Леди Одли сердито нахмурилась.
– Если кто-то узнает, что я отправилась к вам, – промолвила она, не отпуская руки Фиби, – я найду что сказать. Хотя лучше уладить дело тихо, без лишнего шума. Если сделаешь все, как я велю, ни одна живая душа ничего не узнает.
– Сделаю все, как прикажете, госпожа, – послушно ответила Фиби.
– Тогда я сейчас позову горничную, ты попрощаешься со мной, и она выпустит тебя из дома. Выйди со двора и жди меня на аллее по другую сторону арки. Ждать, возможно, придется целых полчаса, потому что я не смогу выйти, пока вся прислуга не уляжется спать.
Лицо леди Одли порозовело, большие голубые глаза загорелись лихорадочным блеском. Она говорила с неестественной быстротой. Ее охватило какое-то всепоглощающее возбуждение. Фиби недоуменно посмотрела на бывшую хозяйку: у нее мелькнула мысль, что та сходит с ума.
На звонок пришла нарядная горничная в чепчике с розовыми лентами и черном шелковом платье, чего совершенно невозможно было представить в старое доброе время, когда приличные слуги носили одежду из домотканого сукна.
– Извини, Сьюзен, я не заметила, что уже так поздно, – промолвила миледи приветливым, доброжелательным тоном, который побуждал прислугу угождать ей не за страх, а за совесть. – Мы тут заболтались с миссис Маркс, и время пролетело незаметно. Сегодня ты мне уже не понадобишься, так что можешь идти спать.
– Спасибо, госпожа, – сонным голосом отозвалась девушка.
У нее слипались глаза, и она сдерживалась изо всех сил, чтобы не зевнуть в присутствии хозяйки: в Одли-Корте слуги вставали и ложились рано.
– Миссис Маркс нужно проводить, миледи?
– Да, будь добра. А что, другие слуги уже легли?
– Да, миледи.
– Засиделись мы с тобой, Фиби, – промолвила леди Одли. – Доброй ночи. Передай своему мужу, что ренту я оплачу.
– Благодарю вас, миледи, – тихо сказала Фиби и вышла из комнаты в сопровождении горничной.
Леди Одли подошла к двери и замерла, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов – сначала в восьмиугольной комнате, потом на лестнице, покрытой ковром. «Сьюзен спит наверху, далеко отсюда. Через десять минут я выйду из дому, и никто ничего не заметит».
Она прошла в гардеробную и вновь надела шляпу с плащом. С щек не сходил лихорадочный румянец, в глазах горел странный огонь; ее охватило возбуждение, в котором ни разум, ни тело не ощущали усталости. Как бы подробно я ни старалась описать мысли и чувства своей героини, мне не пересказать и десятой доли того, что испытала она в эту ужасную ночь. Описание ее мук могло заполнить несколько убористо напечатанных томов объемом в тысячу страниц – фолианты боли, тоски, сомнений. К некоторым главам она возвращалась вновь и вновь, другие торопливо пролистывала – сотни страниц мук и страданий в один присест. Она стояла у каминной решетки в будуаре, следя за минутной стрелкой часов и выжидая, когда можно будет выйти из дома.
– Подожду десять минут, ни секундой больше, – сказала себе леди Одли и прислушалась к бешеным завываниям мартовского ветра.
Стрелка медленно и неуклонно прошла положенное расстояние: десять минут.
Ровно без четверти двенадцать миледи, взяв со стола лампу, бесшумно выскользнула из комнаты. Она двигалась легко, словно изящное дикое животное, и ни в застеленных коврами каменных коридорах, ни на лестнице легкие шаги не разбудили предательского эха. Она шла, не останавливаясь, до самого восьмиугольного вестибюля. Одна из дверей вела в библиотеку, и именно ее осторожно открыла леди Одли.
Попытаться тайком выйти через главный вход старинного особняка, не наделав шума, мог решиться только безумец. Экономка самолично проверяла закрытие парадной двери и черного хода. Секреты болтов, задвижек, цепей и звонков знали только те слуги, которые имели к ним непосредственное отношение. Но при таком внимании к главным подступам к крепости обитатели дома наивно считали деревянные ставни и тонкую железную перекладину, которую легко поднимет даже ребенок, достаточной защитой для застекленной двери столовой, выходящей во внутренний двор.
Леди Одли решила воспользоваться этим выходом. Пока ее не будет дома, дверь можно оставить открытой. Она почти не опасалась, что проснется сэр Майкл: в первой половине ночи он обычно спал крепко, а во время болезни – крепче обычного.
Она прошла через библиотеку и открыла дверь в соседнее помещение – недавно пристроенную утреннюю столовую, уютную комнату с веселенькими обоями и светлой кленовой мебелью. Здесь любила бывать Алисия – кругом валялись рисовальные принадлежности, неоконченные этюды, спутанные мотки шелка и прочие следы присутствия беспечной девицы. Над камином висел карандашный набросок авторства мисс Одли, изображавший розовощекого сорванца в костюме для верховой езды. Глаза леди Одли вспыхнули недобрым огнем.
«Как же обрадуется Алисия, если я попаду в немилость и меня выгонят из этого дома!»
Она поставила лампу на стол у камина и направилась к двери. Приподняла железную перекладину, открыла деревянную ставню и распахнула дверь в безлунную мартовскую ночь. Порыв холодного ветра, ворвавшийся в комнату, погасил лампу.
