Несчастный старик сполз со стула на пол и скорчился у Роберта в ногах.
– Нет! Нет! – хрипло вскричал он. – Ради бога! Вы сами не знаете, что говорите!
– Не беспокойтесь, я отдаю себе отчет в каждом сказанном слове, как и вы, мистер Молдон. И да поможет нам господь!
– Ах, что же мне делать? Что делать? – запричитал старик.
Затем, с усилием поднявшись и выпрямившись во весь рост, он собрал остатки собственного достоинства, присущего невыразимому страданию, в какой бы форме оно ни проявлялось, и серьезно сказал:
– Вы не имеете права приходить сюда и вгонять в страх человека, который выпил рюмку-другую и слегка не в себе. Не имеете, мистер Одли. Даже полицейский, когда… – губы старика дрожали так сильно, что слова будто рассыпались на кусочки, однако он продолжал: – …когда задерживает вора или хуже того – убийцу, обязан предупредить арестованного о том, что тот имеет право не говорить ничего, что может быть использовано против него или других людей. Закон, сэр, милосерден к подозреваемому в преступлении. Вы же, сэр, пришли в мой дом, выбрав как раз такое время, когда я, против обыкновения, выпил, меж тем как люди могут подтвердить, что я по большей части бываю трезв. Так вот, выбрав столь неудобное для меня время, вы являетесь в мой дом, сэр, и запугиваете меня, на что вы, сэр, не имеете никакого права, сэр, а посему…
Спазмы сжали горло мистера Молдона, и он, не в силах продолжать, рухнул в кресло, уронил голову на стол и горько разрыдался.
Роберт, перед которым предстала невыносимая сцена: страшное убожество, позор, бесчестие, старик, прячущий лицо и громко рыдающий от своего несчастья, – взглянул на отставного капитана с нескрываемым сочувствием.
«Его следовало бы пощадить», – подумал он. Однако запущенная комнатушка, беспорядок, фигура старика, склонившего седую голову на грязную скатерть среди остатков жалкого обеда, – все отступило на задний план, едва Роберт Одли вспомнил о другом человеке, таком же пожилом, который мог почувствовать еще более сильную боль.
Мгновения, когда навернувшиеся на глаза Роберта слезы затуманили представшую перед ним жалкую сцену, оказалось достаточно, чтобы вернуть его в Эссекс, к образу дяди, охваченного агонией и стыдом.
«Зачем я продолжаю? Как я безжалостен! – подумал Роберт. – Могучая десница влечет меня все далее и далее по темной стезе, конца которой я не смею и представить».
Он думал об этом и о многом другом, пока старик сидел, пряча лицо, не в силах справиться с отчаяньем.
– Мистер Молдон, – мягко сказал Роберт, – я не прошу у вас прощения, ибо уверен, что рано или поздно все должно было раскрыться – если не через меня, то через кого-то другого. Есть вещи…
Роберт умолк: старик продолжал рыдать.
– Видите ли, мистер Молдон, все тайное когда-нибудь становится явным. В этой пословице заключена старая житейская мудрость, которую люди почерпнули из собственного опыта, а не из книг. Если я оставлю своего друга гнить в неведомой могиле, то настанет день и какой-нибудь чужой человек, никогда не слыхавший имени Джорджа Талбойса, в силу совершенно невероятного стечения обстоятельств наткнется на тайну его смерти. Это может случиться уже завтра, или десять лет спустя, или через поколение, когда рука преступника истлеет так же, как тот, кого она сразила. Ах, если бы я мог оставить все как есть, навсегда покинуть Англию и забыть о страшной тайне, я сделал бы это с великой радостью! Увы, всемогущая десница влечет меня вперед. Я не хочу пользоваться вашей слабостью, но обязан продолжить. Если вы хотите кого-то предупредить, сделайте это. Если тайна, к раскрытию которой я приближаюсь день за днем, час за часом, касается близкого вам человека, помогите ей скрыться, пока я не дошел до конца. Пусть уезжает из Англии, пусть оставит всех, на кого навлекла беду своим поступком. Пусть бежит, я не стану ее преследовать. Но если она решит пренебречь предупреждением и попытается сохранить свое нынешнее положение – горе ей! Клянусь, я ее не пощажу!
Впервые за все время старик осмелился поднять голову, вытер сморщенное лицо мятым носовым платком и сказал:
– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Заявляю со всей серьезностью: я вас не понимаю и не верю в то, что Джорджа Талбойса нет в живых!
– Я отдал бы десять лет жизни за то, чтобы увидеть его вновь, – печально отозвался Роберт. – Мне жаль вас, мистер Молдон, жаль всех нас.
– Я не верю в смерть зятя. Я не верю, что бедняга мертв, – упрямо повторил отставной капитан, делая вид, что горюет по Джорджу. Впрочем, Роберт видел, что он притворяется.
В гостиную вернулась миссис Плаусон, ведя за руку маленького Джорджи с отмытой до блеска рожицей.
– Что случилось, ради всего святого? – воскликнула женщина. – Мы слышали, как рыдает бедный старый джентльмен.
Джорджи вскарабкался к деду на колени и стал вытирать пухлой ручонкой его морщинистое лицо.
– Не плачь, дедушка, – приговаривал мальчик. – Я позволю тебе отнести мои часы в чистку, и добрый дядя ювелир даст тебе денег, чтобы заплатить сборщику налогов. Не плачь, дедушка. Пойдем к ювелиру на Хай-стрит, у которого на дверях нарисованы золотые кружочки в знак того, что он приехал из Ломбар… из Ломбаршира. Пойдем, дедушка.
