Упав духом в неравной борьбе с могущественным врагом, удрученный бывший владелец трактира предоставил ветру полную свободу, и «Касл» постепенно приходил во все более плачевное состояние.
Несмотря на разруху, заведение не испытывало недостатка в клиентах. Дюжие гуртовщики останавливались пропустить стаканчик за барной стойкой; по вечерам фермеры побогаче собирались потолковать о политике, сидя в обшитой деревянными панелями гостиной с низкими потолками, пока их лошади жевали подозрительную смесь плесневелого сена и вполне сносных бобов в покосившихся стойлах; временами сюда заглядывали даже участники охоты из Одли-Корта – утолить жажду и покормить лошадей. Однажды там состоялся незабываемый обед на тридцать персон, и хозяин постоялого двора чуть умом не тронулся от оказанного доверия. Так что не отличавшийся чувством прекрасного Люк Маркс, став владельцем постоялого двора в Маунт-Станнинге, считал, что ему повезло.
В тумане молодоженов поджидал фаэтон. Несколько сельчан, знавших Фиби с детства, собрались в церковном дворе, чтобы пожелать молодым счастья. В светлых глазах девушки стояли слезы, и раздраженный глупым проявлением чувств жених проворчал:
– Чего ревешь? Не хотела идти за меня, так и сказала бы. Ведь не убил бы я тебя!
При этих словах Фиби вздрогнула и плотнее запахнула шелковую накидку.
– Замерзла небось в этом наряде, – заметил Люк, недобро уставившись на дорогое платье, и добавил: – Расфуфырилась, чисто барыня! Мне шелка не по карману, так что забудь.
Он усадил дрожащую девушку в фаэтон, закутал в длинное пальто из грубого сукна и погнал лошадей сквозь густой туман, сопровождаемый нестройным улюлюканьем деревенских зевак.
На место Фиби выписали из Лондона новую горничную, манерную девицу с большим самомнением, которая ходила по дому в черном атласном платье и чепце с розовыми ленточками, жалуясь на скуку.
Под Рождество старый особняк заполонили гости. Комнату с гобеленами занял соседский помещик с толстухой женой. По длинным коридорам носились хихикающие девицы. Молодые люди выглядывали в зарешеченные окна, наблюдая за облаками, гонимыми по небу южным ветром. В просторных старых конюшнях не осталось ни одного свободного стойла. Во дворе устроили импровизированную кузницу для перековки гунтеров – охотничьих лошадей. Беспрестанно тявкали собаки.
На верхнем этаже толпились чужие слуги. В каждом окне, под каждым коньком ломаной крыши стояла свечка, мерцавшая в зимней ночи, и запоздалый путник, привлеченный мельканием огней и шумом, мог легко повторить ошибку молодого Чарлза Марлоу[4], принявшего гостеприимный особняк за добрую старую гостиницу – из тех, что исчезли с лица земли одновременно с почтовыми каретами, когда измученные старые клячи совершили последнее печальное путешествие на живодерню.
Среди гостей, прибывших в Эссекс на охотничий сезон, был и наш старый знакомый – мистер Роберт Одли. Он привез с собой полдюжины французских романов, ящик сигар и три фунта турецкого табаку.
Верные традициям молодые охотники толковали за завтраком о потомстве Летучего Голландца и Вольтижера, вспоминали славные семичасовые скачки через три графства и тайное возвращение домой глубокой ночью. Они выскакивали из-за накрытого стола, не дожевав холодный ростбиф, чтобы поглазеть то на лошадиные бабки, то на чью-нибудь растянутую руку, то на жеребца, которого только что привели от ветеринара. Роберт сидел особняком и, скромно жуя тосты с джемом, не принимал участия в общей беседе.
Молодой адвокат прихватил с собой в Эссекс двух собак. Сельский джентльмен, отваливший полсотни фунтов за пойнтера и не посчитавший за труд съездить за две сотни миль только ради того, чтобы посмотреть выводок сеттеров, прежде чем заключить сделку, поднял на смех несчастных шавок, из коих первая, прежде чем обосноваться в адвокатских апартаментах, проследовала за Робертом через всю Ченсери-лейн и прошла половину Холборна, а вторую, едва живую, он вырвал из рук уличного торговца, который над ней издевался. Роберт позволял им лежать под своим креслом в гостиной к вящему негодованию миледи, которая, как известно, терпеть не могла собак, и все, кто гостил в те дни в Одли-Корте, смотрели на племянника баронета как на безобидного сумасшедшего.
В прошлые приезды Роберт совершил несколько неуверенных попыток принять участие в общем веселье. Проскакав однажды через поля на смирной кобылке сэра Майкла и запыхавшись, он остановился у первого же фермерского дома и попросил приюта, сказав, что на сегодня с него, пожалуй, хватит охоты. В другой раз он зашел так далеко, что встал на коньки, хоть и с огромным трудом, однако, выйдя на лед, позорно шлепнулся и лежал до тех пор, пока его не подняли. Во время «приятного утреннего катания» в охотничьей двуколке он яростно отказывался ехать в гору и каждые десять минут требовал остановки, чтобы поправить подушки. Однако на сей раз наш герой не проявил никакой склонности к развлечениям на свежем воздухе и прочно окопался в гостиной, в меру своей природной лени исполняя роль дамского угодника.
Леди Одли принимала знаки его внимания с очаровательной наивностью, а кузину поведение Роберта выводило из себя.
