«Я полагала, что все драгуны богаты, – хныкала она. – Любая девушка мечтает выйти за драгуна; им рады торговцы, и владельцы гостиниц, и театральные антрепренеры. Откуда я могла знать, что драгун будет пить шестипенсовый эль, курить вонючий табак и позволять жене носить поношенную шляпку?»
Джордж не усматривал в подобных речах никаких эгоистических чувств. Он любил Элен и верил в нее с первого до последнего часа своей недолгой супружеской жизни. Любовь слепа, ведь когда Купидон снимает ленточку с глаз, это верный признак, что он готовится расправить крылья для полета. Джордж не мог забыть мгновения, когда впервые пленился хорошенькой дочерью капитана Молдона, и как бы ни менялась она с течением времени, в его сердце жил этот незыблемый образ.
Роберт Одли выехал из Саутгемптона поездом, который отправлялся до рассвета, и прибыл в Уэрем ранним утром, а там нанял кэб до Грейндж-Хит.
На земле лежал снег, и каждая деталь пейзажа четко вырисовывалась на фоне голубого зимнего неба. Железные подковы лошадей цокали по скованной льдом дороге. Ясный морозный день чем-то напоминал человека, к которому направлялся Роберт: сурового и непреклонного. Январское солнце озаряло унылую голую местность ослепительным холодным светом, подобно Харкурту Талбойсу, который принимал самую мрачную сторону всякой истины и громко заявлял недоверчивому миру, что нет и не может быть никакой другой стороны.
Видавший виды наемный экипаж остановился у высокой изгороди, и возница спешился, чтобы открыть широкие чугунные ворота. С лязгом распахнувшись, те зацепились за большой железный зуб, воткнутый в землю. У Роберта екнуло сердце.
Ровные ряды елей за воротами вызывающе покачивали крепкими ветвями под порывами студеного ветра. Посыпанная гравием подъездная дорожка между деревьями вела через ухоженный газон к квадратному особняку из красного кирпича, каждое окно которого сверкало в лучах январского солнца, как будто его только что вымыла неутомимая горничная.
Мистер Талбойс питал крайнее отвращение к беспорядку и наводил ужас на всех домочадцев. Окна сияли, каменные ступени блестели на солнце, ровные дорожки в саду были посыпаны свежим гравием грязновато-рыжего оттенка. Лужайку украшали главным образом темно-зеленые кусты кладбищенского вида, которые росли на ровных, геометрически правильных клумбах; на лестничной площадке по обе стороны от стеклянной двери в холл стояли две деревянные кадки с такими же стойкими вечнозелеными растениями.
«Если этот человек хоть немного похож на свой дом, – подумал Роберт, – то я не удивляюсь, что они с беднягой Джорджем разругались».
В конце аллеи, обсаженной елями, дорожка сворачивала под острым углом (в любой другой усадьбе ее непременно проложили бы в виде плавной кривой) и подходила к дому. Возница подошел к двери и позвонил в медный колокольчик. Тот недовольно рявкнул, будто оскорбленный прикосновением плебейской руки. На крыльцо вышел дворецкий: черные брюки, полосатый льняной жакет только что от прачки.
– Да, мистер Талбойс дома. Не соизволите ли передать ему вашу визитную карточку?
Роберт протянул ему карточку и остался ждать в просторном холле, вымощенном камнем и обшитом полированными дубовыми панелями. Полировка сверкала тем же нестерпимым блеском, что и все остальное внутри и снаружи особняка.
Картинами и статуями украшают вход в дом только глупцы. Мистер Харкурт Талбойс, человек слишком практичный для глупых фантазий, ограничился барометром на стене, а в углу приказал поставить стойку для зонтиков.
Вернулся дворецкий – крепкий мужчина лет сорока, бледное лицо которого начисто утратило способность выражать какие-либо чувства.
– Проходите, сэр. Мистер Талбойс вас примет несмотря на то, что вы выбрали крайне неудобное время: всему Дорсетширу известно, когда он завтракает.
Молодого адвоката суровый выговор нисколько не смутил.
– Я не из Дорсетшира. Мистер Талбойс мог бы и сам догадаться об этом, если бы применил свои способности к логическому мышлению. Вперед, мой друг.
На бесстрастном лице промелькнуло выражение нескрываемого ужаса. Открыв тяжелую дубовую дверь, слуга провел гостя в большую столовую, обставленную со строгой простотой, которая со всей очевидностью говорила о том, что данное помещение предназначено исключительно для приема пищи, а жить здесь ни в коем случае нельзя. Во главе стола – за ним могло поместиться разом восемнадцать человек – Роберт увидел мистера Харкурта Талбойса, облаченного в серый домашний халат, подпоясанный кушаком, более всего напоминавший римскую тогу. Наряд довершали жилет из толстой буйволовой кожи и туго накрахмаленный батистовый платок, подпирающий безупречный воротник рубашки. Серые глаза хозяина излучали могильный холод, а тускло-желтый жилет гармонировал с землистой бледностью лица.
Нет, Роберт не ожидал, что хозяин окажется полным подобием Джорджа, однако надеялся хоть на какие-то фамильные черты. Ничуть не бывало, ни малейшего сходства. Увидев этого человека, Роберт больше не удивлялся резкому тону письма, полученного от мистера Талбойса. Такой сухарь не мог дать другого ответа.
