Пока ясно одно: нужно ехать в Одли-Корт не откладывая. Роберт упаковал вещи и вскочил в кэб. Не прошло и часа после того, как письмо Алисии попало к нему в руки – оно пришло с послеполуденной почтой, – а наш герой уже был на железнодорожном вокзале.
Тусклые огоньки мерцали в густеющей мгле, когда Роберт добрался до поместья. Оставив багаж у начальника станции, он двинулся пешком по тропинке, ведущей в поместье. Деревья простирали над ним голые узловатые ветви, а ветер, проносясь по равнине, раскачивал их с глухими стонами. В холодных зимних сумерках ветви напоминали ему призрачные руки, грозящие самыми страшными карами, если он будет медлить. Длинная аллея, такая светлая и приятная, когда благоухающие липы усыпали дорожку легким цветом и в летнем воздухе кружились лепестки шиповника, стояла мрачная и голая в безрадостном междуцарствии, которое отделяет тихие радости Рождества от легкого румянца наступающей весны; природа впала в спячку в ожидании чудесного сигнала к распусканию цветов.
Когда Роберт подошел к старинному особняку, его охватило тревожное предчувствие. Все тут было до боли знакомо, каждый изгиб живой изгороди из боярышника, карликовых каштанов, плакучих ив, кустов ежевики и орешника.
Несмотря на то что сэр Майкл стал для молодого человека вторым отцом, щедрым и благородным другом, строгим и мудрым советчиком, огромная благодарность и любовь Роберта к дядюшке редко находили выражение в словах, подобно могучему течению полноводной реки, скрытому от людских глаз мощной толщей льда. «Что станет с поместьем, если сэр Майкл умрет? – думал теперь Роберт, приближаясь к заросшей плющом арке над серым зеркалом пруда. – Неужели под низкими дубовыми потолками старинного дома будут жить чужие люди?»
У него сжалось сердце при мысли, что рано или поздно наступит день, когда дубовые ставни закроют, и солнечный свет не проникнет в теплые светлые комнаты. Страшно было даже подумать об этом; впрочем, всегда тягостно думать о том, как мало великие мира сего могут получить от своего величия. Стоит ли удивляться, что некоторые путники засыпают под забором, отказываясь продолжать путь, в котором не видят смысла? Удивительно ли, что одновременно с появлением христианства появились квиетисты?[5]
Странно ли, что существует терпение и спокойное, покорное ожидание того, что должно произойти на другом берегу темной текущей реки? Разве не удивляет стремление быть великим ради самого величия, по какой-либо другой причине, кроме чистой совести, простой верности слуги, который старается проявить себя, зная, что безразличие почти сродни нечестности? Живи Роберт Одли во времена Фомы Кемпийского, он, скорее всего, построил бы тесную хижину в лесу и провел жизнь в спокойном уединении подобно известному автору «О подражании Христу». Правда, Фигтри-Корт тоже представлял собой достаточно уединенное место, только требникам и часословам молодой адвокат предпочитал Поля де Кока и Дюма-сына. С другой стороны, и грехи его не стоили выеденного яйца.
Проходя под шелестящими на ветру ветвями плюща, Роберт заметил, что в длинном неровном ряду окон, выходящих на арку, светится только одно – большой эркер в комнате дяди. В прошлый визит мистера Одли старый дом был полон гостей, каждое окно сверкало, будто низкая звезда в ночном небе; теперь же темный и безмолвный особняк смотрел в зимнюю ночь, словно мрачный феодальный замок, затерявшийся в лесной глуши.
При виде Роберта слуга, открывший ему дверь, просиял.
– О, мистер Одли! Сэр Майкл непременно воспрянет духом, увидев вас, – радостно сказал он, ведя Роберта в библиотеку, где горел камин и стояло пустое хозяйское кресло.
– Подать вам обед сюда, прежде чем вы подниметесь, сэр? – спросил слуга. – Во время болезни хозяина миледи и мисс Алисия обедают рано, но я принесу вам все, что вы захотите.
– В рот ничего не возьму, пока не увижу дядюшку, – поспешно ответил Роберт и с тревогой в голосе добавил: – Конечно, если он не слишком тяжело болен, чтобы меня принять.
– Нет-нет, сэр. Ему гораздо лучше. Пойдемте.
Они поднялись по дубовой лестнице в ту самую восьмиугольную комнату, где пять долгих месяцев назад Джордж Талбойс увидел портрет миледи. Законченная картина теперь висела на почетном месте напротив окна, подавляя безумным многоцветьем красок всех Клодов, Пуссенов и Вауэрманов, вместе взятых. Роберт на мгновение застыл: ему почудилось, что на лице миледи, окруженном пышным ореолом блестящих золотистых волос, промелькнула насмешливая улыбка. Он прошел через будуар и гардеробную и остановился на пороге комнаты сэра Майкла. Дядюшка спал. Его сильная рука, лежавшая поверх одеяла, сжимала тоненькие пальчики жены. Алисия сидела в низком кресле рядом с камином, в котором пылали толстые поленья. Интерьер роскошной спальни представлял собой картину, достойную кисти художника. В нем преобладала темная массивная мебель, изысканно украшенная позолотой и инкрустацией: богатство подчинялось здесь чистоте вкуса, – а самую главную часть композиции составляли грациозные фигуры двух женщин и благородный образ старика.
