проветрить комнаты.
— Очень хорошо, миссис Эм, принесите мне, пожалуйста, обед и пинту шерри, как только освободитесь и проследите за моим багажом.
Он поднялся в свои комнаты посмотреть, кто же его ожидал. Едва ли это что-нибудь важное. Возможно, какой-нибудь назойливый кредитор, ведь он оставил свои дела в