– Не беда, – пробормотала миледи. – Когда вернусь, найду дорогу и без нее: все нужные двери открыты.
Она ступила на дорожку и быстро закрыла за собой стеклянную дверь, чтобы не устроить сквозняк, который мог бы ее выдать.
Ветер играл шелковыми складками платья, издавая пронзительный звук, похожий на свист парусов. Миледи прошла через двор и оглянулась на мгновение. За розовыми занавесками будуара мерцали отблески камина, а в комнате, где спал сэр Майкл, тускло поблескивал огонек лампы.
«Похоже на побег. Я словно убегаю из дома под покровом ночи. Как знать, может, так и нужно поступить, вняв предупреждению? Сбежать, скрыться, исчезнуть, как Джордж Талбойс. Но куда? Что со мною будет? Денег у меня нет – оставшиеся драгоценности не стоят и двухсот фунтов. Что делать? Вернуться к прежней жизни – скудной, тяжкой, унылой, без надежд и просвета? Зачем? Чтобы изнурить себя долгой борьбой за существование и умереть, как когда-то моя мать?»
Миледи постояла минуту на траве между пустынным двором и аркой, опустив голову и сжав руки. Ее вид полностью отражал внутреннее состояние – нерешительность и сомнения. Внезапно она вздернула голову, и в этот миг ее лицо выражало презрение и решимость идти до конца.
– Нет, мистер Одли, – отчетливо и громко проговорила она, – я ни за что не уступлю. Мы будем драться насмерть, и я оружие не брошу!
Она решительно двинулась по направлению к арке, и та приняла ее под свои массивные своды, словно разверзшаяся черная пропасть. Глупые часы с одной стрелкой пробили двенадцать, и, когда леди Одли, выйдя по другую сторону арки, подошла к поджидавшей ее Фиби Маркс, ей показалось, будто кирпичная кладка вздрогнула за спиной, отзываясь на бой курантов.
– Отсюда до Маунт-Станнинга три мили, да, Фиби?
– Да, миледи.
– Значит, нам идти полтора часа.
Все это леди Одли говорила на ходу, не останавливаясь. Фиби с трудом поспевала за бывшей госпожой. Несмотря на внешнюю хрупкость, леди Одли была отличным ходоком, ведь во время службы у мистера Доусона она часто совершала долгие прогулки с детьми.
– Твой красавец муж, должно быть, не спит, Фиби, тебя дожидается? – спросила миледи, когда они пустились через луг, чтобы сократить путь к проезжей дороге.
– Да, наверняка не спит, пьет с этим типом.
– С каким типом?
– Ну, с владельцем земли.
– Ах да, конечно, – безразлично произнесла леди Одли, которой домашние проблемы Фиби казались чрезвычайно далекими несмотря на то, что она предприняла столь неординарные меры для наведения порядка в «Касл».
Пройдя через поле, женщины вышли на дорогу, поднимавшуюся на почти невидимый в темноте холм. Миледи продолжала идти с непоколебимой храбростью, несвойственной ее эгоистичной чувственной натуре и порожденной лишь великим отчаянием. Они шли молча, пока не приблизились к мерцающим огням на вершине холма. Среди прочих выделялся огонек, мерцавший за темно-красной занавеской, где, вероятно, сидел за бутылкой изрядно опьяневший Люк Маркс.
– Люк еще не ложился, Фиби, – сказала леди Одли. – Но светится только одно окно, значит, мистер Одли уже спит.
– Думаю, так и есть, миледи.
– А ты точно знаешь, что он собирался ночевать у вас?
– Как же иначе, миледи: перед тем, как отправиться к вам, я сама помогла служанке приготовить ему комнату.
Ветер бушевал по всей округе, а на вершине холма, где стояли шаткие стены трактира, приходил в настоящее неистовство. Он глумился над разрушенной голубятней и погнутым флюгером, издевался над разметанной черепицей и покосившимися дымовыми трубами. Стучал в окна, свистел в щелях, презрительно хохотал, сотрясая убогие постройки от фундамента до кровли, колотил в ставни, терзал несчастное сооружение, которое тряслось и качалось от его безжалостных порывов.
Сев пить с помещиком, на земле которого находился постоялый двор, мистер Люк Маркс не удосужился закрыть входную дверь. Арендодатель – ленивый эгоистичный грубиян – думал только о своих удовольствиях и видел смертельного врага во всяком, кто вставал между ним и его желаниями.
Фиби толкнула дверь и вошла в дом. От тусклой газовой лампы к низкому оштукатуренному потолку поднималась копоть. Дверь в гостиную была приоткрыта, и леди Одли, едва переступив порог, услышала громкий смех Люка Маркса.
– Пойду скажу ему, что вы пришли, миледи, – прошептала Фиби бывшей госпоже. – Он наверняка пьян в стельку, так что… не обижайтесь, если нагрубит вам. Не хотела я, чтобы вы сюда приходили…
– Да-да, – нетерпеливо перебила ее леди Одли. – Я понимаю. Какое мне дело до его грубости! Пусть мелет что хочет.
Фиби вошла в гостиную. Люк сидел, вытянув косолапые ноги к огню. В одной руке он держал стакан джина, разбавленного водой, в другой – кочергу. Увидев жену, он разворошил угли в камине, и те запылали с новой силой.