Люси Одли, с задумчивым лицом и пышным золотистым нимбом вокруг головы, в мягком муслиновом халате, ниспадающем прямыми складками к ногам и перехваченном на талии узким поясом из агатовых звеньев, могла бы служить моделью для средневековой святой в крошечной часовне старинного собора, пережившего и Реформацию, и Кромвеля, а человек с седой бородой на темном шелковом покрывале гигантской кровати выглядел настоящим мучеником из тех времен.
Боясь разбудить сэра Майкла, Роберт нерешительно остановился в дверях. Обе дамы услышали его осторожные шаги и подняли головы. Серьезное выражение лица миледи, озабоченно наблюдавшей за больным, придавало ей особое очарование, но когда она узнала гостя, нежный румянец покинул ее щеки, и в свете лампы она показалась Роберту испуганной и усталой.
– Мистер Одли! – тихим, дрожащим голосом воскликнула Люси.
– Тсс! – шикнула на нее Алисия. – Разбудите папу. Хорошо, что ты приехал, Роберт, – прибавила она и указала на пустое кресло рядом с кроватью.
Молодой человек сел в ногах больного – напротив миледи, которая сидела у изголовья, – и посмотрел долгим серьезным взором на спящего, а затем еще более серьезно – на леди Одли.
– Он ведь не очень болен? – шепотом спросил Роберт.
– Нет, – ответила миледи, не отводя взгляда от супруга, – но мы ужасно волнуемся.
«Я все-таки заставлю ее посмотреть мне в глаза, – подумал Роберт, – и прочту все, что творится в ее душе. Пусть знает: со мной ее уловки бесполезны».
Несколько минут стояла тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием спящего, тиканьем золотых охотничьих часов в изголовье кровати и потрескиванием горящих поленьев.
– Еще бы вам не волноваться, миледи, – произнес Роберт, поймав наконец ее взгляд. – Ведь ваше счастье, ваше процветание и безопасность – все это зависит от того, будет сэр Майкл жить или нет.
Он говорил так тихо, что его слова не долетели до Алисии, сидевшей в другом конце комнаты.
Глаза Люси Одли победно блеснули.
– Я все понимаю, – хладнокровно отозвалась она. – Всякий удар мне – это удар ему.
Указав на спящего, она улыбнулась Роберту вызывающей, роковой улыбкой, так удавшейся художнику на ее портрете.
Роберт отвел взгляд от прелестного личика и прикрыл лицо рукой, воздвигая барьер, который возбудил любопытство миледи, мешая понять, наблюдает он за ней или думает о своем. Что у него на уме?
Прошло около часа. Внезапно сэр Майкл проснулся.
– Я рад, что ты приехал, Боб, – сказал он. – Я много думал о тебе с тех пор, как заболел. Знаешь, вы с Люси должны подружиться. Тебе надо привыкнуть к тому, что она твоя тетушка, хотя, признаться, она слишком молода и хороша собой, и… и… ну, словом, ты понимаешь?
– Понимаю, сэр, – ответил Роберт, взяв дядюшку за руку и опустив взгляд. – Даю вам честное слово, чары миледи на меня нисколько не действуют, и ей это известно не хуже, чем мне.
– Фи, глупый Роберт, – состроила милую гримаску Люси. – Вы все принимаете всерьез. Если я и подумала, что слишком молода для роли вашей тети, то только из боязни глупых сплетен…
Миледи не договорила: в комнату вошел доктор Доусон, ее бывший работодатель. Он пощупал пульс пациента, задал два-три вопроса, объявил, что баронет идет на поправку, обменялся несколькими словами с Алисией и леди Одли и направился к выходу. Роберт встал и прошел за ним к двери.
– Я посвечу вам на лестнице, – предложил он, взяв со стола свечу.
– Ну что вы, не беспокойтесь, мистер Одли, – мягко запротестовал доктор, – я знаю дорогу.
Роберт настоял на своем, и они вышли вместе. В восьмиугольной комнате молодой адвокат плотно закрыл за собой дверь и попросил доктора закрыть другую, ведущую на лестницу, сказав, что хочет переговорить с глазу на глаз.
– Рад служить, – отозвался доктор, – однако если вас беспокоит здоровье вашего дядюшки, то оснований для волнения нет. Случись что-нибудь серьезное, я бы немедленно телеграфировал семейному врачу сэра Майкла.
– Я уверен, вы сделали бы все, что велит вам долг. Нет, речь пойдет не о дяде. Я хочу задать вам несколько вопросов, касающихся другого человека.
– Вот как?
– Я имею в виду женщину, проживавшую в вашей семье под именем Люси Грэм. Леди Одли.
Мистер Доусон с удивлением поднял голову и проговорил:
– Извините, мистер Одли, вы не можете ожидать от меня ответов на вопросы, касающиеся супруги вашего дядюшки, без разрешения самого сэра Майкла. Не понимаю, что побудило вас обращаться ко мне с такой странной просьбой.
Он укоризненно взглянул на Роберта, как бы желая сказать: «Вы влюбились в свою прелестную тетушку и хотите, чтобы я был посредником в амурных делах. Ничего не выйдет, сэр».
– Я всегда уважал мисс Грэм, сэр, – произнес доктор вслух, – и теперь, когда она стала леди Одли, уважаю вдвойне, не ввиду ее высокого положения, а потому, что она стала супругой одного из самых благородных людей в мире.