В огромной столовой присутствовал еще один человек, и Роберт, поприветствовав хозяина дома, слегка растерялся, не зная, как себя вести. В дальнем углу, у последнего из четырех больших окон, сидела девушка, занятая шитьем, а рядом с ней стояла плетеная корзина с ленточками и лоскутками. Молодой адвокат отметил и молодость девушки, и ее сходство с Джорджем Талбойсом. «Сестра, – подумал он. – Джордж ее очень любил. Неужели и ей безразлична его судьба?»
Девушка приподнялась в кресле и кивнула, приветствуя посетителя. Моток ниток, выскользнув из ее рук, выкатился за край турецкого ковра.
– Сядь, Клара, – раздался резкий голос Харкурта Талбойса.
Джентльмен произнес эти слова, не повернув головы.
– Сядь, Клара, – повторил он тут же. – И убери нитки.
Девушка покраснела, почувствовав в замечании отца плохо скрытый упрек, а Роберт прошел через комнату, наклонился, поднял оброненный клубок и вручил владелице. Харкурт Талбойс посмотрел на него с нескрываемым удивлением.
– Возможно, мистер… – он посмотрел на карточку, которую держал в руке, – …мистер Роберт Одли, вы наконец прекратите ползать по ковру и соизволите сообщить, что побудило вас оказать мне честь своим визитом?
Мистер Талбойс величественно поднял холеную руку, и слуга, повинуясь хозяйскому жесту, выдвинул массивное кожаное кресло. Все это было проделано с неспешной торжественностью, и Роберту вначале показалось, что сейчас последует нечто из ряда вон выходящее. Когда до него дошло, что ничего особенного не происходит, он плюхнулся в кресло.
Дворецкий направился к выходу.
– Останьтесь, Уилсон, – остановил его Харкурт Талбойс. – Возможно, мистер Одли захочет выпить чашку кофе.
Роберт ничего не ел с самого утра, но, бросив взгляд на чопорный длинный стол с серебряными чайниками и кофейниками, отклонил приглашение.
– Мистер Одли не будет пить кофе, Уилсон, – важно проговорил Харкурт Талбойс. – Можете идти.
Дворецкий поклонился, подошел к дверям, открыл их и закрыл за собой с такой осторожностью, словно, проделывая все это, преступал границы дозволенного, тогда как уважение к хозяину дома требовало, чтобы он просочился сквозь дубовые панели подобно призраку.
Харкурт Талбойс сидел, устремив суровый взгляд на гостя, положив локти на красные сафьяновые подлокотники кресла и соединив кончики пальцев, точно Юний Брут на суде над своим сыном. Если бы Роберта Одли было легко смутить, мистеру Талбойсу, возможно, это удалось бы, однако наш герой, который мог спокойно сидеть на открытой пороховой бочке, раскуривая сигару, нисколько не смутился. Его больше интересовали причины исчезновения Джорджа, чем римское величие сурового сквайра.
– Я писал вам, мистер Талбойс…
Харкурт Талбойс кивнул; он знал, что разговор пойдет о пропавшем сыне. Слава богу, его ледяной стоицизм объяснялся всего лишь притворством тщеславного человека, а не крайним бессердечием, в котором заподозрил его Роберт. Итак, он величаво кивнул. Суд начался, и Юний Брут наслаждался происходящим от души.
– Я получил ваше письмо, мистер Одли, и уверен, что ответил на него.
– Письмо касалось судьбы вашего сына.
От дальнего окна донесся чуть слышный шорох. Роберт Одли взглянул на девушку. Она сидела спокойно, хотя и прекратила работу.
«Бессердечна, как отец, несмотря на сходство с Джорджем».
– Человека, который некогда был моим сыном, сэр, – поправил его Харкурт Талбойс. – Прошу вас запомнить: у меня более нет сына.
– Вам нет нужды повторять, я все прекрасно помню. Тем более что мне и самому кажется: сына у вас действительно больше нет. Полагаю, что он мертв.
Харкурт Талбойс заметно побледнел, однако упрямо покачал головой:
– Вы ошибаетесь, уверяю вас.
– Я полагаю, что Джордж Талбойс ушел из жизни в сентябре.
Девушка по-прежнему сидела неподвижно, с прямой спиной и сложенными на коленях руками. Роберт не мог различить выражения ее лица: она сидела далеко, да еще напротив окна.
– Нет-нет, уверяю вас, – повторил Харкурт Талбойс, – вы впали в печальное заблуждение.
– Вы считаете, что я ошибаюсь, утверждая, что вашего сына нет в живых?
– Вот именно, мистер Одли, – с многозначительной улыбкой отозвался Харкурт Талбойс. – Несомненно, его исчезновение – лишь хитрая уловка, и все же не настолько хитрая, чтобы обмануть меня. Позвольте заметить, что истинное положение вещей я знаю лучше вас. Во-первых, ваш друг вовсе не умер. Во-вторых, он подстроил свое исчезновение нарочно, чтобы напугать меня и, сыграв на моих отцовских чувствах, получить прощение. В-третьих, никакого прощения он не дождется, и лучше всего для него незамедлительно вернуться к привычному образу жизни и занятиям.
– Значит, вы всерьез полагаете, что Джордж намеренно скрылся от всех, чтобы…
– Чтобы повлиять на меня! – воскликнул мистер Талбойс, который в своем тщеславии смотрел на все события с одной точки зрения. – Зная мой непреклонный характер, он прекрасно понимает, что обычные меры воздействия не заставят меня изменить решение, и потому придумал хитроумный трюк. Когда он поймет, что меня подобными фокусами не прошибешь, то вернется, всенепременно. И тогда… – возвысил голос мистер Талбойс, – я его прощу. Да, сэр, прощу. Я скажу ему: ты хотел обмануть меня – не вышло; напугать меня –