Малыш вынул из-за пазухи золотые часы и спрыгнул с колен деда.
– Часы помогают нам сводить концы с концами, – сообщил Джорджи. – А вы умеете сводить концы с концами?
– Часы дедушке сегодня не понадобятся, Джорджи, – сказал Роберт, не ответив на вопрос.
– Тогда отчего же он так печален? – наивно спросил мальчик. – Когда ему нужны часы, он всегда грустит и бьет себя по лбу. – Джорджи сжал кулачки и показал, как ведет себя дед. – А еще говорит, что она – я думаю, это он про красивую леди, – плохо к нему относится и что он никак не может свести концы с концами. Тогда я даю ему часы, а он берет меня на руки и говорит: «Ах, мой добрый ангел! Разве могу я ограбить своего ангелочка?» А потом плачет, только тихонько, а не так громко, как сегодня, что слышно даже из коридора.
Роберт слушал сбивчивую болтовню мальчика с грустью, меж тем старик немного успокоился. Он прошелся по маленькой гостиной и пригладил всклокоченные волосы, а миссис Плаусон поправила ему галстук.
– Бедный старый джентльмен, на нем лица нет, – сочувственно промолвила женщина, обращаясь к мистеру Одли. – Что его расстроило?
– Ушел из жизни его зять, – ответил Роберт. – Причем спустя полтора года после смерти Элен Талбойс, похороненной в Вентноре.
Выражение лица миссис Плаусон почти не изменилось, она лишь отвела глаза и облизнула побелевшие губы:
– Какая ужасная новость! Бедный мистер Джордж Талбойс скончался?
– Кто умер? – удивился мальчик. – Джордж Талбойс – это я.
– Другой человек, которого зовут Джордж Талбойс.
– Его закопают в яму?
Мальчик получил представление о смерти, которое обычно прививают детям мудрые наставники; оно приводит детский разум к открытой могиле, не далее.
– Хотел бы я посмотреть, как его опустят в яму, – помолчав, заметил Джорджи.
Он уже имел честь посетить несколько детских похорон по соседству и считался ценным плакальщиком из-за своей интересной внешности, а потому рассматривал погребение усопшего как торжественное празднество, включающее пирог, вино и поездку в экипаже.
– Вы не будете возражать, мистер Молдон, если я заберу Джорджи? – спросил Роберт.
Старик к этому времени совершенно успокоился и стал разжигать трубку свернутым клочком газеты.
– Ну так как, мистер Молдон?
– Конечно же, я не против, сэр. Вы его опекун и имеете право увести малыша с собой, куда вам заблагорассудится. Внук – мое единственное утешение в старости, но я знал, что рано или поздно с ним расстанусь. Я не всегда безупречно выполнял свой долг; это касается и обучения, и башмаков. Вы, сэр, человек молодой, неопытный и потому представить себе не можете: обувка на сорванцах так и горит! Да и в школу он ходил нерегулярно… Но поверьте, сэр, за всю свою жизнь мальчик не услышал от меня грубого слова.
Уразумев, что дедушка расстроился, Джорджи громко заплакал и объявил, что никогда его не покинет.
– Я не хочу причинять вам лишних страданий, мистер Молдон, – сочувственно произнес Роберт. – Мне тоже нелегко. Могу только сказать: помилуй нас всех господь. Я считаю своим долгом забрать ребенка. Я отвезу его из вашего дома в лучшую школу Саутгемптона и даю честное слово, что не воспользуюсь невинной простотой малыша, чтобы… – Роберт на мгновение умолк, – …чтобы хоть на шаг продвинуться вперед, распутывая тайну гибели его отца. Я не детектив, но будь на моем месте самый прожженный сыщик, и тот не опустился бы до того, чтобы выпытывать сведения у ребенка.
Старик долго сидел молча, прикрыв рукой лицо, а в другой держа погасшую трубку.
– Уведите мальчика, миссис Плаусон, – попросил наконец он, – и соберите его вещи.
– Как жестоко со стороны джентльмена забирать у бедного старика любимого внука! – воскликнула вдруг миссис Плаусон.
– Полноте, миссис Плаусон, – скорбно промолвил капитан Молдон. – Мистеру Одли виднее. А мне… недолго осталось, и я никому не хочу доставлять беспокойство.
Из его покрасневших глаз вновь потекли слезы.
– Господь свидетель, сэр, я ничего не сделал вашему другу, – сказал он, когда миссис Плаусон и Джорджи вышли из комнаты, – и никогда не желал ему зла. Он был мне добрым зятем – лучше иного сына. Да, я транжирил его деньги, и сейчас мне очень стыдно, сэр. Но в то, что он мертв, я не верю. Не верю, сэр! Разве такое возможно, сэр?
Роберт ничего не ответил, лишь печально покачал головой, подошел к окну с чахлой геранью и посмотрел на голый пустырь, где играли дети.
В комнату вошли миссис Плаусон и Джорджи, укутанный в пальто и теплый шерстяной шарф.
Роберт взял мальчика за руку.
– Попрощайся с дедушкой, Джорджи.
Маленький человечек бросился к старику, порывисто обнял его и расцеловал в мокрые от слез щеки.
– Не плачь обо мне, дедушка. Вот пойду в школу, выучусь, стану умным и приеду к вам с миссис Плаусон. Да? – спросил он, повернувшись к Роберту.