– Ты всегда был вялым, бесхребетным типом, Боб, но в этом году сам себя переплюнул, – презрительно заявила юная леди, влетая в гостиную в костюме для верховой езды после охотничьего завтрака, с которого Роберт самоустранился, предпочтя выпить чашку чая в будуаре миледи. – Ты годен лишь держать моток шелка или читать Теннисона – конечно, леди Одли.
– Моя дорогая, нетерпеливая, вспыльчивая Алисия, не будь так жестока, – умоляюще произнес молодой человек. – Вечно ты спешишь с выводами. Не подстегивай свои суждения, как подстегиваешь Аталанту, летя через поля за несчастной лисой. Все дело в том, что леди Одли меня интересует, а деревенские друзья дядюшки – нет. Такой ответ тебя устраивает?
Мисс Одли нетерпеливо тряхнула головой:
– Ничего иного я и не ожидала! Впрочем, ты можешь сколько угодно сидеть в кресле, гладить своих дурацких собачонок, обкуривать гардины вонючей сигарой и действовать всем на нервы своей глупой, унылой физиономией!
Роберт беспомощно вытаращил красивые серые глаза. Юная леди ходила взад-вперед по комнате, нервно постукивая по юбке хлыстом для верховой езды. Ее глаза гневно сверкали, а под смуглой кожей полыхал опасный румянец. Молодой адвокат понял, что кузина вошла в раж.
– Да, глупой, унылой физиономией! – повторила она. – Несмотря на твое притворное добродушие, ты, Роберт Одли, тщеславен и высокомерен. Ты смотришь на наши традиционные развлечения свысока – презрительно поднимаешь брови и пожимаешь плечами, не вставая из любимого кресла. Тебя не привлекают наши простые радости. Ты эгоистичный, черствый сибарит…
– Алисия! Ради бога! – молодой человек от потрясения уронил утреннюю газету.
– Да-да, ты эгоист, Роберт Одли! Ты приводишь домой полуголодных собак, потому что они тебе нравятся, ты не можешь пройти по деревенской улице, чтобы не погладить никчемную шавку. Ты не пропустишь ни одного ребенка, чтобы не подарить ему мелкую монетку, потому что тебя это забавляет. Но когда бедный сэр Гарри Тауэрс рассказывает очередную глупую историю, ты поднимаешь брови на четверть ярда и смотришь на него с ленивым пренебрежением, а что до твоего дружелюбия, то ты скорее поблагодаришь за оплеуху, чем возьмешь на себя труд отомстить обидчику. Ты ни на шаг не сойдешь с дороги ради того, чтобы прийти на помощь близкому другу. Сэр Гарри стоит двадцати таких, как ты, хоть и пишет «кабыла» вместо «кобыла», осведомляясь о здравии Аталанты, растянувшей сухожилие. Да, он не силен в правописании и не умеет вскидывать брови, зато ради девушки, которую любит, пойдет в огонь и в воду, меж тем как ты…
Роберт почувствовал, что сейчас последует самый мощный удар, однако вместо того чтобы добить противника, Алисия умолкла и внезапно разразилась бурными рыданиями.
Роберт вскочил с кресла, смахнув на ковер собачонок:
– Алисия, милая, что с тобой?
– Ничего, перышко в глаз попало, – всхлипнула кузина и опрометью выбежала из комнаты.
Роберт хотел было последовать за ней, но через несколько мгновений ее голос уже звенел внизу, во дворе, среди людского гама, собачьего лая и лошадиного ржания. Выглянув в окно, Роберт увидел, как сэр Гарри, самый аристократичный и спортивный охотник в округе, подставив руку под маленькую ножку девушки, помог ей взлететь в седло.
– Силы небесные! – воскликнул адвокат, провожая взглядом веселую кавалькаду, пока последний всадник не скрылся под сводами арки. – Что все это значит? Как она прекрасно сидит на лошади! А фигурка, а личико – да что там говорить, красавица! Только за что она на меня накинулась? Вот и позволяй молодой девушке участвовать в псовой охоте! Она идет по жизни, будто скачет верхом. А какая из нее вышла бы прелестная особа, получи она воспитание в Фигтри-Корте! Нет уж, если я когда-нибудь женюсь и пойдут дети – упаси боже, девочки, – то я их за ворота не выпущу, пока не достигнут брачного возраста, а когда придет время, отведу прямо в церковь Святого Дунстана и передам будущим мужьям из рук в руки.
Роберт коротал время в таких размышлениях, когда в гостиную вошла миледи, свежая и сияющая после ванны, в миленьком утреннем платьице, с блестящими от парфюмированной воды локонами. Установив на столе у окна маленький мольберт, она села и начала смешивать краски на палитре.
Роберт наблюдал за ней из-под полузакрытых век.
– Не возражаете, если я покурю, миледи?
– Ради бога, я привыкла к запаху табака. Мистер Доусон – врач, в семье которого я жила до замужества, – курил каждый вечер.
– А хороший он человек, этот Доусон? – спросил Роберт.
– Еще бы! – рассмеялась миледи. – Он платил мне двадцать пять фунтов в год. Подумать только, шесть фунтов пять шиллингов каждые три месяца! Как сейчас помню: шесть грязных потертых соверенов и жалкая кучка серебряных монет, доставленных прямо из больничной кассы. Господи, я и этому радовалась! А сейчас… не могу удержаться от смеха, когда подумаю, что каждый тюбик этой краски стоит гинею, а вон те, кармин и ультрамарин, – по тридцать шиллингов за штуку. Недавно я подарила миссис Доусон одно из своих шелковых платьев. Видели бы вы, как она растрогалась и с какой осторожностью мистер Доусон унес это добро, завернув его в плащ!